Неточные совпадения
Воспоминание о том, как он принял, возвращаясь со скачек, ее признание в неверности (то в особенности, что он требовал от нее только
внешнего приличия, а не вызвал
на дуэль), как раскаяние, мучало его.
В его будущей супружеской жизни не только не могло быть, по его убеждению, ничего подобного, но даже все
внешние формы, казалось ему, должны были быть во всем совершенно не похожи
на жизнь других.
Несмотря
на то, что вся внутренняя жизнь Вронского была наполнена его страстью,
внешняя жизнь его неизменно и неудержимо катилась по прежним, привычным рельсам светских и полковых связей и интересов.
В продолжение всего дня за самыми разнообразными разговорами, в которых он как бы только одной
внешней стороной своего ума принимал участие, Левин, несмотря
на разочарование в перемене, долженствовавшей произойти в нем, не переставал радостно слышать полноту своего сердца.
Она молча села в карету Алексея Александровича и молча выехала из толпы экипажей. Несмотря
на всё, что он видел, Алексей Александрович всё-таки не позволял себе думать о настоящем положении своей жены. Он только видел
внешние признаки. Он видел, что она вела себя неприлично, и считал своим долгом сказать ей это. Но ему очень трудно было не сказать более, а сказать только это. Он открыл рот, чтобы сказать ей, как она неприлично вела себя, но невольно сказал совершенно другое.
— Ты пойми, — сказал он, — что это не любовь. Я был влюблен, но это не то. Это не мое чувство, а какая-то сила
внешняя завладела мной. Ведь я уехал, потому что решил, что этого не может быть, понимаешь, как счастья, которого не бывает
на земле; но я бился с собой и вижу, что без этого нет жизни. И надо решить…
Внешние отношения Алексея Александровича с женою были такие же, как и прежде. Единственная разница состояла в том, что он еще более был занят, чем прежде. Как и в прежние года, он с открытием весны поехал
на воды за границу поправлять свое расстраиваемое ежегодно усиленным зимним трудом здоровье и, как обыкновенно, вернулся в июле и тотчас же с увеличенною энергией взялся за свою обычную работу. Как и обыкновенно, жена его переехала
на дачу, а он остался в Петербурге.
Да и что такое эти все, все муки прошлого! Всё, даже преступление его, даже приговор и ссылка казались ему теперь, в первом порыве, каким-то
внешним, странным, как бы даже и не с ним случившимся фактом. Он, впрочем, не мог в этот вечер долго и постоянно о чем-нибудь думать, сосредоточиться
на чем-нибудь мыслью; да он ничего бы и не разрешил теперь сознательно; он только чувствовал. Вместо диалектики наступила жизнь, и в сознании должно было выработаться что-то совершенно другое.
И Самгин начинал чувствовать себя виноватым в чем-то пред тихими человечками, он смотрел
на них дружелюбно, даже с оттенком почтения к их
внешней незначительности, за которой скрыта сказочная, всесозидающая сила.
— Неверно? Нет, верно. До пятого года — даже начиная с 80-х — вы больше обращали внимания
на жизнь Европы и вообще мира. Теперь вас Европа и
внешняя политика правительства не интересует. А это — преступная политика, преступная по ее глупости. Что значит посылка солдат в Персию? И темные затеи
на Балканах? И усиление националистической политики против Польши, Финляндии, против евреев? Вы об этом думаете?
Она была так толста и мягка, что правая ягодица ее свешивалась со стула, точно пузырь, такими же пузырями вздувались бюст и живот. А когда она встала — пузыри исчезли, потому что слились в один большой, почти не нарушая совершенства его формы.
На верху его вырос красненький нарывчик с трещиной, из которой текли слова. Но за
внешней ее неприглядностью Самгин открыл нечто значительное и, когда она выкатилась из комнаты, подумал...
Но бывать у нее он считал полезным, потому что у нее, вечерами, собиралось все больше людей, испуганных событиями
на фронтах, тревога их росла, и постепенно к страху пред силою
внешнего врага присоединялся страх пред возможностью революции.
Дронов поставил
на его место угрюмого паренька, в черной суконной косоворотке, скуластого, с оскаленными зубами, и уже
внешний вид его действовал Самгину
на нервы.
Была в этой фразе какая-то
внешняя правда, одна из тех правд, которые он легко принимал, если находил их приятными или полезными. Но здесь, среди болот, лесов и гранита, он видел чистенькие города и хорошие дороги, каких не было в России, видел прекрасные здания школ, сытый скот
на опушках лесов; видел, что каждый кусок земли заботливо обработан, огорожен и всюду упрямо трудятся, побеждая камень и болото, медлительные финны.
Во всех этих людях, несмотря
на их
внешнее различие, Самгин почувствовал нечто единое и раздражающее. Раздражали они грубоватостью и дерзостью вопросов, малограмотностью, одобрительными усмешечками в ответ
на речи Маракуева. В каждом из них Самгин замечал нечто анекдотическое, и, наконец, они вызывали впечатление людей, уже оторванных от нормальной жизни, равнодушно отказавшихся от всего, во что должны бы веровать, во что веруют миллионы таких, как они.
«Дронов выпросит у этого кота денег
на газету и уступит ему женщину, подлец, — окончательно решил он. Не хотелось сознаться, что это решение огорчает и возмущает его сильнее, чем можно было ожидать. Он тотчас же позаботился отойти в сторону от обидной неудачи. — А эта еврейка — права. Вопросами
внешней политики надобно заняться. Да».
Старики понимали выгоду просвещения, но только
внешнюю его выгоду. Они видели, что уж все начали выходить в люди, то есть приобретать чины, кресты и деньги не иначе, как только путем ученья; что старым подьячим, заторелым
на службе дельцам, состаревшимся в давнишних привычках, кавычках и крючках, приходилось плохо.
Никогда не поймаешь
на лице его следа заботы, мечты, что бы показывало, что он в эту минуту беседует сам с собою, или никогда тоже не увидишь, чтоб он устремил пытливый взгляд
на какой-нибудь
внешний предмет, который бы хотел усвоить своему ведению.
Какое покойное, светлое выражение ни ляжет ей
на лицо, а эта складка не разглаживается и бровь не ложится ровно. Но
внешней силы, резких приемов и наклонностей у ней нет. Настойчивость в намерениях и упорство ни
на шаг не увлекают ее из женской сферы.
Она была счастлива — и вот причина ее экстаза, замеченного Татьяной Марковной и Райским. Она чувствовала, что сила ее действует пока еще только
на внешнюю его жизнь, и надеялась, что, путем неусыпного труда, жертв, она мало-помалу совершит чудо — и наградой ее будет счастье женщины — быть любимой человеком, которого угадало ее сердце.
— И все ложь! — говорил Райский. — В большинстве нет даже и почина нравственного развития, не исключая иногда и высокоразвитые умы, а есть несколько захваченных, как будто
на дорогу в обрез денег — правил (а не принципов) и
внешних приличий, для руководства, — таких правил, за несоблюдение которых выводят вон или запирают куда-нибудь.
Не только от мира
внешнего, от формы, он настоятельно требовал красоты, но и
на мир нравственный смотрел он не как он есть, в его наружно-дикой, суровой разладице, не как
на початую от рождения мира и неконченую работу, а как
на гармоническое целое, как
на готовый уже парадный строй созданных им самим идеалов, с доконченными в его уме чувствами и стремлениями, огнем, жизнью и красками.
Райский вспомнил первые впечатления, какие произвел
на него Тушин, как он счел его даже немного ограниченным, каким сочли бы, может быть, его, при первом взгляде и другие, особенно так называемые «умники», требующие прежде всего
внешних признаков ума, его «лоска», «красок», «острия», обладающие этим сами, не обладая часто тем существенным материалом, который должен крыться под лоском и краской.
Но в этой тишине отсутствовала беспечность. Как
на природу
внешнюю, так и
на людей легла будто осень. Все были задумчивы, сосредоточенны, молчаливы, от всех отдавало холодом, слетели и с людей, как листья с деревьев, улыбки, смех, радости. Мучительные скорби миновали, но колорит и тоны прежней жизни изменились.
Там,
на родине, Райский, с помощью бабушки и нескольких знакомых, устроили его
на квартире, и только уладились все эти
внешние обстоятельства, Леонтий принялся за свое дело, с усердием и терпением вола и осла вместе, и ушел опять в свою или лучше сказать чужую, минувшую жизнь.
Мое дело — формы,
внешняя, ударяющая
на нервы красота!
А у него этого разлада не было. Внутреннею силою он отражал
внешние враждебные притоки, а свой огонь горел у него неугасимо, и он не уклоняется, не изменяет гармонии ума с сердцем и с волей — и совершает свой путь безупречно, все стоит
на той высоте умственного и нравственного развития,
на которую, пожалуй, поставили его природа и судьба, следовательно, стоит почти бессознательно.
Холодно, скучно, как осенью, когда у нас,
на севере, все сжимается, когда и человек уходит в себя, надолго отказываясь от восприимчивости
внешних впечатлений, и делается грустен поневоле.
Даже
на наши вопросы, можно ли привезти к ним товары
на обмен, они отвечали утвердительно. Сказали ли бы все это японцы, ликейцы, китайцы? — ни за что. Видно, корейцы еще не научены опытом, не жили
внешнею жизнью и не успели выработать себе политики. Да лучше если б и не выработали: скорее и легче переступили бы неизбежный шаг к сближению с европейцами и к перевоспитанию себя.
Тоска, несмотря
на занятия, несмотря
на внешнее спокойствие,
на прекрасную погоду.
Когда он был
на воле, он работал для, той цели, которую он себе поставил, а именно: просвещение, сплочение рабочего, преимущественно крестьянского народа; когда же он был в неволе, он действовал так же энергично и практично для сношения с
внешним миром и для устройства наилучшей в данных условиях жизни не для себя только, но и для своего кружка.
Не говоря о домашних отношениях, в особенности при смерти его отца, панихидах по нем, и о том, что мать его желала, чтобы он говел, и что это отчасти требовалось общественным мнением, — по службе приходилось беспрестанно присутствовать
на молебнах, освящениях, благодарственных и тому подобных службах: редкий день проходил, чтобы не было какого-нибудь отношения к
внешним формам религии, избежать которых нельзя было.
Видишь ли, в чем дело, если
внешний мир движется одной бессознательной волей, получившей свое конечное выражение в ритме и числе, то неизмеримо обширнейший внутренний мир основан тоже
на гармоническом начале, но гораздо более тонком, ускользающем от меры и числа, — это начало духовной субстанции.
Он привык возлагаться не
на себя, не
на свою активность, не
на внутреннюю дисциплину личности, а
на органический коллектив,
на что-то
внешнее, что должно его подымать и спасать.
И в путях империалистической политики было много злого, порожденного ограниченной неспособностью проникать в души тех культур и рас,
на которые распространялось империалистическое расширение, была слепота к
внешним задачам человечества.
И вот наступил момент, когда германский дух созрел и внутренне приготовился, когда германская мысль и воля должны направиться
на внешний мир,
на его организацию и упорядочивание,
на весь мир, который германцу представлялся беспорядочным и хаотическим.
Как и всякая глубокая идея, связанная с духовными основами жизни народов, она не может погибнуть от
внешних неудач, она рассчитана
на более далекие перспективы.
Она определяется силой жертвенного духа народа, его исключительной вдохновленностью царством не от мира сего, она не может притязать
на внешнюю власть над миром и не может претендовать
на то, чтобы даровать народу земное блаженство.
Наоборот,
на внешнюю общественность,
на социальную среду целиком возлагается ответственность за судьбу личности, за ее годность или негодность.
Можно сказать, что война происходит в небесах, в иных планах бытия, в глубинах духа, а
на плоскости материальной видны лишь
внешние знаки того, что совершается в глубине.
Русского человека слишком легко заедает «среда», и он слишком подвержен эмоциональным реакциям
на все
внешнее.
Вся
внешняя деятельность русского человека шла
на службу государству.
Понимаю теперь, что
на таких, как я, нужен удар, удар судьбы, чтоб захватить его как в аркан и скрутить
внешнею силой.
По
внешнему виду уссурийский лось мало чем отличается от своего европейского собрата, но зато рога его иные: они вовсе не имеют лопастей и скорее похожи
на изюбровые, чем
на лосиные.
Наши новые знакомые по
внешнему виду мало чем отличались от уссурийских туземцев. Они показались мне как будто немного ниже ростом и шире в костях. Кроме того, они более подвижны и более экспансивны. Говорили они по-китайски и затем
на каком-то наречии, составляющем смесь солонского языка с гольдским. Одежда их тоже ничем не отличалась от удэгейской, разве только меньше было пестроты и орнаментов.
Тут же можно было видеть серебристо-белые пушки ломоноса с мелкими листьями
на длинных черешках, отходящих в сторону от стебля; крупный раскидистый гречишник, обладающий изумительной способностью приспосабливаться и процветать во всякой обстановке, изменяя иногда свой
внешний вид до неузнаваемости; особый вид астры, растущей всегда быстро, и высокую веронику, выдающую себя большим ростом и соцветием из белых колосовидных кистей.
Среди этих кустарников еще можно было усмотреть отцветшие и увядшие: сабельник с ползучим корневищем; морошку с колючими полулежащими стеблями и желтыми плодами; болотную чину, по
внешнему виду похожую
на полевой горошек и имеющую крылатый стебель и плоские бобы; затем ирис-касатик с грубыми сухими и серыми листьями и, наконец, обычную в болотах пушицу — высокое и красивое белое растение.
По
внешнему виду растения эти походят
на гигантские зеленые лилии.
Позади фанзы и несколько в стороне была большая груда дров, аккуратно наколотых, но еще аккуратнее сложенных в круглый штабель, по
внешнему виду похожий
на стог сена.
Когда дуб начинает гнить,
на нем появляются грибы, по
внешнему виду похожие
на белые кораллы.