Неточные совпадения
Он прочел руководящую статью, в которой объяснялось, что в
наше время совершенно напрасно поднимается вопль о том, будто бы радикализм угрожает поглотить все консервативные элементы и будто бы
правительство обязано принять меры для подавления революционной гидры, что, напротив, «по
нашему мнению, опасность лежит не в мнимой революционной гидре, а в упорстве традиционности, тормозящей прогресс», и т. д.
Наша публика похожа на провинциала, который, подслушав разговор двух дипломатов, принадлежащих к враждебным дворам, остался бы уверен, что каждый из них обманывает свое
правительство в пользу взаимной, нежнейшей дружбы.
— А потом мы догадались, что болтать, все только болтать о
наших язвах не стоит труда, что это ведет только к пошлости и доктринерству; [Доктринерство — узкая, упрямая защита какого-либо учения (доктрины), даже если наука и жизнь противоречат ему.] мы увидали, что и умники
наши, так называемые передовые люди и обличители, никуда не годятся, что мы занимаемся вздором, толкуем о каком-то искусстве, бессознательном творчестве, о парламентаризме, об адвокатуре и черт знает о чем, когда дело идет о насущном хлебе, когда грубейшее суеверие нас душит, когда все
наши акционерные общества лопаются единственно оттого, что оказывается недостаток в честных людях, когда самая свобода, о которой хлопочет
правительство, едва ли пойдет нам впрок, потому что мужик
наш рад самого себя обокрасть, чтобы только напиться дурману в кабаке.
— Заметив, как легко мы преклоняем колена, — этой
нашей склонностью воспользовалась Япония, а вслед за нею — немцы, заставив нас заключить с ними торговый договор, выгодный только для них. Срок действия этого договора истекает в 14 году.
Правительство увеличивает армию, усиливает флот, поощряет промышленность, работающую на войну. Это — предусмотрительно. Балканские войны никогда еще не обходились без
нашего участия…
— Менее всего, дорогой и уважаемый, менее всего в
наши дни уместна мистика сказок, как бы красивы ни были сказки. Разрешите напомнить вам, что с января Государственная дума решительно начала критику действий
правительства, — действий, совершенно недопустимых в трагические дни
нашей борьбы с врагом, сила коего грозит
нашему национальному бытию, да, именно так!
— Персы «низложили» шаха, турки султана, в Германии основан Союз Ганзы, союз фабрикантов для борьбы против «Союза сельских хозяев»,
правительство немцев отклонило предложение Англии о сокращении морских вооружений, среди
нашей буржуазии заметен рост милитаризма… — ты думаешь, между этими фактами нет связи? Есть… и — явная…
— Значит, рабочие
наши задачи такие: уничтожить самодержавие — раз! Немедленно освободить всех товарищей из тюрем, из ссылки — два! Организовать свое рабочее
правительство — три! — Считая, он шлепал ладонью по ящику и притопывал ногою в валенке по снегу; эти звуки напоминали работу весла — стук его об уключину и мягкий плеск. Слушало Якова человек семь, среди них — двое студентов, Лаврушка и толстолицый Вася, — он слушал нахмуря брови, прищурив глаза и опустив нижнюю губу, так что видны были сжатые зубы.
«Тут одно только серьезное возражение, — все мечтал я, продолжая идти. — О, конечно, ничтожная разница в
наших летах не составит препятствия, но вот что: она — такая аристократка, а я — просто Долгорукий! Страшно скверно! Гм! Версилов разве не мог бы, женясь на маме, просить
правительство о позволении усыновить меня… за заслуги, так сказать, отца… Он ведь служил, стало быть, были и заслуги; он был мировым посредником… О, черт возьми, какая гадость!»
Наш государь оценил их услуги и, в благодарность за участие к русским плавателям, подарил все 60 орудий японскому
правительству.
«Если долго, — сказали они, — то мы, по закону
нашей страны, обязаны угостить вас, от имени
правительства, обедом».
Я не раз упомянул о разрезывании брюха. Кажется, теперь этот обычай употребляется реже. После
нашего прихода, когда
правительство убедится, что и ему самому, не только подданным, придется изменить многое у себя, конечно будут пороть брюхо еще реже. А вот пока что говорит об этом обычае мой ученый источник, из которого я привел некоторые места в начале этого письма...
Событие это, то есть
наш приход, так важно для Японии, что
правительство сочло необходимым присутствие обоих губернаторов в Нагасаки.
Но и
наши не оставались в долгу. В то самое время, когда фрегат крутило и било об дно, на него нанесло напором воды две джонки. С одной из них сняли с большим трудом и приняли на фрегат двух японцев, которые неохотно дали себя спасти, под влиянием строгого еще тогда запрещения от
правительства сноситься с иноземцами. Третий товарищ их решительно побоялся, по этой причине, последовать примеру первых двух и тотчас же погиб вместе с джонкой. Сняли также с плывшей мимо крыши дома старуху.
И вдобавок — эти невероятные жертвы
правительства не принесут и в будущем никакой пользы, потому что
наши горные заводы все до одного должны ликвидировать свои дела, как только
правительство откажется вести их на помочах.
Розанов, как и
наши радикалы, безнадежно смешивает государство с
правительством и думает, что государство — это всегда «они», а не «мы».
Долгое, равномерное преследование не в русском характере, если не примешивается личностей или денежных видов; и это совсем не оттого, чтоб
правительство не хотело душить и добивать, а от русской беспечности, от
нашего laisser-aller. [небрежности (фр.).]
Одним утром горничная
наша, с несколько озабоченным видом, сказала мне, что русский консул внизу и спрашивает, могу ли я его принять. Я до того уже считал поконченными мои отношения с русским
правительством, что сам удивился такой чести и не мог догадаться, что ему от меня надобно.
Нам надо было противупоставить
нашу народность против онемеченного
правительства и своих ренегатов.
В тридцатых годах убеждения
наши были слишком юны, слишком страстны и горячи, чтоб не быть исключительными. Мы могли холодно уважать круг Станкевича, но сблизиться не могли. Они чертили философские системы, занимались анализом себя и успокоивались в роскошном пантеизме, из которого не исключалось христианство. Мы мечтали о том, как начать в России новый союз по образцу декабристов, и самую науку считали средством.
Правительство постаралось закрепить нас в революционных тенденциях
наших.
Глупо или притворно было бы в
наше время денежного неустройства пренебрегать состоянием. Деньги — независимость, сила, оружие. А оружие никто не бросает во время войны, хотя бы оно и было неприятельское, Даже ржавое. Рабство нищеты страшно, я изучил его во всех видах, живши годы с людьми, которые спаслись, в чем были, от политических кораблекрушений. Поэтому я считал справедливым и необходимым принять все меры, чтоб вырвать что можно из медвежьих лап русского
правительства.
Брат вернулся домой несколько озабоченный, но вместе польщенный. Он — сила, с которою приходится считаться
правительству. Вечером, расхаживая при лунном свете по
нашему небольшому саду, он рассказал мне в подробностях разговор с помощником исправника и прибавил...
Был еще за городом гусарский выездной манеж, состроенный из осиновых вершинок и оплетенный соломенными притугами, но это было временное здание. Хотя губернский архитектор, случайно видевший счеты, во что обошелся этот манеж
правительству, и утверждал, что здание это весьма замечательно в истории военных построек, но это нимало не касается
нашего романа и притом с подробностью обработано уездным учителем Зарницыным в одной из его обличительных заметок, напечатанных в «Московских ведомостях».
Я, когда вышел из университета, то много занимался русской историей, и меня всегда и больше всего поражала эпоха междуцарствия: страшная пора — Москва без царя, неприятель и неприятель всякий, — поляки, украинцы и даже черкесы, — в самом центре государства; Москва приказывает, грозит, молит к Казани, к Вологде, к Новгороду, — отовсюду молчание, и потом вдруг, как бы мгновенно, пробудилось сознание опасности; все разом встало, сплотилось, в год какой-нибудь вышвырнули неприятеля; и покуда, заметьте, шла вся эта неурядица, самым правильным образом происходил суд, собирались подати, формировались новые рати, и вряд ли это не народная
наша черта: мы не любим приказаний; нам не по сердцу чересчур бдительная опека
правительства; отпусти нас посвободнее, может быть, мы и сами пойдем по тому же пути, который нам указывают; но если же заставят нас идти, то непременно возопием; оттуда же, мне кажется, происходит и ненависть ко всякого рода воеводам.
— Да вы-то не смеете этого говорить, понимаете вы. Ваш университет поэтому, внушивший вам такие понятия, предатель! И вы предатель, не
правительства вашего, вы хуже того, вы предатель всего русского народа, вы изменник всем
нашим инстинктам народным.
Все рабочие —
наши товарищи, все богатые, все
правительства —
наши враги.
— Да-с, Маркову, именно! — подтвердил Забоков. — Вы вот смеяться изволите, а, может быть, через ее не я один, ничтожный червь, а вся губерния страдает.
Правительству давно бы следовало обратить внимание на это обстоятельство. Любовь сильна: она и не такие умы, как у
нашего начальника, ослепляет и уклоняет их от справедливости, в законах предписанной.
Правительство наказало подписчиков: в марте месяце газету закрыли навсегда «за суждения, клонящиеся к восстановлению общественного мнения против основных начал
нашего государственного строя, и неверное освещение фактов о быте крестьян».
В
нашем же губернском городе помещение для гимназии небольшое, и вот мне один знакомый чиновничек из гимназической канцелярии пишет, что ихнему директору секретно предписано министром народного просвещения, что не может ли он отыскать на перестройку гимназии каких-либо жертвователей из людей богатых, с обещанием награды им от
правительства.
И потому в
наше время всякое исповедание отдельным человеком истинного христианства подрывает в самом существенном власть
правительства и неизбежно влечет за собой освобождение всех.
«Мир скоро вот устроится, благодаря союзам, конгрессам, по книжкам и брошюрам, а пока идите, надевайте мундир и будьте готовы угнетать и мучить самих себя для
нашей выгоды», — говорят
правительства. И ученые, составители конгрессов и статей вполне согласны на это.
Люди же, делающие те же дела воровства, грабежа, истязаний, убийств, прикрываясь религиозными и научными либеральными оправданиями, как это делают все землевладельцы, купцы, фабриканты и всякие слуги
правительства нашего времени, призывают других к подражанию своим поступкам и делают зло не только тем, которые страдают от него, но тысячам и миллионам людей, которых они развращают, уничтожая для этих людей различие между добром и злом.
Широко развившиеся средства общения и передачи мыслей сделали то, что для образования обществ, собраний, корпораций, конгрессов, ученых, экономических, политических учреждений люди
нашего времени не только вполне могут обходиться без
правительств, но что
правительства в большей части случаев скорее мешают, чем содействуют достижению этих целей.
Правительства в
наше время — все
правительства, самые деспотические так же, как и либеральные, — сделались тем, что так метко называл Герцен Чингис-ханом с телеграфами, т. е. организациями насилия, не имеющими в своей основе ничего, кроме самого грубого произвола, и вместе с тем пользующимися всеми теми средствами, которые выработала наука для совокупной общественной мирной деятельности свободных и равноправных людей и которые они употребляют для порабощения и угнетения людей.
Ведь это было бы справедливо только тогда, когда бы в
нашем мире происходило то, что хоть и не происходит, но предполагается в Китае, именно то, что властвуют всегда добрые и что, как скоро во главе
правительства стоят не более добрые, чем те, над которыми они властвуют, то граждане обязаны свергать их.
И как искоренить насилием преступления в среде
наших обществ, когда то, что считается
правительствами преступлением, общественным мнением считается подвигом.
Ведь только оттого, что это состояние всеобщего вооружения и воинской повинности наступило шаг за шагом, незаметно и что для поддержания его
правительствами употребляются все находящиеся в их власти средства устрашения, подкупа, одурения и насилия, мы не видим вопиющего противоречия этого состояния с теми христианскими чувствами и мыслями, которыми действительно проникнуты все люди
нашего времени.
Одно из поразительных явлений
нашего времени это — та проповедь рабства, которая распространяется в массах не только
правительствами, которым это нужно, но теми людьми, которые, проповедуя социалистические теории, считают себя поборниками свободы.
Живет спокойно такой человек: вдруг к нему приходят люди и говорят ему: во-1-х, обещайся и поклянись нам, что ты будешь рабски повиноваться нам во всем том, что мы предпишем тебе, и будешь считать несомненной истиной и подчиняться всему тому, что мы придумаем, решим и назовем законом; во-вторых, отдай часть твоих трудов в
наше распоряжение; мы будем употреблять эти деньги на то, чтобы держать тебя в рабстве и помешать тебе противиться насилием
нашим распоряжениям; в-3-х, избирай и сам избирайся в мнимые участники
правительства, зная при этом, что управление будет происходить совершенно независимо от тех глупых речей, которые ты будешь произносить с подобными тебе, и будет происходить по
нашей воле, по воле тех, в руках кого войско; в-четвертых, в известное время являйся в суд и участвуй во всех тех бессмысленных жестокостях, которые мы совершаем над заблудшими и развращенными нами же людьми, под видом тюремных заключений, изгнаний, одиночных заключений и казней.
Если
правительство не должно оказывать сопротивления чужестранным завоевателям, имеющим целью опустошать
наше отечество и избивать
наших сограждан, то точно так же не должно быть оказываемо сопротивление силою отдельным лицам, нарушающим общественное спокойствие и грозящим частной безопасности.
В
наше же время государственная власть и
правительства не только не содействуют, но прямо препятствуют всей той деятельности, посредством которой люди вырабатывают себе новые формы жизни.
Я это уже зрело обдумал и даже, если не воспретит мне
правительство, сделаю вывеску: «Новое воспитательное заведение с бойлом»; а по желанию родителей, даже будут жестоко бить, и вы увидите, что я, наконец, создам тип новых людей — тип, желая достичь которого
наши ученые и литературные слепыши от него только удаляются.
Но находясь в сем положении за жидов и греков, которых не имел чести познать до этого приятного случая, я утешаюсь хоть тем, что умираю выпоротый все-таки самими моими соотчичами и тем кончаю с милой родиной все мои счеты, между тем как тебя соотечественники еще только предали на суд онемеченных и провонявшихся килькой ревельских чухон за недостаток почтения к исключенному за демонстрации против
правительства дерптскому немецкому студенту, предсказывавшему, что
наша Россия должна разлететься „wie Rauch“.» [Как дым — Нем.]
Также о бедном народе и что нужно бунтовать его против государя
нашего, перебить всё
правительство, занять высшие должности и посредством социализма снова устроить крепостное право — при нём для них будет полная свобода.
Как только появилась моя тень, так тотчас же комната присяжных наполнилась тем острым"запахом миллиона", который в
наши дни решает судьбу не гарантированных
правительством предприятий…
— То есть как тебе сказать… оно, конечно… Цели
нашего общества самые благонамеренные… Ведем мы себя, даже можно сказать, примернейшим образом… Но — странное дело! — для
правительства все как будто неясно, что от пенкоснимателей никакого вреда не может быть!
Золотое дело, как всякий другой вольный промысел, нуждается прежде всего в полнейшей свободе от всякой канцелярщины, а тем больше — от тяжелой полицейской лапы;
правительству нечего заботиться о том, как организуется промысел: форма готова, она проходит в лице артели через всю
нашу историю, и нам остается только воспользоваться ею.
— Что истребило
наши две славные Династии, говорит один Китайский Писатель: то, что они, не довольствуясь главным надзиранием, единственно приличным Государю, хотели управлять всем непосредственно и присвоили себе дела, которые должны быть судимы разными государственными
Правительствами.
Перечисляя огромные затраты денег, произведенные
правительством с самого вступления на престол Екатерины, Щербатов указывает на большие суммы, перешедшие в Пруссию и Польшу, когда там были
наши войска, и затраченные в Польше для возведения на престол Станислава Понятовского, против воли поляков и литовцев.
Продолжая свои рассуждения и замечая сам, что, «однако, приведенное доказательство слабо», Правдомыслов выражает наконец без обиняков следующую мысль: «Но долг
наш, как христиан и как сограждан, велит имети поверенность и почтение к установленным для
нашего блага
правительствам, и не поносить их такими поступками и несправедливыми жалобами, коих, право, я еще не видал, чтоб с умысла случались».
Чиновник(перебивая его). Я служу
правительству, а не дворянству, и во всяком случае прошу вас прекратить
наш спор, потому что убийца приведен.