Неточные совпадения
—
Я был — не
хуже каменщик
Да тоже хвастал силою,
Вот Бог и
наказал!
«Я ни в чем не виноват пред нею, — думал он. Если она хочет себя
наказывать, tant pis pour elle». [тем
хуже для нее».] Но, выходя, ему показалось, что она сказала что-то, и сердце его вдруг дрогнуло от состраданья к ней.
— Да, — продолжала она, подойдя к постели. — Не все. Если ты пишешь
плохие книги или картины, это ведь не так уж вредно, а за
плохих детей следует
наказывать.
«
Наказал меня Бог, говорит, такую болесть наслал на меня, что места себе не найду; и домочадцы и друзья — все меня бросили; живу
хуже пса смердящего».
Но за непослушание, за леность, за фантазии, за любовников на стороне я буду жестоко
наказывать и, как гадкую сорную траву, выброшу вон на улицу или еще
хуже.
Я так понимаю, что господа теперь для нас все равно, что родители: что хорошо мы сделали, им долженствует похвалить нас,
худо —
наказать; вот этого-то мы, пожалуй, с нашим барином и не сумеем сделать, а промеж тем вы за всех нас отвечать богу будете, как пастырь — за овец своих: ежели какая овца отшатнется в сторону, ее плетью по боку надо хорошенько…
Я как можно скорее обмогнулся, но виду в том не подаю, а притворяюсь, что мне еще
хуже стало, и
наказал я бабам и старикам, чтобы они все как можно усердней за меня молились, потому что, мол, помираю.
— Я знаю чему! — подхватила Настенька. — И тебя за это, Жак,
накажет бог. Ты вот теперь постоянно недоволен жизнью и несчастлив, а после будет с тобой еще
хуже — поверь ты мне!.. За меня тоже бог тебя
накажет, потому что, пока я не встречалась с тобой, я все-таки была на что-нибудь похожа; а тут эти сомнения, насмешки… и что пользы? Как отец же Серафим говорит: «Сердце черствеет, ум не просвещается. Только на краеугольном камне веры, страха и любви к богу можем мы строить наше душевное здание».
«Да. Хорошо было моим предшественникам, — уныло размышлял Александров, кусая ногти. — Все они небось были трынчики, строевики, послушные ловкачи, знавшие все военные уставы назубок, не
хуже чем „Отче наш“. Но за мною — о господи! — за мною-то столько грехов и прорех! И сколько раз этот самый Николай Васильевич Новоселов сажал меня под арест, наряжал на лишнее дневальство и
наказывал без отпуска?
Не помню, как я вылечился от этого страха, но я вылечился скоро; разумеется, мне помог в этом добрый бог бабушки, и я думаю, что уже тогда почувствовал простую истину: мною ничего
плохого еще не сделано, без вины
наказывать меня — не закон, а за чужие грехи я не ответчик.
— Застали, ну что ж тут особенно
худого? так ведь и
наказали за то! И что ж такое, точно я краденую юбку надел!
Известно было, что Передонов отдает предпочтение жирным женщинам, а тощих порицает. Варвару сокрушало, что она тонка и все
худеет. Как бы нагулять побольше жиру? — вот в чем была одна из главнейших ее забот. У всех спрашивала она: не знаете ли средства? Теперь Преполовенская была уверена, что Варвара по ее указанию будет усердно натираться крапивою, и так сама себя
накажет.
Дедушка, сообразно духу своего времени, рассуждал по-своему:
наказать виноватого мужика тем, что отнять у него собственные дни, значит вредить его благосостоянию, то есть своему собственному;
наказать денежным взысканием — тоже; разлучить с семейством, отослать в другую вотчину, употребить в тяжелую работу — тоже, и еще
хуже, ибо отлучка от семейства — несомненная порча; прибегнуть к полиции… боже помилуй, да это казалось таким срамом и стыдом, что вся деревня принялась бы выть по виноватом, как по мертвом, а наказанный счел бы себя опозоренным, погибшим.
— А и не все ужасы. Было и хорошее. Например, наказанного никто попрекнуть не посмеет, не как теперь. Вот у меня в роте штрафованного солдатика одного фельдфебель дубленой шкурой назвал… Словом он попрекнул,
хуже порки обидел… Этого у нас прежде не бывало: тело
наказывай, а души не трожь!
— Да, из твоего дома, — продолжал между тем старик. — Жил я о сю пору счастливо, никакого лиха не чая, жил, ничего такого и в мыслях у меня не было;
наказал, видно, господь за тяжкие грехи мои! И ничего
худого не примечал я за ними. Бывало, твой парень Ваня придет ко мне либо Гришка — ничего за ними не видел. Верил им, словно детям своим. То-то вот наша-то стариковская слабость!
Наказал меня создатель, горько
наказал. Обманула меня… моя дочка, Глеб Савиныч!
Он не переставал учить Петю, продолжая
наказывать каждый раз, как выходило что-нибудь неладно. Он
хуже этого делал.
Быв одинаковой натуры с маменькой, я терпеть не мог наук, и потому тут же давал себе обещание как можно
хуже учиться, а что
наказывать меня не будут, я это твердо помнил.
— Вот он самый… Слышал я о нем достаточно. Напрасно ему вверился Тарас Ермилыч да еще в дом к себе взял: чужой человек
хуже ворога. И Поликарпа-то Тарасыча окружил этот Смагин… Все знаю, миленький. Так и Поликарпу Тарасычу скажи:
наказывал, мол, тебе богоданный твой батюшка… Скажешь?
Сотский(Лизавете). Перестань, — право нишкни; а то хуже-тко
накажут.
Ананий Яковлев(взмахнув глазами на перегородку). Лизавета! Что вы тут все лежите? Подьте сюда!.. (Молчание.) Сами
худое делаете, да еще в обиду вламываетесь. Не
наказывать вас хотят, а хоша бы мало-мальски внушить и на хорошее наставить, коли не совсем еще рассудок свой потеряли… Вставайте! Нечего тут.
Русаков. Не за что вам ее любить! Она девушка простая, невоспитанная и совсем вам не пара. У вас есть родные, знакомые, все будут смеяться над ней, как над дурой, да и вам-то она опротивеет
хуже горькой полыни… так отдам я свою дочь на такую каторгу!.. Да
накажи меня бог!..
Был он здесь на
плохом счету, так как месяца через три по прибытии на каторгу, чувствуя сильную, непобедимую тоску по родине, он поддался искушению и бежал, а его скоро поймали, присудили к бессрочной каторге и дали ему сорок плетей; потом его еще два раза
наказывали розгами за растрату казенного платья, хотя это платье в оба раза было у него украдено.
Глуховцев. Да. Молодости… Вот ты говоришь,
похудел я… А ты знаешь, что я за эту неделю чуть не сошел с ума? Вдруг так неожиданно, так сразу… Я ничего не понимаю. Почему? Зачем? Наконец, что я сделал такое, чтоб меня
наказывали так больно?
Люди в наше время так привыкли к тому, что из всех дел, которые делаются, есть такие, которые им запрещено делать, и еще такие, которые им велено делать, как бы это ни было трудно для них, и что если они будут делать то, что запрещено, и не будут делать того, что повелено, то кто-то за это
накажет их, и им будет от этого
худо. Люди так привыкли к этому, что и не спрашивают, кто те лица, которые запрещают им, и кто будет их
наказывать за неисполнение, и покорно исполняют всё, что от них требуется.
И подумал человек про первого хозяина: «Уж очень много обещает. Если бы дело по правде было, незачем обещать так много. Польстишься на роскошную жизнь, как бы
хуже не было. А хозяин, должно, сердитый, потому что строго
наказывает тех, кто не по нем делает. Пойду лучше ко второму, — тог хоть ничего не обещает, да, говорят, добрый, да и живет заодно с рабочими».
Двое судей в верблюжьих кафтанах. Оба — пьянчуги, из самых отчаянных горлопанов, на отца его науськивали мир; десятки раз дело доходило до драки; один — черный, высокий,
худой; другой — с брюшком, в «гречюшнике»: так называют по-ихнему высокую крестьянскую шляпу. Фамилии их и имена всегда ему памятны; разбуди его ночью и спроси: как звали судей, когда его привели
наказывать? — он выговорит духом: Павел Рассукин и Поликарп Стежкин.
Затем он вышел из трактира и опустил письмо в почтовый ящик. До четырех часов утра блуждал он по городу и думал о своем горе. Бедняга
похудел, осунулся и пришел к заключению, что жизнь — это горькая насмешка судьбы, что жить — глупо и недостойно порядочного немца. Он решил не мстить ни жене, ни рыжему человеку. Самое лучшее, что он мог сделать, это —
наказать жену великодушием.
— Он знает, чем
хуже наказать меня… Чего тебе нужно от меня? — обратился он к Павлу.
— Которое ежели хорошее, то, мол, надо дать рубля по три, похуже — то подешевле. Это они (отец и мать)
наказывали, мол, чтобы ты беспременно прислала хорошего, — потому что жених хорошего роду, чтобы еще не обиделся на
худом сукне, от сестры не отказался.