Неточные совпадения
Посмотришь, Илья Ильич и отгуляется в полгода, и как вырастет он в это время! Как потолстеет! Как
спит славно! Не налюбуются
на него в доме, замечая, напротив, что, возвратясь в субботу от
немца, ребенок худ и бледен.
Потом зашла речь о Пруссии, он восхвалял бескорыстие прусских чиновников, превосходство администрации, хвалил короля и, в заключение, сильно
напал на познанских поляков за то, что они нехорошие
немцы.
Молодой, красивый
немец…
Попал в притон в нетрезвом виде, заставили его пиво пить вместе с девками. Помнит только, что все пили из стаканов, а ему поднесли в граненой кружке с металлической крышкой, а
на крышке птица, — ее только он и запомнил…
Немец загулял,
попал в притон, девки затащили, а там опоили его «малинкой», обобрали и выбросили
на мой участок.
Неудачи в это время
падали на наших знакомых, как периодические дожди: даже Лобачевский не ушел от них. Главный доктор больницы решительно отказал ему в дозволении устроить при заведении приватную медицинскую школу для женщин. Сколько Лобачевский его ни убеждал, сколько ни упрашивал,
немец стал
на своем — и баста.
— Все миллиарды, уплаченные Францией, употреблены
на составление инвалидного фонда, да
на вооружения, да
на дотации, а
на развитие промышленности ничего не
попало! — жалуется один
немец.
— Э-э, развели философию. Какого черта! А если
на нас вдруг
нападут немцы? Кто будет Россию защищать?
Последний и главный из них, Малюта Скуратов, не испытав ни разу
опалы, был убит при осаде Пайды, или Вейсенштейна, в Ливонии, и в честь ему Иоанн сжег
на костре всех пленных
немцев и шведов.
Судья Дикинсон вскочил со своего места и наступил при этом
на свою новую шляпу. Какой-то дюжий
немец, Келли и еще несколько человек схватили Матвея сзади, чтобы он не искусал судью, выбранного народом Дэбльтоуна; в камере водворилось волнение, небывалое в летописях городя. Ближайшие к дверям кинулись к выходу, толпились,
падали и кричали, а внутри происходило что-то непонятное и страшное…
Я тоже поднялся. Трагичность нашего положения, кроме жестокого похмелья, заключалась главным образом в том, что даже войти в нашу избушку не было возможности: сени были забаррикадированы мертвыми телами «академии». Окончание вчерашнего дня пронеслось в очень смутных сценах, и я мог только удивляться, как
попал к нам
немец Гамм, которого Спирька хотел бить и который теперь
спал, положив свою немецкую голову
на русское брюхо Спирьки.
Немец от удивления широко открывает глаза и даже рот, отчего сигара
падает на землю. Он, кряхтя, нагибается, подымает сигару, вставляет ее опять в рот и только тогда произносит...
Таким образом его приводят в столовую, откуда заранее вынесена вся мебель, а пол густо застлан соломой… Слона привязывают за ногу к кольцу, ввинченному в пол. Кладут перед ним свежей моркови, капусты и репы.
Немец располагается рядом,
на диване. Тушат огни, и все ложатся
спать.
— А ничего нету страшного, — говорит он. — Только жутко, словно в темном лесу сидишь, а ежели б, положим, спустили сейчас
на воду шлюпку и офицер приказал ехать за сто верст в море рыбу ловить — поехал бы. Или, скажем, крещеный
упал бы сейчас в воду —
упал бы и я за им.
Немца или манзу не стал бы спасать, а за крещеным полез бы.
— О, да, ты будешь молчать, скверный мальчишка, будешь молчать поневоле! — загремел
немец и так сильно ударил рукой по столу, что стоявшая тут же
на столе лампа едва не
упала на пол.
Под Мец я
попал тотчас после сдачи крепости и видел, до какой степени
немцы были хорошо приготовлены к войне, как у них все было пропитано духом дисциплины, как их военное хозяйство велось образцово. Все это я подтверждал, но не мог не жалеть Франции, где ненавистный всем нам режим Второй империи уже
пал и теперь
на заклание была обречена пруссакам не империя, а Французская демократическая республика. Этого забывать нельзя!
И
на первых же порах в мое редакторство попалась повесть какого-то начинающего автора из провинции из быта кавалерийского полка, где рассказана была история двух закадычных приятелей. Их прозвали в полку"Сиамские близнецы". Разумеется, она
попала к военному цензору, генералу из
немцев, очень серьезному и щекотливому насчет военного престижа.
Но — бедный
немец! — пока
на его спичке разгоралась синим огоньком сера, он увидел такую картину.
На кровати, что ближе к стене,
спала женщина, укрытая с головою, так что видны были одни только голые пятки;
на другой кровати лежал громадный мужчина с большой рыжей головой и с длинными усами…
В кармане его сюртука находилась дорогая старинная фарфоровая табакерка, наполненная нюхательным табаком, и два раза в день — утром, встав с постели, и вечером, ложась
спать, — добрый
немец открывал табакерку, доставшуюся ему по наследству от матери, с нарисованным
на крышке по фарфору ее портретом, и, погрузив в нее свой маленький шарообразный носик, он наслаждался некоторое время ароматным запахом табака.
— Немало стою здесь, а только и слышу в речи твоей: Иоанн, да Ахмат, да Софья и опять Ахмат да Иоанн. Не трунишь ли над старыми грехами моими?.. Крыться не хочу, было время, и я оплошал, оробел, сам не знаю как. Кто этому теперь поверит? Правду молвить, и было чего бояться! В один час мог потерять, что улаживал годами и что замышлял для Руси
на несколько веков. Господь выручил. Но… по нашей пословице, кто старое помянет, тому глаз вон. Оправь меня в этом деле перед
немцем.
Спи здорово, Аристотель!
Например,
нападая на купцов, зазывающих покупателей, как можно осторожнее касайтесь немце-евреев-полотнянщиков, зазывающих покупателей разными быстрыми распродажами, которые устраиваются вследствие будто бы полученной хозяином магазина смертельной раны в битве при Гранвелотте или же банкротства
на сто миллионов голландского торгового дома.
Ломаным русским языком, долго проживавший в Москве — он прибыл в царствование Алексея Михайловича — Краузе объяснил Петру Ананьеву, что нашел его
на улице, недалеко от дома, в бесчувственном состоянии и перетащил к себе и стал расспрашивать, кто он и что с ним. Петр Ананьев хотел было пуститься в откровенность, но блеснувшая мысль, что его отправят назад к помещику, оледенила его мозг, и он заявил попросту, что он не помнит, кто он и откуда
попал к дому его благодетеля.
Немец лукаво улыбнулся и сказал...
На все убеждения друга он хранил глубокое молчание; в его душе восставали против лекаря сильнейшие убеждения, воспитанные ненавистью ко всему иноземному, неединоверному, проклятому, — как он говорил, — святыми отцами
на соборе и еще более проклятому душою суровою, угрюмою с того времени, как
пал от руки
немца любимый сын его.
Через час после ее отъезда все уже
спало в замке; только одни усталые стражи русские перекликались по временам
на тех местах, которые вчера еще охраняли
немцы и латыши.
— Бонапарте в рубашке родился. Солдаты у него прекрасные. Да и
на первых он
на немцев напал. А
немцев только ленивый не бил. С тех пор как мир стоит,
немцев все били. А они никого. Только друг друга. Он
на них свою славу сделал.
— Двое из этих больших отрядных начальников — один поляк, другой
немец — почти в одно и то же время прислали Денисову приглашение присоединиться, каждый к своему отряду, с тем, чтобы
напасть на транспорт.