Неточные совпадения
Настроение Самгина двоилось: было приятно, что человек, которого он считал опасным, обнажается, разоружается пред ним, и все более настойчиво хотелось понять: зачем этот кругленький, жирно откормленный человек откровенничает? А Тагильский ворковал, сдерживая звонкий голос свой, и все
чаще сквозь скучноватую воркотню вырывались звонкие всхлипывания.
Мало того, прежде занятия делами Дмитрия Ивановича всегда вызывали досаду, раздражение; эти же чужие дела большей
частью вызывали радостное
настроение.
Сны занимали в детстве и юности значительную
часть моего
настроения. Говорят, здоровый сон бывает без сновидений. Я, наоборот, в здоровом состоянии видел самые яркие сны и хорошо их помнил. Они переплетались с действительными событиями, порой страшно усиливая впечатление последних, а иногда сами по себе действовали на меня так интенсивно, как будто это была сама действительность.
В церковь я ходил охотно, только попросил позволения посещать не собор, где ученики стоят рядами под надзором начальства, а ближнюю церковь св. Пантелеймона. Тут, стоя невдалеке от отца, я старался уловить настоящее молитвенное
настроение, и это удавалось
чаще, чем где бы то ни было впоследствии. Я следил за литургией по маленькому требнику. Молитвенный шелест толпы подхватывал и меня, какое-то широкое общее
настроение уносило, баюкая, как плавная река. И я не замечал времени…
Полуянов в какой-нибудь месяц страшно изменился, начиная с того, что уже по необходимости не мог ничего пить. С лица спал пьяный опух, и он казался старше на целых десять лет. Но всего удивительнее было его душевное
настроение, складывавшееся из двух неравных
частей: с одной стороны — какое-то детское отчаяние, сопровождавшееся слезами, а с другой — моменты сумасшедшей ярости.
Никогда еще у Полуянова не было столько работы, как теперь. Даже в самое горячее время исправничества он не был так занят. И главное — везде нужен. Хоть на
части разрывайся. Это сознание собственной нужности приводило Полуянова в горделивое
настроение, и он в откровенную минуту говорил Харитону Артемьичу...
Таково было тогдашнее
настроение умов нашей интеллигенции, и вследствие этого «политических» не только не лишали огня и воды, но даже не в пример охотнее принимали в домах, нежели шулеров, чему, впрочем, много способствовало и то, что «политические», по большей
части, были люди молодые, образованные и обладавшие приличными манерами.
Любопытно, что большею
частью все это
настроение, весь этот напуск, продолжается ровно вплоть до эшафота, а потом как отрезало: точно и в самом деле этот срок какой-то форменный, как будто назначенный заранее определенными для того правилами.
— Так, — сказал комиссар, поддаваясь ее рассудительному, ставшему центром
настроения всей сцены тону. — Но не кажется ли вам, что, отказываясь дать объяснение, вы уничтожаете существенную
часть дознания, которая, конечно, отвечает вашему интересу?
В таком
настроении целыми часами я бродил по закоулкам парка, вглядываясь в затянутые легкой дымкой
чащи, просиживал с книгой у грота Иванова, стараясь разгадать мрачную драму нечаевского дела […просиживал с книгой у грота Иванова, стараясь разгадать мрачную драму нечаевского дела.
Я давно уже не бывал на них. Еще до катастрофы в
настроении студенчества происходила значительная перемена. Вопросы о народе, о долге интеллигенции перед трудящейся массой из области теории переходили в практику.
Часть студентов бросали музеи и лекции и учились у слесарей или сапожников. Часто студенческие интересы как будто стушевывались, споры становились более определенны. Казалось, молодой шум, оживление и энтузиазм вливаются в определенное русло…
В большинстве случаев, если несчастный не находится под влиянием горячего раскаяния, возвышающего человека до игнорирования ожидающей его завтра смерти, и если он в таком
настроении не молится и не плачет, то
чаще всего он впадает в какое-то мечтательное забытье.
Но в Петергофе преобладало карьерное
настроение, и невозможно было уйти от
частых разговоров о том, что одному удалось, а почему это же самое другому не удалось.
В этот вечер я долго играла ему, а он ходил по комнате и шептал что-то. Он имел привычку шептать, и я часто спрашивала у него, что он шепчет, и он всегда, подумав, отвечал мне именно то, что он шептал: большею
частью стихи и иногда ужасный вздор, но такой вздор, по которому я знала
настроение его души.
Мы потеряли спокойное
настроение духа и начали
чаще осведомляться о нашем положении у лакея и у кучера, которые давали нам ответы неопределенные и нетвердые. Они старались внушить нам уверенность в нашей безопасности, но, очевидно, и сами такой уверенности в себе не чувствовали.
Наружность ее я знал хорошо и ценил по достоинству, но ее душевный, нравственный мир, ум, миросозерцание,
частые перемены в
настроении, ее ненавидящие глаза, высокомерие, начитанность, которою она иногда поражала меня, или, например, монашеское выражение, как вчера, — всё это было мне неизвестно и непонятно.
«Встану», «пойду», «умоюсь» — так часто начинаются заговоры, и, очевидно, так делалось когда-то; с такими словами заклинатель входит в
настроение, вспоминает первоначальную обстановку, при которой соткался заговор; но, очевидно, ему нет нужды воспроизводить эти действия, довольно простого слова; притом же это слово и не всегда выполнимо: «Оболокусь я оболоком, обтычусь
частыми звездами», — говорит заклинатель; и вот он — уже маг, плывущий в облаке, опоясанный Млечным Путем, наводящий чары и насылающий страхи.
В последние годы Анна Алексеевна стала
чаще уезжать то к матери, то к сестре; у нее уже бывало дурное
настроение, являлось сознание неудовлетворенной, испорченной жизни, когда не хотелось видеть ни мужа, ни детей. Она уже лечилась от расстройства нервов.
Настроение здесь было
частью спокойно-насмешливое, но больше любопытное.
Замечтавшись или поддавшись печальным мыслям (читатель помнит ее
настроение в тот злополучный вечер), она забрела далеко в
чащу.
В настоящее время, когда вкус к серьезной и мужественной религии вообще потерян и капризом субъективности с ее прихотливо сменяющимися
настроениями дорожат белее, нежели суровой и требовательной религией, не терпящей детского своеволия, религиозный индивидуализм находится в особой чести: те, кто еще снисходят до религии,
чаще всего соглашаются иметь ее только индивидуально; личное своеволие явным образом смешивается при этом со свободой, которая достигается именно победой над своеволием.
В мирной, повседневной жизни Долохов задыхается, как ястреб задыхался бы в курятнике. Он обыгрывает в карты Николая Ростова. «Из-за улыбки Долохова Ростов увидал в нем то
настроение духа, которое было у него в те времена, когда, как бы соскучившись ежедневною жизнью, Долохов чувствовал необходимость каким-нибудь странным, большею
частью жестоким, поступком выходить из нее».
Чаще других принимал он графа Милорадовича, приходившего отдавать ему отчет о
настроении умов столицы и радовавшегося царившему в этом смысле полнейшему спокойствию.
Есть основание полагать, что
часть этих намерений сделалась известною Александру Павловичу еще в 1818 году, в бытность его в Москве, когда приближенные заметили в нем внезапное изменение в расположении духа и особенное мрачное
настроение, какого прежде никогда не замечали.
В Москве, как говорили, не отставали по
части широкой, привольной и, главное, разнузданной жизни от молодой столицы.
Частые поездки двора поддерживали это оживленное
настроение старушки белокаменной.
Вся эта уже минувшая борьба его с «святым», как называли его в народе, старцем, окончившаяся низложением последнего и судом над ним, тяготила душу царя, подвергая ее в покаянно-озлобленное
настроение,
частое за последнее время.
И теперь он говорил очень умно и хорошо о том, что культура улучшает частичные формы жизни, но в целом оставляет какой-то диссонанс, какое-то пустое и темное место, которое все чувствуют, но не умеют назвать, — но была в его речи неуверенность и неровность, как у профессора, который не уверен во внимании своей аудитории и чувствует ее тревожное и далекое от лекции
настроение. И нечто другое было в его речи: что-то подкрадывающееся, скользящее и беспокойно пытающее. Он
чаще обыкновенного обращался к Павлу...
Так выяснилось в течение трех послереволюционных месяцев, что большая
часть России контрреволюционна по своим тайным или явным
настроениям и вожделениям.
— Или ты боишься со мной играть? — сказал теперь Долохов, как будто угадав мысль Ростова, и улыбнулся. Из за улыбки его Ростов увидал в нем то
настроение духа, которое было у него во время обеда в клубе и вообще в те времена, когда, как бы соскучившись ежедневною жизнью, Долохов чувствовал необходимость каким-нибудь странным, большею
частью жестоким, поступком выходить из нее.