Неточные совпадения
Городничий. Я здесь
напишу. (
Пишет и в то же время говорит про себя.)А вот посмотрим, как пойдет дело после фриштика да бутылки толстобрюшки! Да есть у нас губернская мадера: неказиста на вид, а слона повалит с ног. Только бы мне узнать, что он такое и в какой мере нужно его опасаться. (
Написавши, отдает Добчинскому, который подходит к двери, но в это время дверь обрывается и подслушивавший с другой стороны Бобчинский летит вместе с нею на
сцену. Все издают восклицания. Бобчинский подымается.)
От скуки он пробовал чертить разные деревенские
сцены карандашом, набросал в альбом почти все пейзажи Волги, какие видел из дома и с обрыва,
писал заметки в свои тетради, записал даже Опенкина и, положив перо, спросил себя: «Зачем я записал его?
Он проворно сел за свои тетради, набросал свои мучения, сомнения и как они разрешились. У него лились заметки, эскизы,
сцены, речи. Он вспомнил о письме Веры, хотел прочесть опять, что она
писала о нем к попадье, и схватил снятую им копию с ее письма.
Он решил
писать его эпизодами, набрасывая фигуру, какая его займет,
сцену, которая его увлечет или поразит, вставляя себя везде, куда его повлечет ощущение, впечатление, наконец чувство и страсть, особенно страсть!
Пожалуйста, не
пишите мне, что началась опера, что на
сцене появилась новая французская пьеса, что открылось такое-то общественное увеселительное место: мне хочется забыть физиономию петербургского общества.
Но придется и про него
написать предисловие, по крайней мере чтобы разъяснить предварительно один очень странный пункт, именно: будущего героя моего я принужден представить читателям с первой
сцены его романа в ряске послушника.
Надобно было положить этому конец. Я решился выступить прямо на
сцену и
написал моему отцу длинное, спокойное, искреннее письмо. Я говорил ему о моей любви и, предвидя его ответ, прибавлял, что я вовсе его не тороплю, что я даю ему время вглядеться, мимолетное это чувство или нет, и прошу его об одном, чтоб он и Сенатор взошли в положение несчастной девушки, чтоб они вспомнили, что они имеют на нее столько же права, сколько и сама княгиня.
Я в 1838 году
написал в социально-религиозном духе исторические
сцены, которые тогда принимал за драмы.
[Я эти
сцены, не понимая почему, вздумал
написать стихами.
А еще раньше, в 1854 году, но уже не в «клоповнике», а в офицерских камерах гауптвахты содержался по обвинению в убийстве француженки Деманш А. В. Сухово-Кобылин, который здесь
написал свою пьесу «Свадьба Кречинского», до сих пор не сходящую со
сцены.
Все ему далось: он мило пел, бойко рисовал,
писал стихи, весьма недурно играл на
сцене.
— Вам только надобно бы посмотреть на народ в его собственной исключительной обстановке, — твердил он Ступиной, — и вы бы, я уверен, могли
писать очень хорошие рассказы,
сцены и очерки. Посмотрите, какая гадость печатается в журналах: срам! Я нимало не сомневаюсь, что вы с первого же шага стали бы выше всех их.
— Знаете что? — говорил он ей в другой раз, уже нажужжав в уши о ее талантах. — Оденьтесь попроще; возьмите у Марфы ее платье, покройтесь платочком, а я надену мою поддевку и пойдемте смотреть народные
сцены. Я уверен, что вы завтра же захотите
писать и
напишете отлично.
Там каждый актер и каждая актриса только и хлопотали о том, чтобы как-нибудь сказать поестественнее, даже
писать и есть они старались так же продолжительно, как продолжительно это делается в действительной жизни, — никому и в голову не приходило, что у
сцены есть точно действительность, только своя, особенная, одной ей принадлежащая.
— Но каким же образом вы обстоите права женщин, если
напишете несколько возмутительных
сцен.
«По почерку вы узнаете, кто это
пишет. Через несколько дней вы можете увидеть меня на вашей
сцене — и, бога ради, не обнаружьте ни словом, ни взглядом, что вы меня знаете; иначе я не выдержу себя; но если хотите меня видеть, то приезжайте послезавтра в какой-то ваш глухой переулок, где я остановлюсь в доме Коркина. О, как я хочу сказать вам многое, многое!.. Ваша…»
Прежде чем
писать что-нибудь, сделай сценарий: тут описание природы столько-то строк, тут выход героини, там любовная
сцена, — одним словом, все как на ладони.
Осенью 1881 года, после летнего сезона Бренко, я окончательно бросил
сцену и отдался литературе.
Писал стихи и мелочи в журналах и заметки в «Русской газете», пока меня не ухватил Пастухов в только что открывшийся «Московский листок».
В эту повесть и особенно в «Катехизис» Далматов влил себя,
написав: «Уважай труды других, и тебя будут уважать»; «Будучи сытым, не проходи равнодушно мимо голодного»; «Не сокращай жизни ближнего твоего ненавистью, завистью, обидами и предательством»; «Облегчай путь начинающим работникам
сцены, если они стоят того»; «Актер, получающий жалованье и недобросовестно относящийся к делу, — тунеядец и вор»; «Антрепренер, не уплативший жалованья, — грабитель».
И пошли вместе старые друзья, с которыми я служил на одной
сцене. Именно с них, с трагика Николая Хрисанфовича Рыбакова и комика Александра Дмитриевича Казакова,
писал Островский героев своего «Леса».
— Вас не удовлетворит
сцена — вы будете писателем. Столько видеть и не
писать нельзя, — как-то после моих рассказов сказала мне Мария Николаевна.
Тогда для цензуры не назывались стихотворения, а прямо
писали или анонсировали: «из сборника „Живая струна“, так как сборник этот был единственный, допущенный цензурой для
сцены.
Великолепный актер, блестящий рассказчик, талантливый писатель, добрый, жизнерадостный человек, он оставил яркий след в истории русского театра, перенеся на
сцену произведения наших великих писателей, и не мечтавших, когда они
писали, что мысли и слова их, иллюстрируемые живым человеком, предстанут на
сцене перед публикой.
Миклаков хоть и старался во всей предыдущей
сцене сохранить спокойный и насмешливый тон, но все-таки видно было, что сообщенное ему Еленою известие обеспокоило его, так что он, оставшись один, несколько времени ходил взад и вперед по своему нумеру, как бы что-то обдумывая; наконец, сел к столу и
написал княгине письмо такого содержания: «Князя кто-то уведомил о нашей, акибы преступной, с вами любви, и он, говорят, очень на это взбешен.
— Ну да, ну да! — говорит вседовольный князь, — я могу пов-то-рить… и, знаете, я был необыкновенно остроумен в прежнее время. Я даже для
сцены во-де-виль
написал… Там было несколько вос-хи-ти-тельных куплетов! Впрочем, его никогда не играли…
Сцену и кулисы, которые удобно и скоро снимались, построили на казенный счет, но студенты сами
писали декорации и тем значительно сократили расходы.
Катя
писала мне, что ее товарищи не посещают репетиций и никогда не знают ролей; в постановке нелепых пьес и в манере держать себя на
сцене видно у каждого из них полное неуважение к публике; в интересах сбора, о котором только и говорят, драматические актрисы унижаются до пения шансонеток, а трагики поют куплеты, в которых смеются над рогатыми мужьями и над беременностью неверных жен и т. д.
Нет, я
напишу до конца. Все равно: если я и брошу перо и эту тетрадь, этот ужасный день будет переживаться мною в тысячный раз; в тысячный раз я испытаю ужас, и мучения совести, и муки потери; в тысячный раз
сцена, о которой я сейчас буду
писать, пройдет перед моими глазами во всех своих подробностях, и каждая из этих подробностей ляжет на сердце новым страшным ударом. Буду продолжать и доведу до конца.
Я теперь знаю, понимаю, Костя, что в нашем деле — все равно, играем мы на
сцене или
пишем — главное не слава, не блеск, не то, о чем я мечтала, а уменье терпеть.
Виноват! Я выпустил из вида, что
писать пьесы и играть на
сцене могут только немногие избранные. Я нарушил монополию! Мне… я… (Хочет еще что-то сказать, но машет рукой и уходит влево.)
У них при свидетелях произошла в гостинице Шевалдышева очень жаркая
сцена, в заключение которой Ничипоренко опять просил у Бенни прощенья и сел
писать новую корреспонденцию в петербургские газеты.
— Мартынов,
пиши! № 112. Первая любовная
сцена: девушка срывает розу.
— Мартынов, еще
пиши! № 113. Вторая любовная
сцена: девушка нюхает розу.
Кокошкин отделался тем, что по первому акту нельзя судить, но что, вероятно, в последних трех будет много комических
сцен и что князь не может
написать пиесы, в которой не был бы виден его талант; но мы, все остальные, мягче или резче, неблагоприятно отозвались о новой пиесе.
Верстовский определился директором музыки в Московский театр во время моего отсутствия, Щепкин также без меня поступил на
сцену; но мне столько об них
писали, а им столько обо мне наговорили и Кокошкин, и Загоскин, и особенно Писарев, что мы заочно были уже хорошо знакомы и потому встретились, как давнишние приятели, и даже обрадовались друг другу.
— Итак, вот сколько разнородных пиес
написал и поставил на
сцену кн.
Он имел возможность сделать много наблюдений по предмету ее содержания и заранее придумал множество забавных
сцен и даже множество отдельных стихов с звучными и трудными рифмами, до которых он был большой охотник, — а между тем твердого плана комедии у него не было; я убедил его, чтобы он непременно
написал, так сказать, остов пиесы и потом уже, следуя своему плану, пользовался придуманными им
сценами и стихами.
Я перевел осьмую сатиру Буало, несколько
сцен из французских трагедий и
написал с десяток посланий в стихах.
— Кокошкин также начинал
писать большую комедию в стихах, под названием «Воспитание», и еще до моего приезда перевел комедию Делавиня «Урок старикам», которая давалась с большим успехом на
сцене.
Сначала
писал множество стихов, но потом совершенно овладела им московская театральная
сцена.
Загоскин, с таким блестящим успехом начавший
писать стихи, хотя они стоили ему неимоверных трудов, заслуживший общие единодушные похвалы за свою комедию в одном действии под названием «Урок холостым, или Наследники» [После блестящего успеха этой комедии на
сцене, когда все приятели с искренней радостью обнимали и поздравляли Загоскина с торжеством, добродушный автор, упоенный единодушным восторгом, обняв каждого так крепко, что тщедушному Писареву были невтерпеж такие объятия, сказал ему: «Ну-ка, душенька, напиши-ка эпиграмму на моих „Наследников“!» — «А почему же нет», — отвечал Писарев и через минуту сказал следующие четыре стиха...
В первый раз я слышал свои стихи, произносимые на
сцене [«Школа мужей» за несколько лет еще была разыграна в Петербурге, без меня, и тоже с успехом, как мне
писали.
Загоскин
писал свою комедию с лишком год, и она явилась на
сцене только 29 декабря 1827 года.
Асклипиодот попробовал было заступиться за своего патрона, но был встречен такой отчаянной руганью, что поспешил подобру-поздорову спрятаться за широкую спину о. Андроника, Галактионовна мефистофельски хихикала в руку над этой
сценой, в окне «ржали девисы», и друзьям ничего не оставалось, как только отступить в положении того французского короля, который из плена
писал своему двору, что все потеряно, кроме чести.
Оставшись один, Хозаров целый почти час ходил, задумавшись, по комнате; потом прилег на диван, снова встал, выкурил трубку и выпил водки. Видно, ему было очень скучно: он взял было журнал, но недолго начитал. «Как глупо нынче
пишут, каких-то уродов выводят на
сцену!» — произнес он как бы сам с собою, оттолкнул книгу и потом решился заговорить с половым; но сей последний, видно, был человек неразговорчивый; вместо ответа он что-то пробормотал себе под нос и ушел. Хозаров решительно не знал, как убить время.
— Пожалуйста; впрочем, господи! Я сделала еще одну глупость: после этой
сцены, когда Иван Кузьмич и Надина так меня разобидели, я с отчаяния
написала к Курдюмову письмо, все ему рассказала и
написала, что он один остался у меня на свете и что вся моя надежда на него.
В продолжение этого пятилетия (с 1837 по 1842 год) Загоскин
написал комедию в стихах «Недовольные», которая была представлена на Московском театре без большого успеха, несмотря на многие комические
сцены и на множество прекрасных и сильных стихов.
Хотя публика не слушала этих нападений, хотя во время представления этой комедии театр всегда был полон и беспрестанно раздавались громкие рукоплескания, но Загоскину были так досадны выходки противников князя Шаховского, что он решился высказать на
сцене в защиту «Липецких вод» все то, что можно было изложить в длинной полемической статье — и он
написал «Комедию против комедии».
В том же году Загоскин сделал из своей повести «Тоска по родине» оперу того же имени, а Верстовский
написал для нее музыку. Она была дана 21 августа 1839 года. Опера не имела успеха и очень скоро была снята с репертуара. Я не читал либретто и не видал пиесы на
сцене, но слышал прежде некоторые нумера музыки и помню, что они нравились всем.
Из писем Гнедича видно, что в 1821 же году Загоскин
написал стихами
сцены: «Авторская клятва» и потом: «Выбор невесты».