Неточные совпадения
Она мечтала, как «прикажет ему прочесть книги», которые оставил Штольц, потом читать каждый день газеты и рассказывать ей новости,
писать в деревню письма, дописывать
план устройства имения, приготовиться ехать за границу, — словом, он не задремлет у нее; она укажет ему цель, заставит полюбить опять все, что он разлюбил, и Штольц не узнает его, воротясь.
— Ну, оставим это! — прервал его Илья Ильич. — Ты иди с Богом, куда хотел, а я вот с Иваном Алексеевичем
напишу все эти письма да постараюсь поскорей набросать на бумагу план-то свой: уж кстати заодно делать…
— А ведь я не умылся! Как же это? Да и ничего не сделал, — прошептал он. — Хотел изложить
план на бумагу и не изложил, к исправнику не
написал, к губернатору тоже, к домовому хозяину начал письмо и не кончил, счетов не поверил и денег не выдал — утро так и пропало!
— Андрей Иваныч говорил, что вы
пишете какой-то
план?
Но все эти заботы не выходили пока из магического круга любви; деятельность его была отрицательная: он не спит, читает, иногда подумывает
писать и
план, много ходит, много ездит. Дальнейшее же направление, самая мысль жизни, дело — остается еще в намерениях.
— Что это с тобой? — с иронией возразил Штольц. — А собираешься дело делать,
план пишешь. Скажи, пожалуйста, ходишь ли ты куда-нибудь, где бываешь? С кем видишься?
Он должен был признать, что другой успел бы
написать все письма, так что который и что ни разу не столкнулись бы между собою, другой и переехал бы на новую квартиру, и
план исполнил бы, и в деревню съездил бы…
Он бросился
писать, соображать, ездил даже к архитектору. Вскоре на маленьком столике у него расположен был
план дома, сада. Дом семейный, просторный, с двумя балконами.
В. был лет десять старше нас и удивлял нас своими практическими заметками, своим знанием политических дел, своим французским красноречием и горячностью своего либерализма. Он знал так много и так подробно, рассказывал так мило и так плавно; мнения его были так твердо очерчены, на все был ответ, совет, разрешение. Читал он всё — новые романы, трактаты, журналы, стихи и, сверх того, сильно занимался зоологией,
писал проекты для князя и составлял
планы для детских книг.
В заключение упомяну, как в Новоселье пропало несколько сот десятин строевого леса. В сороковых годах М. Ф. Орлов, которому тогда, помнится, графиня Анна Алексеевна давала капитал для покупки именья его детям, стал торговать тверское именье, доставшееся моему отцу от Сенатора. Сошлись в цене, и дело казалось оконченным. Орлов поехал осмотреть и, осмотревши,
написал моему отцу, что он ему показывал на
плане лес, но что этого леса вовсе нет.
Желая везде и во всем убить всякий дух независимости, личности, фантазии, воли, Николай издал целый том церковных фасад, высочайше утвержденных. Кто бы ни хотел строить церковь, он должен непременно выбрать один из казенных
планов. Говорят, что он же запретил
писать русские оперы, находя, что даже писанные в III Отделении собственной канцелярии флигель-адъютантом Львовым никуда не годятся. Но это еще мало — ему бы издать собрание высочайше утвержденных мотивов.
У Ечкина попрежнему роились тысячи
планов, он ждал каких-то спасительных сроков,
писал без конца кому-то и куда-то бесконечные деловые письма и не думал сдаваться.
С Вольфом я составил
план моего лечения в Иркутске, Поеду на Туркинские воды, буду пить и купаться, только не в горячей, а в пристуженной серной воде, потом ноги купать в железной ванне.
План составлен, остается привести в исполнение… К Басаргину
напишу, когда соберу деньги Щепину-Ростовскому...
«
Напишу к министру и Мари, к Плавину, Абрееву, авось что-нибудь и выйдет», — подумал он и сообщил этот
план прокурору.
Князь был со мной очень ласков, поцеловал меня, то есть приложил на секунду к моей щеке мягкие, сухие и холодные губы, расспрашивал о моих занятиях,
планах, шутил со мной, спрашивал,
пишу ли я всё стихи, как те, которые
написал в именины бабушки, и сказал, чтобы я приходил нынче к нему обедать.
Когда вскоре за тем пани Вибель вышла, наконец, из задних комнат и начала танцевать французскую кадриль с инвалидным поручиком, Аггей Никитич долго и пристально на нее смотрел, причем открыл в ее лице заметные следы пережитых страданий, а в то же время у него все более и более созревал задуманный им
план, каковый он намеревался начать с письма к Егору Егорычу,
написать которое Аггею Никитичу было нелегко, ибо он заранее знал, что в письме этом ему придется много лгать и скрывать; но могущественная властительница людей — любовь — заставила его все это забыть, и Аггей Никитич в продолжение двух дней, следовавших за собранием, сочинил и отправил Марфину послание, в коем с разного рода экивоками изъяснил, что, находясь по отдаленности места жительства Егора Егорыча без руководителя на пути к масонству, он, к великому счастию своему, узнал, что в их городе есть честный и добрый масон — аптекарь Вибель…
— Вижу, — произнес с многодумчивым выражением в лице Егор Егорыч, — и потому вот я какой имел бы
план… Не знаю, понравится ли он вам… Вы останетесь погостить у меня и
напишете вашей жене, чтобы она также приехала в Кузьмищево, так как я желаю поближе с ней познакомиться… Приедет она?
При воспоминании о брате ей стало еще обиднее, еще более жаль себя. Она
написала Тарасу длинное ликующее письмо, в котором говорила о своей любви к нему, о своих надеждах на него, умоляя брата скорее приехать повидаться с отцом, она рисовала ему
планы совместной жизни, уверяла Тараса, что отец — умница и может все понять, рассказывала об его одиночестве, восхищалась его жизнеспособностью и жаловалась на его отношение к ней.
Генерал хотел было сказать жене, что теперь нужны военные люди, а не статские; но зная, что Татьяну Васильевну не урезонишь, ничего не сказал ей и, не спав три ночи сряду, чего с ним никогда не случалось, придумал, наконец, возобновить для графа упраздненное было прежнее место его; а Долгову, как человеку народа, вероятно, хорошо знающему сельское хозяйство, — логически соображал генерал, — поручить управлять их огромным имением в Симбирской губернии, Татьяна Васильевна нашла этот
план недурным и
написала своим просителям, что им будут места.
— Я!.. Но будет еще статья того критика Кликушина, который был у вас; вероятно, и Долгов
напишет разбор… он мне даже говорил о
плане своего отзыва.
По ее совету я
написал было
план…
Он имел возможность сделать много наблюдений по предмету ее содержания и заранее придумал множество забавных сцен и даже множество отдельных стихов с звучными и трудными рифмами, до которых он был большой охотник, — а между тем твердого
плана комедии у него не было; я убедил его, чтобы он непременно
написал, так сказать, остов пиесы и потом уже, следуя своему
плану, пользовался придуманными им сценами и стихами.
Рассердился, разбранил меня за мой совет, себя — за то, что последовал ему, и решился засесть за работу без всякого
плана и
писать что ему придет в голову.
На первый случай, не желая заняться предварительным изучением, расположением
плана, скреплением частей и т. под., я вознамерился
писать отдельные мысли, без связи, без всякого порядка, в том виде, как они мне станут представляться.
По осмотре и снятии
плана местности следствие отправилось к управляющему
писать протокол и завтракать. За завтраком разговорились.
— Вот я не далее как на днях еще, в полнейшее подтверждение наших собственных мыслей и
планов, получил от бискупа с забранего края маленькую цидулу… я ведь
писал туда.
«P. S. Можете спросить Дакку, которая знает, что я
пишу вам это письмо: она очень честная госпожа и все знает, — вы ее помните: белая и очень красивая барыня в русском вкусе, потому что
план Кишенского прежде был рассчитан на нее, но Казимира все это перестроила самыми пошлыми польскими интригами. Данка ничего не скроет и все скажет».
Человек подал то и другое. Горданов оделся, но вместо того, чтобы выйти, вдруг раздумал и переменил
план, сел к столу и
написал: «Не знаю, кто нам изменил, но мы выданы и я арестован. Расчеты на бунт положительно не удались. Остается держаться одних подозрений на Висленева. Мою записку прошу возвратить».
Возвратясь с вечера, который нам показался прекрасным балом, я во всю остальную ночь не мог заснуть от любви, и утро застало меня сидящим у окна и мечтающим о ней. Я обдумывал
план, как я стану учиться без помощи учителей, сделаюсь очень образованным человеком и явлюсь к ней вполне достойный ее внимания. А пока… пока я хотел ей
написать об этом, так как я был твердо уверен, что одна подобная решимость с моей стороны непременно должна быть ей очень приятна.
Говорил он тоном и ритмом профессора, излагающего
план своих работ, хотя профессором никогда не был, а всю свою жизнь читал и
писал книги, до поздней старости. Тогда он еще совсем не смотрел стариком и в волосах его седина еще не появлялась.
Меня самого — на протяжении целых сорока с лишком лет моей работы романиста — интересовал вопрос: кто из иностранных и русских писателей всего больше повлиял на меня как на писателя в повествовательной форме; а романист с годами отставил во мне драматурга на второй
план. Для сцены я переставал
писать подолгу, начиная с конца 60-х годов вплоть до-80-х.
Задайся я каким-нибудь определенным
планом, как например, насчет Рима (который мне долго решительно не давался), я бы уже успел
написать что-нибудь вроде"Вечного города"после того, как я отправился в Рим осенью 1891 года с твердым намерением заново изучить его, для чего я, также заново, стал подготовлять себя к нему целый год.
Писательское настроение возобладало во мне окончательно в последние месяцы житья в Дерпте, особенно после появления в печати «Однодворца», и мой
план с осени I860 года был быстро составлен: на лекаря или прямо на доктора не держать, дожить до конца 1860 года в Дерпте и
написать несколько беллетристических вещей.
— Мы
писали по одному и тому же
плану, — продолжал он, — и всегда одно и то же, в общих чертах, но мне принадлежала более мыслительная сторона романа: последовательность и детали душевного анализа и общественного отношения действующих лиц; брат прибавлял к этому художественные подробности описательного характера и отделывал язык в местах патетических. Он был настоящий артист, резчик, un ciseleur.
Из предметов общего образования история и литература стояли у Суворова на первом
плане. Литературные знаменитости, предшествовавшие его времени и современные, были ему хорошо известны. Он любил их цитировать при всяком удобном случае. В описываемое нами время он не только любил читать, но пробовал и
писать.
Оказалось, что графиня Марифоски приехала в Сан-Ремо для исполнения задуманного ею
плана в ту самую ночь, когда Савин с Анжеликою были в Ницце, и была немало озадачена, не найдя их там… Она бросилась искать,
писала, телеграфировала, но безуспешно и решила, что дочь ее увезена в Россию.
Так же, по мнению Сурминой, и в портрете Тони живописец погрешил. Андрей Иванович называл ее хорошенькой, миленькой, а мать нашла, что она более чем хорошенькая и привлекательна в высшей степени. Но и в этом случае нашлось для него извинение. Он
писал к ней во время своего страстного поклонения другой очаровательной девушке, перед ослепительной красотой которой все, ее окружавшее, представлялось ему в тени, на заднем
плане.
Со стороны же русских так много говорили и
писали про Березину только потому, что вдали от театра войны, в Петербурге, был составлен
план (Пфулем же) поимки Наполеона в стратегическую западню на реке Березине.
В остальной части письма, которую вслух прочла Ванда, Мигурский
писал, что какие бы ни были его
планы и мечты в тот последний его приезд, который останется вечно самой светлой точкой во всей его жизни, он теперь и не может и не хочет говорить про них.
И она рассказала ему тот
план, который она придумала сегодня ночью.
План был такой: он, Мигурский, уйдет из дома вечером и оставит на берегу Урала свою шинель и на шинели письмо, в котором
напишет, что лишает себя жизни. Поймут, что он утопился. Будут искать тело, будут посылать бумаги. А он спрячется. Она так спрячет его, что никто не найдет. Можно будет прожить так хоть месяц. А когда все уляжется, они убегут.