Неточные совпадения
Тем не менее
вопрос «охранительных людей» все-таки не прошел даром. Когда толпа окончательно двинулась по указанию Пахомыча,
то несколько человек отделились и отправились прямо
на бригадирский двор. Произошел раскол. Явились так называемые «отпадшие»,
то есть такие прозорливцы, которых задача состояла в
том, чтобы оградить свои спины от потрясений, ожидающихся в будущем. «Отпадшие» пришли
на бригадирский двор, но сказать ничего не сказали, а только потоптались
на месте, чтобы засвидетельствовать.
Уважение к старшим исчезло; агитировали
вопрос, не следует ли, по достижении людьми известных лет, устранять их из жизни, но корысть одержала верх, и порешили
на том, чтобы стариков и старух продать в рабство.
Может быть, это решенный
вопрос о всеобщем истреблении, а может быть, только о
том, чтобы все люди имели грудь, выпяченную вперед
на манер колеса.
Как они решены? — это загадка до
того мучительная, что рискуешь перебрать всевозможные
вопросы и решения и не напасть именно
на те, о которых идет речь.
На лице его не видно никаких
вопросов, напротив
того, во всех чертах выступает какая-то солдатски невозмутимая уверенность, что все
вопросы давно уже решены.
Впрочем, для нас это
вопрос второстепенный; важно же
то, что глуповцы и во времена Иванова продолжали быть благополучными и что, следовательно, изъян, которым он обладал, послужил обывателям не во вред, а
на пользу.
В речи, сказанной по этому поводу, он довольно подробно развил перед обывателями
вопрос о подспорьях вообще и о горчице, как о подспорье, в особенности; но оттого ли, что в словах его было более личной веры в правоту защищаемого дела, нежели действительной убедительности, или оттого, что он, по обычаю своему, не говорил, а кричал, — как бы
то ни было, результат его убеждений был таков, что глуповцы испугались и опять всем обществом пали
на колени.
Ни разу не пришло ему
на мысль: а что, кабы сим благополучным людям да кровь пустить? напротив
того, наблюдая из окон дома Распоповой, как обыватели бродят, переваливаясь, по улицам, он даже задавал себе
вопрос: не потому ли люди сии и благополучны, что никакого сорта законы не тревожат их?
С полною достоверностью отвечать
на этот
вопрос, разумеется, нельзя, но если позволительно допустить в столь важном предмете догадки,
то можно предположить одно из двух: или что в Двоекурове, при немалом его росте (около трех аршин), предполагался какой-то особенный талант (например, нравиться женщинам), которого он не оправдал, или что
на него было возложено поручение, которого он, сробев, не выполнил.
И,
вопросом о содержании картины наведенный
на одну из самых любимых
тем своих, Голенищев начал излагать...
Слушая эти голоса, Левин насупившись сидел
на кресле в спальне жены и упорно молчал
на ее
вопросы о
том, что с ним; но когда наконец она сама, робко улыбаясь, спросила: «Уж не что ли нибудь не понравилось тебе с Весловским?» его прорвало, и он высказал всё;
то, что он высказывал, оскорбляло его и потому еще больше его раздражало.
Другое было
то, что, прочтя много книг, он убедился, что люди, разделявшие с ним одинаковые воззрения, ничего другого не подразумевали под ними и что они, ничего не объясняя, только отрицали
те вопросы, без ответа
на которые он чувствовал, что не мог жить, а старались разрешить совершенно другие, не могущие интересовать его
вопросы, как, например, о развитии организмов, о механическом объяснении души и т. п.
Левин сосчитал телеги и остался довольным
тем, что вывезется всё, что нужно, и мысли его перешли при виде лугов
на вопрос о покосе.
Но третий ряд мыслей вертелся
на вопросе о
том, как сделать этот переход от старой жизни к новой.
— Я? я недавно, я вчера… нынче
то есть… приехал, — отвечал Левин, не вдруг от волнения поняв ее
вопрос. — Я хотел к вам ехать, — сказал он и тотчас же, вспомнив, с каким намерением он искал ее, смутился и покраснел. — Я не знал, что вы катаетесь
на коньках, и прекрасно катаетесь.
Ни у кого не спрашивая о ней, неохотно и притворно-равнодушно отвечая
на вопросы своих друзей о
том, как идет его книга, не спрашивая даже у книгопродавцев, как покупается она, Сергей Иванович зорко, с напряженным вниманием следил за
тем первым впечатлением, какое произведет его книга в обществе и в литературе.
Она видела, что Алексей Александрович хотел что-то сообщить ей приятное для себя об этом деле, и она
вопросами навела его
на рассказ. Он с
тою же самодовольною улыбкой рассказал об овациях, которые были сделаны ему вследствие этого проведенного положения.
— Но в
том и
вопрос, — перебил своим басом Песцов, который всегда торопился говорить и, казалось, всегда всю душу полагал
на то, о чем он говорил, — в чем полагать высшее развитие? Англичане, Французы, Немцы — кто стоит
на высшей степени развития? Кто будет национализовать один другого? Мы видим, что Рейн офранцузился, а Немцы не ниже стоят! — кричал он. — Тут есть другой закон!
Кроме
того, хотя он долго жил в самых близких отношениях к мужикам как хозяин и посредник, а главное, как советчик (мужики верили ему и ходили верст за сорок к нему советоваться), он не имел никакого определенного суждения о народе, и
на вопрос, знает ли он народ, был бы в таком же затруднении ответить, как
на вопрос, любит ли он народ.
Сережа рассказал хорошо самые события, но, когда надо было отвечать
на вопросы о
том, что прообразовали некоторые события, он ничего не знал, несмотря
на то, что был уже наказан за этот урок.
Вопрос для него состоял в следующем: «если я не признаю
тех ответов, которые дает христианство
на вопросы моей жизни,
то какие я признаю ответы?» И он никак не мог найти во всем арсенале своих убеждений не только каких-нибудь ответов, но ничего похожего
на ответ.
— Да, но ты не забудь, чтò ты и чтò я… И кроме
того, — прибавила Анна, несмотря
на богатство своих доводов и
на бедность доводов Долли, как будто всё-таки сознаваясь, что это нехорошо, — ты не забудь главное, что я теперь нахожусь не в
том положении, как ты. Для тебя
вопрос: желаешь ли ты не иметь более детей, а для меня: желаю ли иметь я их. И это большая разница. Понимаешь, что я не могу этого желать в моем положении.
Так что, кроме главного
вопроса, Левина мучали еще другие
вопросы: искренни ли эти люди? не притворяются ли они? или не иначе ли как-нибудь, яснее, чем он, понимают они
те ответы, которые дает наука
на занимающие его
вопросы?
— Но, — сказал Сергей Иванович, тонко улыбаясь и обращаясь к Каренину, — нельзя не согласиться, что взвесить вполне все выгоды и невыгоды
тех и других наук трудно и что
вопрос о
том, какие предпочесть, не был бы решен так скоро и окончательно, если бы
на стороне классического образования не было
того преимущества, которое вы сейчас высказали: нравственного — disons le mot [скажем прямо] — анти-нигилистического влияния.
Воспоминание о вас для вашего сына может повести к
вопросам с его стороны,
на которые нельзя отвечать, не вложив в душу ребенка духа осуждения к
тому, что должно быть для него святыней, и потому прошу понять отказ вашего мужа в духе христианской любви. Прошу Всевышнего о милосердии к вам.
Он думал о
том, что Анна обещала ему дать свиданье нынче после скачек. Но он не видал ее три дня и, вследствие возвращения мужа из-за границы, не знал, возможно ли это нынче или нет, и не знал, как узнать это. Он виделся с ней в последний раз
на даче у кузины Бетси.
На дачу же Карениных он ездил как можно реже. Теперь он хотел ехать туда и обдумывал
вопрос, как это сделать.
Удивительнее же всего было
то, что
на вопрос о
том, сколько у ней зубов, Анна ошиблась и совсем не знала про два последние зуба.
Дарья Александровна между
тем, успокоив ребенка и по звуку кареты поняв, что он уехал, вернулась опять в спальню. Это было единственное убежище ее от домашних забот, которые обступали ее, как только она выходила. Уже и теперь, в
то короткое время, когда она выходила в детскую, Англичанка и Матрена Филимоновна успели сделать ей несколько
вопросов, не терпевших отлагательства и
на которые она одна могла ответить: что надеть детям
на гулянье? давать ли молоко? не послать ли за другим поваром?
Сначала Левин,
на вопрос Кити о
том, как он мог видеть ее прошлого года в карете, рассказал ей, как он шел с покоса по большой дороге и встретил ее.
«Я искал ответа
на мой
вопрос. А ответа
на мой
вопрос не могла мне дать мысль, — она несоизмерима с
вопросом. Ответ мне дала сама жизнь, в моем знании
того, что хорошо и что дурно. А знание это я не приобрел ничем, но оно дано мне вместе со всеми, дано потому, что я ни откуда не мог взять его».
Уже раз взявшись за это дело, он добросовестно перечитывал всё, что относилось к его предмету, и намеревался осенью ехать зa границу, чтоб изучить еще это дело
на месте, с
тем чтобы с ним уже не случалось более по этому
вопросу того, что так часто случалось с ним по различным
вопросам. Только начнет он, бывало, понимать мысль собеседника и излагать свою, как вдруг ему говорят: «А Кауфман, а Джонс, а Дюбуа, а Мичели? Вы не читали их. Прочтите; они разработали этот
вопрос».
По неопределенным ответам
на вопрос о
том, сколько было сена
на главном лугу, по поспешности старосты, разделившего сено без спросу, по всему тону мужика Левин понял, что в этом дележе сена что-то нечисто, и решился съездить сам поверить дело.
Вронский в эти три месяца, которые он провел с Анной за границей, сходясь с новыми людьми, всегда задавал себе
вопрос о
том, как это новое лицо посмотрит
на его отношения к Анне, и большею частью встречал в мужчинах какое должно понимание. Но если б его спросили и спросили
тех, которые понимали «как должно», в чем состояло это понимание, и он и они были бы в большом затруднении.
На все
вопросы, которые ему делали о
том, как он себя чувствует, он отвечал одинаково с выражением злобы и упрека...
Открытие это, вдруг объяснившее для нее все
те непонятные для нее прежде семьи, в которых было только по одному и по два ребенка, вызвало в ней столько мыслей, соображений и противоречивых чувств, что она ничего не умела сказать и только широко раскрытыми глазами удивленно смотрела
на Анну. Это было
то самое, о чем она мечтала еще нынче дорогой, но теперь, узнав, что это возможно, она ужаснулась. Она чувствовала, что это было слишком простое решение слишком сложного
вопроса.
Он рассказал про выборы, и Анна умела
вопросами вызвать его
на то самое, что веселило его, —
на его успех. Она рассказала ему всё, что интересовало его дома. И все сведения ее были самые веселые.
Алексей Александрович погладил рукой по волосам сына, ответил
на вопрос гувернантки о здоровье жены и спросил о
том, что сказал доктор о baby [ребенке.].
—
Вопрос только в
том, как,
на каких условиях ты согласишься сделать развод. Она ничего не хочет, не смеет просить тебя, она всё предоставляет твоему великодушию.
Левин видел, что в
вопросе этом уже высказывалась мысль, с которою он был несогласен; но он продолжал излагать свою мысль, состоящую в
том, что русский рабочий имеет совершенно особенный от других народов взгляд
на землю. И чтобы доказать это положение, он поторопился прибавить, что, по его мнению, этот взгляд Русского народа вытекает из сознания им своего призвания заселить огромные, незанятые пространства
на востоке.
Только пройденная ею строгая школа воспитания поддерживала ее и заставляла делать
то, чего от нее требовали,
то есть танцовать, отвечать
на вопросы, говорить, даже улыбаться.
Обе несомненно знали, что такое была жизнь и что такое была смерть, и хотя никак не могли ответить и не поняли бы даже
тех вопросов, которые представлялись Левину, обе не сомневались в значении этого явления и совершенно одинаково, не только между собой, но разделяя этот взгляд с миллионами людей, смотрели
на это.
Левин встречал в журналах статьи, о которых шла речь, и читал их, интересуясь ими, как развитием знакомых ему, как естественнику по университету, основ естествознания, но никогда не сближал этих научных выводов о происхождении человека как животного, о рефлексах, о биологии и социологии, с
теми вопросами о значении жизни и смерти для себя самого, которые в последнее время чаще и чаще приходили ему
на ум.
Отвечая
на вопросы о
том, как распорядиться с вещами и комнатами Анны Аркадьевны, он делал величайшие усилия над собой, чтоб иметь вид человека, для которого случившееся событие не было непредвиденным и не имеет в себе ничего, выходящего из ряда обыкновенных событий, и он достигал своей цели: никто не мог заметить в нем признаков отчаяния.
Она знала, что для него, несмотря
на то, что он был главною причиной ее несчастья,
вопрос о свидании ее с сыном покажется самою неважною вещью.
И доктор пред княгиней, как пред исключительно умною женщиной, научно определил положение княжны и заключил наставлением о
том, как пить
те воды, которые были не нужны.
На вопрос, ехать ли за границу, доктор углубился в размышления, как бы разрешая трудный
вопрос. Решение наконец было изложено: ехать и не верить шарлатанам, а во всем обращаться к нему.
С
той минуты, как при виде любимого умирающего брата Левин в первый раз взглянул
на вопросы жизни и смерти сквозь
те новые, как он называл их, убеждения, которые незаметно для него, в период от двадцати до тридцати четырех лет, заменили его детские и юношеские верования, — он ужаснулся не столько смерти, сколько жизни без малейшего знания о
том, откуда, для чего, зачем и что она такое.
— Ты смотришь
на меня, — сказала она, — и думаешь, могу ли я быть счастлива в моем положении? Ну, и что ж! Стыдно признаться; но я… я непростительно счастлива. Со мной случилось что-то волшебное, как сон, когда сделается страшно, жутко, и вдруг проснешься и чувствуешь, что всех этих страхов нет. Я проснулась. Я пережила мучительное, страшное и теперь уже давно, особенно с
тех пор, как мы здесь, так счастлива!.. — сказала она, с робкою улыбкой
вопроса глядя
на Долли.
Профессор с досадой и как будто умственною болью от перерыва оглянулся
на странного вопрошателя, похожего более
на бурлака, чем
на философа, и перенес глаза
на Сергея Ивановича, как бы спрашивая: что ж тут говорить? Но Сергей Иванович, который далеко не с
тем усилием и односторонностью говорил, как профессор, и у которого в голове оставался простор для
того, чтоб и отвечать профессору и вместе понимать
ту простую и естественную точку зрения, с которой был сделан
вопрос, улыбнулся и сказал...
Ответа не было, кроме
того общего ответа, который дает жизнь
на все самые сложные и неразрешимые
вопросы. Ответ этот: надо жить потребностями дня,
то есть забыться. Забыться сном уже нельзя, по крайней мере, до ночи, нельзя уже вернуться к
той музыке, которую пели графинчики-женщины; стало быть, надо забыться сном жизни.
Он отвечал
на все пункты даже не заикнувшись, объявил, что Чичиков накупил мертвых душ
на несколько тысяч и что он сам продал ему, потому что не видит причины, почему не продать;
на вопрос, не шпион ли он и не старается ли что-нибудь разведать, Ноздрев отвечал, что шпион, что еще в школе, где он с ним вместе учился, его называли фискалом, и что за это товарищи, а в
том числе и он, несколько его поизмяли, так что нужно было потом приставить к одним вискам двести сорок пьявок, —
то есть он хотел было сказать сорок, но двести сказалось как-то само собою.