Неточные совпадения
— Иным грушам, — начал он опять после небольшого молчания, — нужно некоторое время полежать под землей в подвале, для того чтобы войти, как говорится, в
настоящий свой вкус; моя покойница, видно, тоже принадлежала к подобным
произведениям природы.
Это было первое общее суждение о поэзии, которое я слышал, а Гроза (маленький, круглый человек, с крупными чертами ординарного лица) был первым виденным мною «живым поэтом»… Теперь о нем совершенно забыли, но его
произведения были для того времени
настоящей литературой, и я с захватывающим интересом следил за чтением. Читал он с большим одушевлением, и порой мне казалось, что этот кругленький человек преображается, становится другим — большим, красивым и интересным…
Говоря о лицах Островского, мы, разумеется, хотели показать их значение в действительной жизни; но мы все-таки должны были относиться, главным образом, к
произведениям фантазии автора, а не непосредственно к явлениям
настоящей жизни.
Первая задача истории — воспроизвести жизнь; вторая, исполняемая не всеми историками, — объяснить ее; не заботясь о второй задаче, историк остается простым летописцем, и его
произведение — только материал для
настоящего историка или чтение для удовлетворения любопытства; думая о второй задаче, историк становится мыслителем, и его творение приобретает чрез это научное достоинство.
Монологи и разговоры в современных романах немногим ниже монологов классической трагедии: «в художественном
произведении все должно быть облечено красотою» — и нам даются такие глубоко обдуманные планы действования, каких почти никогда не составляют люди в
настоящей жизни; а если выводимое лицо сделает как-нибудь инстинктивный, необдуманный шаг, автор считает необходимым оправдывать его из сущности характера этого лица, а критики остаются недовольны тем, что «действие не мотивировано» — как будто бы оно мотивируется всегда индивидуальным характером, а не обстоятельствами и общими качествами человеческого сердца.
После всего этого трудно не сказать, что в действительности есть много событий, которые надобно только знать, понять и уметь рассказать, чтоб они в чисто прозаическом рассказе историка, писателя мемуаров или собирателя анекдотов отличались от
настоящих «поэтических
произведений» только меньшим объемом, меньшим развитием сцен, описаний и тому подобных подробностей.
О художниках и об искусстве он изъяснялся теперь резко: утверждал, что прежним художникам уже чересчур много приписано достоинства, что все они до Рафаэля писали не фигуры, а селедки; что существует только в воображении рассматривателей мысль, будто бы видно в них присутствие какой-то святости; что сам Рафаэль даже писал не всё хорошо и за многими
произведениями его удержалась только по преданию слава; что Микель-Анжел хвастун, потому что хотел только похвастать знанием анатомии, что грациозности в нем нет никакой и что
настоящий блеск, силу кисти и колорит нужно искать только теперь, в нынешнем веке.
В
произведениях г. Достоевского мы находим одну общую черту, более или менее заметную во всем, что он писал: это боль о человеке, который признает себя не в силах или наконец даже не вправе быть человеком
настоящим, полным, самостоятельным человеком, самим по себе.
Но ведь мы знаем, что художник — не пластинка для фотографии, отражающая только
настоящий момент: тогда бы в художественных
произведениях и жизни не было, и смысла не было.
Не говоря о гигантах поэзии, мы имеем даже у себя
произведения, удовлетворяющие этим скромным требованиям: мы знаем, например, как Чичиков и Плюшкин дошли до своего
настоящего характера, даже знаем отчасти, как обленился Илья Ильич Обломов…
В доказательство же, что одной тени и влажности недостаточно для
произведения грибов, можно указать на некоторые породы дерев, как, например, на ольху, осокорь, тополь, черемуху и проч., под которыми и около которых
настоящие грибы не родятся.
«Для эпох неудержимого упадка определенной религии характерно, что исполнения религиозного искусства процветают здесь как никогда при иных обстоятельствах, между тем как творческая способность к созданию религиозных
произведений подлинного величия и
настоящей глубины угасает вместе с неомрачимым доверием и непоколебимой силой веры.
В связи со всем этим во мне шла и внутренняя работа, та борьба, в которой писательство окончательно победило, под прямым влиянием обновления нашей литературы, журналов, театра, прессы. Жизнь все сильнее тянула к работе бытописателя. Опыты были проделаны в Дерпте в те последние два года, когда я еще продолжал слушать лекции по медицинскому факультету. Найдена была и та форма, в какой сложилось первое
произведение, с которым я дерзнул выступить уже как
настоящий драматург, еще нося голубой воротник.
А поняв это, должны будут искать и вырабатывать ту новую форму современной драмы, той драмы, которая будет служить уяснением и утверждением в людях высшей ступени религиозного сознания; а во-вторых, потому, что люди, освободившись от этого гипноза, поймут, что ничтожные и безнравственные
произведения Шекспира и его подражателей, имеющие целью только развлечение и забаву зрителей, никак не могут быть учителями жизни и что учение о жизни, покуда нет
настоящей религиозной драмы, надо искать в других источниках.
Для людей не предубежденных и в особенности для тех, кто с симпатией относится к реальным приемам романа,
произведение одного Эдмона Гонкура было приятным доказательством того, что в этом писателе есть
настоящая самобытность.
Эта краткая запись о действительном, хотя и невероятном событии посвящается мною досточтимому ученому, знатоку русского слова, не потому, чтобы я имел притязание считать
настоящий рассказ достойным внимания как литературное
произведение.