Неточные совпадения
Стало быть,
все дело заключалось в недоразумении, и это оказывается тем достовернее, что глуповцы даже и до сего дня не могут разъяснить значение слова"академия", хотя его-то именно и
напечатал Бородавкин крупным шрифтом (см. в полном собрании прокламаций № 1089).
Когда прошение было прочитано и закрестовано, то у
всех словно отлегло от сердца. Запаковали бумагу в конверт,
запечатали и сдали на почту.
Он, этот умный и тонкий в служебных делах человек, не понимал
всего безумия такого отношения к жене. Он не понимал этого, потому что ему было слишком страшно понять свое настоящее положение, и он в душе своей закрыл, запер и
запечатал тот ящик, в котором у него находились его чувства к семье, т. е. к жене и сыну. Он, внимательный отец, с конца этой зимы стал особенно холоден к сыну и имел к нему то же подтрунивающее отношение, как и к желе. «А! молодой человек!» обращался он к нему.
Итак, одно желание пользы заставило меня
напечатать отрывки из журнала, доставшегося мне случайно. Хотя я переменил
все собственные имена, но те, о которых в нем говорится, вероятно себя узнают, и, может быть, они найдут оправдания поступкам, в которых до сей поры обвиняли человека, уже не имеющего отныне ничего общего с здешним миром: мы почти всегда извиняем то, что понимаем.
И вот
напечатают в газетах, что скончался, к прискорбию подчиненных и
всего человечества, почтенный гражданин, редкий отец, примерный супруг, и много напишут всякой всячины; прибавят, пожалуй, что был сопровождаем плачем вдов и сирот; а ведь если разобрать хорошенько дело, так на поверку у тебя
всего только и было, что густые брови».
Самосвистов явился в качестве распорядителя: выбранил поставленных часовых за то, что небдительно смотрели, приказал приставить еще лишних солдат для усиленья присмотра, взял не только шкатулку, но отобрал даже
все такие бумаги, которые могли бы чем-нибудь компрометировать Чичикова; связал
все это вместе,
запечатал и повелел самому солдату отнести немедленно к самому Чичикову, в виде необходимых ночных и спальных вещей, так что Чичиков, вместе с бумагами, получил даже и
все теплое, что нужно было для покрытия бренного его тела.
Сколько я ни спрашивала, больше она мне ничего не сказала, только приказала подать столик, пописала еще что-то, при себе приказала
запечатать письмо и сейчас же отправить. После уж
все пошло хуже да хуже.
Но Дронов не пришел, и прошло больше месяца времени, прежде чем Самгин увидел его в ресторане «Вена». Ресторан этот
печатал в газетах объявление, которое извещало публику, что после театра
всех известных писателей можно видеть в «Вене». Самгин давно собирался посетить этот крайне оригинальный ресторан, в нем показывали не шансонеток, плясунов, рассказчиков анекдотов и фокусников, а именно литераторов.
— Ну, — сказал он, не понижая голоса, — о ней
все собаки лают, курицы кудакают, даже свиньи хрюкать начали. Скучно, батя! Делать нечего. В карты играть — надоело, давайте сделаем революцию, что ли? Я эту публику понимаю. Идут в революцию, как неверующие церковь посещают или участвуют в крестных ходах. Вы знаете — рассказ
напечатал я, — не читали?
Приятно волнующее чувство не исчезало, а как будто становилось
все теплее, помогая думать смелее, живее, чем всегда. Самгин перешел в столовую, выпил стакан чаю, сочиняя план рассказа, который можно бы
печатать в новой газете. Дронов не являлся. И, ложась спать, Клим Иванович удовлетворенно подумал, что истекший день его жизни чрезвычайно значителен.
— Да,
напечатал. Похваливают. А по-моему — ерунда! К тому же цензор или редактор поправили рукопись так, что смысл исчез, а скука — осталась. А рассказишко-то был написан именно против скуки. Ну, до свидания, мне — сюда! — сказал он, схватив руку Самгина горячей рукой. —
Все — бегаю. Места себе ищу, — был в Польше, в Германии, на Балканах, в Турции был, на Кавказе. Неинтересно. На Кавказе, пожалуй,
всего интереснее.
— Как живем? Да —
все так же. Редактор — плачет, потому что ни люди, ни события не хотят считаться с ним. Робинзон — уходит от нас, бунтует, говорит, что газета глупая и пошлая и что ежедневно, под заголовком, надобно
печатать крупным шрифтом: «Долой самодержавие». Он тоже, должно быть, скоро умрет…
Он говорил еще долго и кончил советом Самгину: отобрать и свезти в склад вещи, которые он оставляет за собой, оценить
все, что намерен продать,
напечатать в газетах объявление о продаже или устроить аукцион.
Нашел папку с коллекцией нелегальных открыток, эпиграмм, запрещенных цензурой стихов и, хмурясь, стал пересматривать эти бумажки. Неприятно было убедиться в том, как
все они пресны, ничтожны и бездарны в сравнении с тем, что
печатали сейчас юмористические журналы.
— Он вот
напечатал в «Курьере» слащавенький рассказец, и — с ним уже носятся, а через год у него — книжка,
все ахают, не понимая, что это ему вредно…
Он
запечатал их и отослал на другой же день. Между тем отыскал портного и торопил сшить теплое пальто, жилет и купил одеяло.
Все это отослано было на пятый день.
Но ведь хоть топись, тащит последний рубль в газету и
печатает, что подготовляет во
все учебные заведения и, сверх того, дает уроки арифметики.
Но об этом история еще впереди; в этот же вечер случилась лишь прелюдия: я сидел
все эти два часа на углу стола, а подле меня, слева, помещался
все время один гниленький франтик, я думаю, из жидков; он, впрочем, где-то участвует, что-то даже пишет и
печатает.
Вы знаете, что были и есть люди, которые подходили близко к полюсам, обошли берега Ледовитого моря и Северной Америки, проникали в безлюдные места, питаясь иногда бульоном из голенища своих сапог, дрались с зверями, с стихиями, —
все это герои, которых имена мы знаем наизусть и будет знать потомство,
печатаем книги о них, рисуем с них портреты и делаем бюсты.
Ну будь это, например, Смердяков, убивающий для грабежа, — да он бы просто унес
весь пакет с собой, вовсе не трудясь распечатывать над трупом жертвы своей; так как знал наверно, что в пакете есть деньги — ведь при нем же их вкладывали и
запечатывали, — а ведь унеси он пакет совсем, и тогда становится неизвестным, существовало ли ограбление?
Познакомившись с редакциями, Иван Федорович
все время потом не разрывал связей с ними и в последние свои годы в университете стал
печатать весьма талантливые разборы книг на разные специальные темы, так что даже стал в литературных кружках известен.
На этом пока и остановимся. Когда-нибудь я
напечатаю выпущенные главы и напишу другие, без которых рассказ мой останется непонятным, усеченным, может, ненужным, во всяком случае, будет не тем, чем я хотел, но
все это после, гораздо после…
Я, помнится, обещал вам, что в этой книжке будет и моя сказка. И точно, хотел было это сделать, но увидел, что для сказки моей нужно, по крайней мере, три таких книжки. Думал было особо
напечатать ее, но передумал. Ведь я знаю вас: станете смеяться над стариком. Нет, не хочу! Прощайте! Долго, а может быть, совсем, не увидимся. Да что? ведь вам
все равно, хоть бы и не было совсем меня на свете. Пройдет год, другой — и из вас никто после не вспомнит и не пожалеет о старом пасичнике Рудом Паньке.
«Развлечение», модный иллюстрированный журнал того времени, целый год
печатал на заглавном рисунке своего журнала центральную фигуру пьяного купца, и
вся Москва знала, что это Миша Хлудов, сын миллионера — фабриканта Алексея Хлудова, которому отведена печатная страничка в словаре Брокгауза, как собирателю знаменитой хлудовской библиотеки древних рукописей и книг, которую описывали известные ученые.
Вдруг индейца нашли убитым в квартире.
Все было снаружи в порядке: следов грабежа не видно. В углу, на столике, стоял аршинный Будда литого золота; замки не взломаны. Явилась полиция для розысков преступников. Драгоценности целыми сундуками направили в хранилище Сиротского суда: бриллианты, жемчуг, золото, бирюза — мерами!
Напечатали объявление о вызове наследников. Заторговала Сухаревка! Бирюзу горстями покупали, жемчуг… бриллианты…
Диссертация его
все росла, но
печатать ее он не решался, пока для него оставались темными некоторые места, например: «Див кличет вьрху древа», «рыща в тропу трояню», или «трубы трубят до додутки»…
[
Печатая мою третьим изданием, я должен с благодарностью сказать, что не обманулся в надежде на сочувствие охотников и вообще
всех образованных людей.
Буллу свою начинает он жалобою на диавола, который куколь сеет во пшенице, и говорит: «Узнав, что посредством сказанного искусства многие книги и сочинения, в разных частях света, наипаче в Кельне, Майнце, Триере, Магдебурге напечатанные, содержат в себе разные заблуждения, учения пагубные, христианскому закону враждебные, и ныне еще в некоторых местах печатаются, желая без отлагательства предварить сей ненавистной язве,
всем и каждому сказанного искусства печатникам и к ним принадлежащим и
всем, кто в печатном деле обращается в помянутых областях, под наказанием проклятия и денежныя пени, определяемой и взыскиваемой почтенными братиями нашими, Кельнским, Майнцким, Триерским и Магдебургским архиепископами или их наместниками в областях, их, в пользу апостольской камеры, апостольскою властию наистрожайше запрещаем, чтобы не дерзали книг, сочинений или писаний
печатать или отдавать в печать без доклада вышесказанным архиепископам или наместникам и без их особливого и точного безденежно испрошенного дозволения; их же совесть обременяем, да прежде, нежели дадут таковое дозволение, назначенное к печатанию прилежно рассмотрят или чрез ученых и православных велят рассмотреть и да прилежно пекутся, чтобы не было печатано противного вере православной, безбожное и соблазн производящего».
Пускай
печатают все, кому что на ум ни взойдет.
И видите, как
все интересуются;
все подошли;
все на мою печать смотрят, и ведь не
запечатай я статью в пакет, не было бы никакого эффекта!
— Да, совершенно ложная дорога! Уверяю вас, господа, — вскричал князь, — вы
напечатали статью в том предположении, что я ни за что не соглашусь удовлетворить господина Бурдовского, а стало быть, чтобы меня за это напугать и чем-нибудь отмстить. Но почему вы знали: я, может быть, и решил удовлетворить Бурдовского? Я вам прямо, при
всех теперь заявляю, что я удовлетворю…
Бурдовскому я только прочел, и то не
всё, и тотчас от него получил согласие
напечатать, но согласитесь, что я мог
печатать и без согласия.
Но подобно тому французу-семинаристу, о котором только что напечатан был анекдот и который нарочно допустил посвятить себя в сан священника, нарочно сам просил этого посвящения, исполнил
все обряды,
все поклонения, лобызания, клятвы и пр., чтобы на другой же день публично объявить письмом своему епископу, что он, не веруя в бога, считает бесчестным обманывать народ и кормиться от него даром, а потому слагает с себя вчерашний сан, а письмо свое
печатает в либеральных газетах, — подобно этому атеисту, сфальшивил будто бы в своем роде и князь.
Запечатает антихрист
всех «печатью чувственною», и не будет того храма, где не было бы мертвеца.
Я читаю
все, что пишут и
печатают об этом вопросе.
Если нельзя было поместить в последние три части его сочинений, пускай по крайней мере в журнале
напечатают все эти мелочи, которые имеют неотъемлемое достоинство.
—
Все сделаю,
все сделаю! — говорил Вихров, решительно увлекаясь своим новым делом и очень довольный, что приобрел его. — Изучу
весь этот быт, составлю об нем книгу, перешлю и
напечатаю ее за границей.
Я замечаю, что Наташа в последнее время стала страшно ревнива к моим литературным успехам, к моей славе. Она перечитывает
все, что я в последний год
напечатал, поминутно расспрашивает о дальнейших планах моих, интересуется каждой критикой, на меня написанной, сердится на иные и непременно хочет, чтоб я высоко поставил себя в литературе. Желания ее выражаются до того сильно и настойчиво, что я даже удивляюсь теперешнему ее направлению.
— Не молчу. У меня с собой захвачены
все здешние листочки — тридцать четыре их. Но я больше Библией действую, там есть что взять, книга толстая, казенная, синод
печатал, верить можно!
— Вот вы бы
все это
напечатали, — сказал он не то иронически, не то серьезно, — в том самом виде, как мы сейчас говорили… Вероятно, со стороны начальства препятствий не будет?
— Еще бы! Он заставит
напечатать: у него
все эти господа редакторы и издатели по струнке ходят. Итак, согласны вы или нет?
— Потом-с, — продолжал Дубовский, у которого озлобленное выражение лица переменилось на грустное, — потом
напечатали… Еду я получать деньги, и вдруг меня рассчитывают по тридцати пяти рублей, тогда как я знаю, что
всем платят по пятидесяти. Я, конечно, позволил себе спросить: на каком праве делается это различие? Мне на это спокойно отвечают, что не могут более назначить, и сейчас же уезжают из дома. Благороден этот поступок или нет? — заключил он, взглянув вопросительно на Калиновича.
Вы насилуете себя, торопитесь,
печатаете, мараете свое имя и потом из авторов переходите в фельетонисты, переводчики… и тогда
все пропало: загублено и ваше время, и ваш талант, и даже ваше здоровье.
Потом он посылал стихи под чужим именем в журнал. Их
печатали, потому что они были недурны, местами не без энергии и
все проникнуты пылким чувством; написаны гладко.
Все двести юнкеров, как один человек, одновременно легко и мощно
печатают свои шаги с математической точностью и безупречной правильностью. В этом почти выше чем человеческом движении есть страшная сила и суровое самоотречение.
Пью чай в Ильинском погосте у трактирщика Богданова. Подсел к нам местный крестьянин, про которого
все знали, что он имеет дома машинку и
печатает купоны от серий. Дотошный мужик, рожа лукавая.
— У кого
печатаете? У бывшего кабатчика, безграмотного Пастухова, и у московского цехового мещанина из евреев Липскерова? Уж если у них дело пошло, как же у вас не пойдет! Открывайте газету,
всех забьете!
— Да вот хоть в этом! Я уж
все обдумал, и выйдет по-хорошему. На ваше счастье мы встретились: я и в город-то случайно, по делу, приезжал — безвыходно живу на хуторе и хозяйствую. Я уж год как на льготе. Пару кровных кобыл купил… свой табунок, виноградничек… Пухляковский виноград у меня очень удался ныне. Да вот увидите. Вы помните моего старого Тебенька, на котором я в позапрошлом году офицерскую скачку взял? Вы его хотели еще в своем журнале
напечатать…
Псевдоним очень остроумный и правдивый, так как в фельетонах участвовало несколько человек, а Лукин собирал
весь этот материал в фельетон, который выходил в Петербурге по субботам. Не знаю, как платил Нотович, но я от Лукина получал 5 копеек за строчку и много зарабатывал, так как чуть не ежедневно давал заметки, которые нельзя было
печатать в Москве, а в «Новостях» они проходили.
Потратив
все наличные деньги из своего наследства, они прекратили издание, а с 1 января 1885 года выпустили за теми же подписями «Жизнь»,
печатая ее в своей типографии.