Неточные совпадения
— А вот такие сумасшедшие в ярости и
пишут, когда от ревности да от злобы ослепнут и оглохнут, а кровь в яд-мышьяк обратится… А ты еще не знал
про него, каков он есть! Вот его и прихлопнут теперь за это, так что только мокренько будет. Сам под секиру лезет! Да лучше поди ночью на Николаевскую дорогу, положи голову на рельсы, вот и оттяпали бы ее ему, коли тяжело
стало носить! Тебя-то что дернуло говорить ему! Тебя-то что дергало его дразнить? Похвалиться вздумал?
Над ним на дереве пела птичка, и он
стал глазами искать ее между листьями; вдруг птичка вспорхнула с дерева, и в ту же минуту ему почему-то припомнилась та «мушка», в «горячем солнечном луче»,
про которую Ипполит
написал, что и «она знает свое место и в общем хоре участница, а он один только выкидыш».
(Ах, зачем вы такую неправду
написали, господин Келлер, в вашей
статье про моего отца?
— То, что я не говорил вам, но, думая хоть каким-нибудь путем выбиться, —
написал повесть и послал ее в Петербург, в одну редакцию, где она провалялась около года, и теперь получил назад при этом письме. Не хотите ли полюбопытствовать и прочесть? — проговорил Калинович и бросил из кармана на стол письмо, которое Петр Михайлыч взял и
стал было читать
про себя.
— Ты не знаешь, как они меня истязают! Что они меня
про себя
писать и печатать заставляют! Ну, вот хоть бы самая
статья"О необходимости содержания козла при конюшнях" — ну, что в ней публицистического! А ведь я должен был объявить, что автор ее, все тот же Нескладин, один из самых замечательных публицистов нашего времени! Попался я, брат, — вот что!
Ахов. Какой для тебя закон писан, дурак? Кому нужно для вас, для дряни, законы
писать? Какие такие у тебя права, коли ты мальчишка, и вся цена тебе грош? Уж очень много вы о себе думать
стали! Написаны законы, а вы думаете это
про вас. Мелко плаваете, чтобы для вас законы
писать. Вот покажут тебе законы! Для вас закон — одна воля хозяйская, а особенно когда ты сродственник. Ты поговорить пришел, милый? Ну, говори, говори, я слушаю; только не пеняй потом, коли солоно придется. Что тебе надо?
— Как же, пали слухи и
про него… Он теперь у них в чести и подметные письма
пишет. Как-то прибегала в обитель дьячиха-то и рекой разливалась… Убивается старуха вот как. Охоньку в затвор посадили… Косу ей первым делом мать Досифея обрезала. Без косы-то уж ей деваться будет некуда. Ночью ее привезли, и никто не знает. Ох, срамота и говорить-то… В первый же день хотела она удавиться, ну, из петли вынули, а потом
стала голодом себя морить. Насильно теперь кормят… Оборотень какой-то, а не девка.
Матушка Клеопатра, из Жжениной обители, пришла к Глафириным и
стала про австрийское священство толковать, оно-де правильно, надо-де всем принять его, чтоб с Москвой не разорваться, потому-де, что с Рогожского
пишут, по Москве-де все епископа приняли.
«Как могли
про смерть они забыть?» Юноша-самоубийца в
статье Достоевского «Приговор»
пишет: «я не могу принять никакого счастья, просто потому, что не буду и не могу быть счастлив под условием грозящего завтра нуля».
Я не
стану здесь рассказывать
про то, чем тогда была Испания. Об этом я
писал достаточно и в корреспонденциях, и в газетных очерках, и даже в журнальных
статьях. Не следует в воспоминаниях предаваться такому ретроспективному репортерству. Гораздо ценнее во всех смыслах освежение тех «пережитков», какие испытал в моем лице русский молодой писатель, попавший в эту страну одним из первых в конце 60-х годов.
Про меня рано сложилась легенда, что я все мои романы не
написал, а продиктовал. Я уже имел повод оговариваться и поправлять это — в общем неверное — сведение. До 1873 года я многое из беллетристики диктовал, но с того года до настоящей минуты ни одна моя, ни крупная, ни мелкая вещь, не продиктована, кроме
статей. «Жертва вечерняя» вся целиком была продиктована, и в очень скорый срок — в шесть недель, причем я работал только с 9 до 12 часов утра. А в романе до двадцати печатных листов.
Этот Нилус, узнав, что я
написал пьесу,
стал мне говорить
про своего"незаконного"сына, который должен скоро выйти из Театрального училища. В школе его звали Нилус, а в труппе он взял псевдоним Нильского.
Письма
стали доходить от молодого князя;
про баталии
писал,
писал, что дальше в Прусскую землю идти ему не велено, указано оставаться при полках в городе Мемеле.
Вчера поутру прикладывал к глазу моченую бумагу, слегка опохмелялся и
писал статью, где напустил мораль на купечество. Вот
статья. Это
про моего бывшего хозяина.
— Мы на эту левую провокацию не поддались с самого начала.
Стали середняков раскулачивать, — мы сейчас же: «Стой!» Сельсовет нас слушать не хотел, но мы заставили. А
про Оську Головастова
написали в наш заводский партком, что он вполне дискредитует звание пролетария. И что ж бы вы думали! Заказным письмом послала, — и не дошло! С оказией потом второе послала. На почте тут письма перехватывали!