Неточные совпадения
Китайские пираты с этими же горшками
нападают на купеческие, даже
на военные, суда.
Сейоло
нападал на отряды, отбивал скот, убивал пленных англичан, и, когда увидел, что ему придется плохо, что, рано или поздно, не избежит их рук, он добровольно сдался начальнику войск, полковнику Меклину, и отдан был под
военный суд.
Юность и молодость его протекли беспорядочно: в гимназии он не доучился,
попал потом в одну
военную школу, потом очутился
на Кавказе, выслужился, дрался
на дуэли, был разжалован, опять выслужился, много кутил и сравнительно прожил довольно денег.
Вдруг взгляд его
падает на юношу-военного.
Но да не
падет на нас таковая укоризна. С младенчества нашего возненавидев ласкательство, мы соблюли сердце наше от ядовитой его сладости, даже до сего дня; и ныне новый опыт в любви нашей к вам и преданности явен да будет. Мы уничтожаем ныне сравнение царедворского служения с
военным и гражданским. Истребися
на памяти обыкновение, во стыд наш толико лет существовавшее. Истинные заслуги и достоинства, рачение о пользе общей да получают награду в трудах своих и едины да отличаются.
Носи портянки, ешь грубую солдатскую пищу,
спи на нарах, вставай в шесть утра, мой полы и окна в казармах, учи солдат и учись от солдат, пройди весь стаж от рядового до дядьки, до взводного, до ефрейтора, до унтер-офицера, до артельщика, до каптенармуса, до помощника фельдфебеля, попотей, потрудись, белоручка, подравняйся с мужиком, а через год иди в
военное училище, пройди двухгодичный курс и иди в тот же полк обер-офицером.
Но больше всего их очаровывали и крепче всего запечатлелись в их памяти его рассказы о
военных походах, сражениях и стоянках
на бивуаках, о победах и отступлениях, о смерти, ранах и лютых морозах, — неторопливые, эпически спокойные, простосердечные рассказы, рассказываемые между вечерним чаем и тем скучным часом, когда детей позовут
спать.
—
На Выборгскую! — повторяет
военный. — Да ты
спишь, что ли?
На Выборгскую!
— Кантонист — солдатский сын, со дня рождения числившийся за
военным ведомством и обучавшийся в низшей
военной школе.] другой из черкесов, третий из раскольников, четвертый православный мужичок, семью, детей милых оставил
на родине, пятый жид, шестой цыган, седьмой неизвестно кто, и все-то они должны ужиться вместе во что бы ни стало, согласиться друг с другом, есть из одной чашки,
спать на одних нарах.
Часто удивляешься
на то, зачем, с какой стати светской женщине или художнику, казалось бы не интересующимся ни социальными, ни
военными вопросами, осуждать стачки рабочих и проповедовать войну, и всегда так определенно
нападать на одну сторону и защищать другую?
После кампании 1812 года Негров был произведен в полковники; полковничьи эполеты
упали на его плечи тогда, когда они уже были утомлены мундиром;
военная служба начала ему надоедать, и он, послужив еще немного и «находя себя не способным продолжать службу по расстроенному здоровью», вышел в отставку и вынес с собою генерал-майорский чин, усы,
на которых оставались всегда частицы всех блюд обеда, и мундир для важных оказий.
Но дачник умер бы у себя
на даче, а пение доносилось с улицы. Мы оделись и
попали к месту действия одними из первых. Прямо
на шоссе, в пыли, лежал Васька, скрестив по-покойницки руки
на груди. Над ним стоял какой-то среднего роста господин в
военном мундире и хриплым басом читал...
Саша бегала по всем комнатам и звала, но во всем доме не было никого из прислуги, и только в столовой
на сундуке
спала Лида в одеже и без подушки. Саша, как была, без калош выбежала
на двор, потом
на улицу. За воротами
на лавочке сидела няня и смотрела
на катанье. С реки, где был каток, доносились звуки
военной музыки.
Сын его и вдовы, Валериан Владимирович, по протекции
попав в Пажеский корпус, обратил
на себя внимание начальства — не столько успехами в науках… сколько фронтовой выправкой, хорошими манерами и благонравием (хотя подвергался всему, чему неизбежно подвергались все бывшие воспитанники казенных
военных заведений), — и вышел в гвардию.
Туалеты дам отличались изысканным щегольством;
на кавалерах были сюртуки с иголочки, но в обтяжку и с перехватом, что не совсем обыкновенно в наше время, панталоны серые с искоркой и городские, очень глянцевитые шляпы. Низенький черный галстук туго стягивал шею каждого из этих кавалеров, и во всей их осанке сквозило нечто воинственное. Действительно, они были
военные люди; Литвинов
попал на пикник молодых генералов, особ высшего общества и с значительным весом.
Это хорошо для плательщиков — потому что через это они избавляются от опасений
военной экзекуции; это хорошо и для казны, потому что издержки экзекуции хотя и
падают, главным образом,
на обывателей, но косвенно задевают и государственное казначейство.
Военный человек не привык
спать на пуховике; делать нечего — авось как-нибудь засну; к тому ж одна ночь пройдет скоро.
На другой день после взятия каланчей турки привели в ужас русских,
напав на них в то время, как они отдыхали после обеда — «обычай, которому мы не изменяли ни дома, ни в стане
военном», — по замечанию историка.
Решено было, что так как я буду служить в
военной службе и могу
попасть в места, где не случится фортепьяно, то мне надо обучаться игре
на скрипке, которую удобно всюду возить с собою.
Отец, уже седой, но еще свежий мужчина, бывший
военный, занимал довольно важное место, утром находился
на службе, после обеда
спал, а вечером играл в карты в клубе…
Лариосик. Вот посмотрим, что мама вам скажет, когда я умру. Я говорил, что я человек не
военный, мне водки столько нельзя. (
Падает на грудь Шервинскому.)
Пираты в то время еще водились, да и теперь едва ли перевелись в Китайском море, и
нападают они, конечно, не
на военные суда и не
на паровые купеческие, а
на парусные…
Исключение составляли люди надменные и хитрые: этих Катерина Астафьевна, по прямоте своей натуры, ненавидела; но, во-первых, таких людей, слава богу, было немного в армейском полку, куда Форов
попал по своему капризу, несмотря
на полученное им высшее
военное образование; во-вторых, майор, весьма равнодушный к себе самому и, по-видимому, никогда не заботившийся ни о каких выгодах и для Катерины Астафьевны, не стерпел бы ни малейшего оскорбления, ей сделанного, и наконец, в-третьих, «майорша» и сама умела постоять за себя и дать сдачи заносчивому чванству.
Пока в эту яму не
попал,
на военной служил, в артиллерии…
Под Мец я
попал тотчас после сдачи крепости и видел, до какой степени немцы были хорошо приготовлены к войне, как у них все было пропитано духом дисциплины, как их
военное хозяйство велось образцово. Все это я подтверждал, но не мог не жалеть Франции, где ненавистный всем нам режим Второй империи уже
пал и теперь
на заклание была обречена пруссакам не империя, а Французская демократическая республика. Этого забывать нельзя!
И
на первых же порах в мое редакторство попалась повесть какого-то начинающего автора из провинции из быта кавалерийского полка, где рассказана была история двух закадычных приятелей. Их прозвали в полку"Сиамские близнецы". Разумеется, она
попала к
военному цензору, генералу из немцев, очень серьезному и щекотливому насчет
военного престижа.
Мы пили чай у младших врачей его госпиталя. И у них было, как почти везде: младшие врачи с гадливым отвращением говорили о своем главном враче и держались с ним холодно-официально. Он был когда-то старшим врачом полка, потом долго служил делопроизводителем при одном крупном
военном госпитале и оттуда
попал на войну в главные врачи. Медицину давно перезабыл и живет только бумагою. Врачи расхохотались, когда узнали, что Шанцер нашел излишним отдельное большое помещение для канцелярии.
В двенадцатом часу дня подали поезд. Офицеры, врачи,
военные чиновники высыпали
на платформу. Каждый старался стать впереди другого, чтоб раньше
попасть в вагон. Каждый враждебно и внимательно косился
на своих соседей.
Он
спал уже не
на сене, и обеденное время назначено было не утром, а во втором часу дня. Чувствуя себя лучше, Суворов то, по примеру последних лет, продолжал заниматься турецким языком, то разговаривал с окружающими о делах государственных и
военных. Никто, однако, не слышал от него ни упреков, ни жалоб относительно немилости государя.
Затем он предполагал одновременно поднять знамя мятежа в разных местах, отуманить администрации, взволновать и вооружить население, воспользоваться малым числом находящихся в губернии войск, привести начальство к затруднительному вопросу, куда преимущественно направить
военные силы, захватить орудия по уездам расположенных батарей, с торжествующими шайками
напасть на Могилёв и завладеть им.
В
военном совете, после многих разногласий, едва было решено собрать шведские войска при Гуммельсгофе и дать там отпор набегу русских, когда к гельметскому двору прискакал шведский офицер, так сказать,
на шпорах и шпаге, ибо измученное животное, в котором он еще возбуждал ими жизнь,
пало, лишь только он успел слезть с него. Случай этот принят был за худое предвестие для шведов. Гонец подтвердил слова Вольдемара.
Оставим его
на дороге к Кракову, где и произошло несколько стычек с думавшими
напасть на него врасплох поляками, и попытаемся передать картину раннего детства и юности этого выдающегося екатерининского орла, имя которого было синонимом победы и который силою одного
военного гения стал истинным народным героем.
Второй аршин веревки я продал какому-то чиновнику
Военного Министерства. Коли, говорит, выиграю, так ладно, а не выиграю — сам
на ней удавлюсь. Третий аршин
попал купцу. Тот долго торговался, нюхал ее, слегка пожевал, предлагал поменяться с ним
на лошадиную подкову и в конце концов дал два рубля и угостил меня водкой.
Только что Лука Иванович успел вслед за нею обернуться, глаза его
упали на высокую фигуру в
военном сюртуке и густых эполетах, с белой фуражкой в руках. С фона портьеры выступило широкое, несколько отекшее лицо человека лет за тридцать, с черноватыми плоскими бакенбардами, хмуро ухмыляющееся и покрытое жирным лоском.
Наступил необыкновенный день: мама именинница, к вечеру съедутся гости, будет
военная музыка, а в саду и
на террасе будут гореть разноцветные фонарики, и
спать нужно ложиться не в девять часов, а когда сам захочешь.
Архиерею же папаша написал письмо
на большом листе, но с небольшою вежливостью, потому что такой уже у него был
военный характер. Прописано было в коротком шутливом тоне приветствие и приглашение, что когда он приедет к нам в Перегуды, то чтобы не позабыл, что тут живет его старый камрад, «с которым их в одной степени в бурсе
палями бито и за виски драно». А в закончении письма стояла просьба: «не пренебречь нашим хлебом-солью и заезжать к нам кушать уху из печеней разгневанного налима».
После революционного переворота
пали цензурные оковы и уничтожена была даже необходимая во время войны
военная цензура, но не было декларации прав свободы мысли и свободы слова, посягательства
на которые есть преступление против человека и Бога.