Неточные совпадения
Такова была простота нравов того времени, что мы,
свидетели эпохи позднейшей, с трудом можем перенестись даже воображением в те недавние времена, когда каждый эскадронный командир, не
называя себя коммунистом, вменял себе, однако ж, за честь и обязанность быть оным от верхнего конца до нижнего.
— Нет, не
называй его отцом моим! Он не отец мне. Бог
свидетель, я отрекаюсь от него, отрекаюсь от отца! Он антихрист, богоотступник! Пропадай он, тони он — не подам руки спасти его. Сохни он от тайной травы — не подам воды напиться ему. Ты у меня отец мой!
Разумеется, все это были одни клеветы, как и оказалось впоследствии, но князь поверил всему и при
свидетелях назвал Николая Сергеича вором.
Факт тот, что господин Голядкин-старший, в здравом виде, по собственной воле своей, и при
свидетелях, торжественно пожал руку того, кого
называл смертельным врагом своим.
— Как!.. Вчера был ваш, а сегодня не ваш! — подступила она к Полоярову. — И вы это можете при мне говорить?.. при мне, когда вы вчера, как отец, требовали от меня этого ребенка? Да у меня свидетели-с найдутся!.. Моя прислуга слышала, доктор слышал, как больная в бреду
называла вас отцом!.. Какой же вы человек после этого!.. От своего ребенка отказываться.
Убившихся животных никак нельзя было
назвать «трофеями». Оба они достались нам случайно. Все трое мы были
свидетелями лесной драмы. Я в лесу видел, как она началась, а Ноздрин и Чжан-Бао — как она кончилась. Забрав мертвых животных, мы пошли домой.
После этих слов Форов незлобиво простился и ушел, а через десять дней отец Евангел, в небольшой деревенской церкви, сочетал нерушимыми узами Подозерова и Ларису. Свадьба эта, которую майорша
называла «маланьиной свадьбой», совершилась тихо, при одних
свидетелях, после чего у молодых был скромный ужин для близких людей. Веселья не было никакого, напротив, все вышло, по мнению Форовой, «не по-людски».
— Провидение дало нам над вами власть… Люди недальновидные
назвали бы это случаем… От нас зависит разоблачить ваше самозванство и погубить вас в глазах двора и общества… Рядом с этой комнатой сидит старый патер, — воспитатель покойного графа Свенторжецкого, готовый, по первому моему слову, принести покаяние и указать на
свидетелей, знавших покойного графа в лицо… Он не имел с вами ни малейшего сходства… Выбирайте между повиновением и позором.
Чтобы не быть
свидетелем этой «карьеры» — «нравственной смерти» — как
называл ее Николай Герасимович, он уехал из Петербурга в Серединское.
Домашние проливали слезы, слушая эту ужасную исповедь сердца доселе скромной, стыдливой девушки, которая в состоянии здравого рассудка предпочла бы смерть, чем сказать при стольких
свидетелях половину того, что она произнесла в помешательстве ума. Казалось, мать ее сама поколебалась этим зрелищем и показала знаки сильнейшей горести; но это состояние души ее было мгновенное. Она старалась прийти в себя и устыдилась своей слабости — так
называла она дань, которую заплатила природе.
Вы
назвали меня своим женихом; вы обручены со мною уже два года пред лицом Бога, которого призывали в
свидетели ваших обетов.