— Ежели верить Токвилю… — начинают шептать его губы (генерал — член губернского земского собрания, в которых Токвиль, как известно, пользуется славой почти
народного писателя), но мысль вдруг перескакивает через Токвиля и круто заворачивает в сторону родных представлений, — в бараний рог бы тебя, подлеца! — уже не шепчет, а гремит генерал, — туда бы тебя, христопродавца, куда Макар телят не гонял!
Неточные совпадения
Ему не собрать
народных рукоплесканий, ему не зреть признательных слез и единодушного восторга взволнованных им душ; к нему не полетит навстречу шестнадцатилетняя девушка с закружившеюся головою и геройским увлечением; ему не позабыться в сладком обаянье им же исторгнутых звуков; ему не избежать, наконец, от современного суда, лицемерно-бесчувственного современного суда, который назовет ничтожными и низкими им лелеянные созданья, отведет ему презренный угол в ряду
писателей, оскорбляющих человечество, придаст ему качества им же изображенных героев, отнимет от него и сердце, и душу, и божественное пламя таланта.
Очень характерно, что не только в русской
народной религиозности и у представителей старого русского благочестия, но и у атеистической интеллигенции, и у многих русских
писателей чувствуется все тот же трансцендентный дуализм, все то же признание ценности лишь сверхчеловеческого совершенства и недостаточная оценка совершенства человеческого.
Русская
народная жизнь с ее мистическими сектами, и русская литература, и русская мысль, и жуткая судьба русских
писателей, и судьба русской интеллигенции, оторвавшейся от почвы и в то же время столь характерно национальной, все, все дает нам право утверждать тот тезис, что Россия — страна бесконечной свободы и духовных далей, страна странников, скитальцев и искателей, страна мятежная и жуткая в своей стихийности, в своем
народном дионисизме, не желающем знать формы.
Апокалипсис всегда играл большую роль и в нашем
народном слое, и в высшем культурном слое, у русских
писателей и мыслителей.
Л. Толстой соприкасается с духовным движением в
народной среде, о которой я говорил, и в этом отношении он — единственный из русских
писателей.
Но позавидует не могущий вослед тебе идти
писатель оды, позавидует прелестной картине
народного спокойствия и тишины, сей сильной ограды градов и сел, царств и царей утешения; позавидует бесчисленным красотам твоего слова; и если удастся когда-либо достигнуть непрерывного твоего в стихах благогласия, но доселе не удалося еще никому.
То он выходил, по этим критикам, квасным патриотом, обскурантом, то прямым продолжателем Гоголя в лучшем его периоде; то славянофилом, то западником; то создателем
народного театра, то гостинодворским Коцебу, то
писателем с новым особенным миросозерцанием, то человеком, нимало не осмысливающим действительности, которая им копируется.
Потому, когда я пожаловался на него, государь чрезвычайно разгневался; но тут на помощь к Фотию не замедлили явиться разные друзья мои: Аракчеев [Аракчеев Алексей Андреевич (1769—1834) — временщик, обладавший в конце царствования Александра I почти неограниченной властью.], Уваров [Уваров Сергей Семенович (1786—1855) — министр
народного просвещения с 1833 года.], Шишков [Шишков Александр Семенович (1754—1841) — адмирал,
писатель, президент Российской академии, министр
народного просвещения с 1824 по 1828 год.], вкупе с девой Анной, и стали всевозможными путями доводить до сведения государя, будто бы ходящие по городу толки о том, что нельзя же оставлять министром духовных дел человека, который проклят анафемой.
Он соответствует новой фазе нашей
народной жизни, он давно требовал своего осуществления в литературе, около него вертелись наши лучшие
писатели; но они умели только понять его надобность и не могли уразуметь и почувствовать его сущности; это сумел сделать Островский.
Перешел
Народный театр к князю Урусову и Танееву. Рыбаков занял в театре первое место. А. Н. Островский создал «с него» и для него «Лес». Николай Хрисанфович поставил в свой бенефис «Лес», где изображал самого себя в Несчастливцеве. Аркашку играл знаменитый Н. П. Киреев, чудный актер и талантливый
писатель, переводчик Сарду.
О Карамзине говорили у нас как о
писателе народном, впервые коснувшемся родной почвы, спустившемся из области мечтаний к живой действительности.
Узнавши лучше, чем прежде, подлинные
народные песни,
писатели наши стали несколько более приближаться к ним и в своих подражаниях.
[Самосознание
народных масс] далеко еще не вошло у нас в тот период, в котором оно должно выразить всего себя поэтическим образом;
писатели из образованного класса до сих пор почти все занимались народом, как любопытной игрушкой, вовсе не думая смотреть на него серьезно.
Сопоставление этих
писателей двух эпох, сохранивших
народный говор, будет тут совершенно кстати для характеристики Писемского.
Из старших писателей-художников самым большим влиянием пользовался Глеб Успенский. Его страдальческое лицо с застывшим ужасом в широко раскрытых глазах отображает всю его писательскую деятельность. Сознание глубокой вины перед народом, сплошная, непрерывно кровоточащая рана совести, ужасы неисчерпаемого
народного горя, обступающие душу бредовыми привидениями, полная безвыходность, безнадежное отсутствие путей.
Являются
писатели, которые остаются жить в памяти и мыслях потомства, является
народный театр, журнал, в старой Москве основывается университет.
Одна и та же Россия чувствовалась на вершинах русской культуры, у великих русских
писателей и в самых темных недрах
народной стихии.
У слишком многих русских
писателей не оказалось собственной идеи, которую они призваны вносить в жизнь
народную, они ищут идеи у того самого народа, который находится во тьме и нуждается в свете.