Неточные совпадения
Въезд в какой бы ни было город, хоть даже
в столицу, всегда как-то бледен; сначала все серо и однообразно: тянутся бесконечные заводы да фабрики, закопченные дымом, а потом уже выглянут углы шестиэтажных домов, магазины, вывески, громадные перспективы улиц, все
в колокольнях, колоннах, статуях, башнях, с городским блеском, шумом и громом и всем, что
на диво произвела рука и мысль человека.
Артиста этого он видел
на сцене театра
в царских одеждах трагического царя Бориса, видел его безумным и страшным Олоферном, ужаснейшим царем Иваном Грозным при
въезде его во Псков, — маленькой, кошмарной фигуркой с плетью
в руках, сидевшей криво
на коне, над людями, которые кланялись
в ноги коню его; видел гибким Мефистофелем, пламенным сарказмом над людями, над жизнью; великолепно, поражающе изображал этот человек ужас безграничия власти.
Задолго до
въезда в город глазам нашим открылись три странные массы гор, не похожих ни
на одну из виденных нами.
— Не спят! — проговорил опять Андрей, указывая кнутом
на постоялый двор Пластуновых, стоявший сейчас же
на въезде и
в котором все шесть окон
на улицу были ярко освещены.
На этот раз порядок был удивительный, народ понял, что это его праздник, что он чествует одного из своих, что он больше чем свидетель, и посмотрите
в полицейском отделе газет, сколько было покраж
в день
въезда невесты Вольского и сколько [Я помню один процесс кражи часов и две-три драки с ирландцами.
Но все же обстановка не шла, и интрига, затеянная до
въезда его
в Лондон, расцвела удобно
на дворцовом грунте.
За ссоры с архиереями он был отставлен, за пощечину, которую хотел дать или дал
на официальном обеде у генерал-губернатора какому-то господину, ему был воспрещен
въезд в Петербург.
Ему был разрешен
въезд в Москву за несколько месяцев прежде меня. Дом его снова сделался средоточием,
в котором встречались старые и новые друзья. И, несмотря
на то что прежнего единства не было, все симпатично окружало его.
Дало высылаемым персональные визы
на въезд в Германию, но отказалось дать советской власти коллективную визу для высылаемых.
Тележка останавливается и даже откатывается назад. Перед нами
в темноте столбы скрипучего «коловорота» у
въезда в деревню. Кто-то отодвигает его перед нами. Налево,
на холмике, светит открытая дверь кабака.
В глубине видна стойка и тощая фигура шинкаря. Снаружи,
на «призьбе», маячит группа мужиков…
— Да и я бы насказал
на вашем месте, — засмеялся князь Фердыщенке. — Давеча меня ваш портрет поразил очень, — продолжал он Настасье Филипповне, — потом я с Епанчиными про вас говорил… а рано утром, еще до
въезда в Петербург,
на железной дороге, рассказывал мне много про вас Парфен Рогожин… И
в ту самую минуту, как я вам дверь отворил, я о вас тоже думал, а тут вдруг и вы.
Совершенно пробудился я от этого мрака, помню я, вечером,
в Базеле, при
въезде в Швейцарию, и меня разбудил крик осла
на городском рынке.
У самого
въезда в Тайболу,
на левой стороне дороги, зеленой шапкой виднелся старый раскольничий могильник. Дорога здесь двоилась: тракт отделял влево узенькую дорожку, по которой и нужно было ехать Яше.
На росстани они попрощались с Кишкиным, и Мыльников презрительно проговорил ему вслед...
Спокойное движение тарантаса по мягкой грунтовой дороге со
въезда в Московские ворота губернского города вдруг заменилось несносным подкидыванием экипажа по широко разошедшимся, неровным плитам безобразнейшей мостовой и разбудило разом всех трех женщин.
На дворе был одиннадцатый час утра.
— Наказания вам за таковые ваши преступления, — продолжал Абреев тем же тоном, — положены нижеследующие: вас назначено отправить
в одну из губерний с определением вас
на службу и с воспрещением вам
въезда в обе столицы.
Теперь
въезд в помещичий лес крестьянам возбранен, лесной промысел пал, и, конечно, надолго остался бы лес мертвым капиталом и для помещиков, и для края, если б
на выручку не подоспели железные дороги, которые значительно приблизили пункты сбыта.
Когда мы оставляли деревню, день был такой светлый, теплый, яркий; сельские работы кончались;
на гумнах уже громоздились огромные скирды хлеба и толпились крикливые стаи птиц; все было так ясно и весело, а здесь, при
въезде нашем
в город, дождь, гнилая осенняя изморозь, непогода, слякоть и толпа новых, незнакомых лиц, негостеприимных, недовольных, сердитых!
— Слышал, братец, слышал! Только не знал наверное, ты ли: ведь вас, Щедриных, как собак
на белом свете развелось… Ну, теперь, по крайней мере, у меня протекция есть, становой
в покое оставит, а то такой стал озорник, что просто не приведи бог… Намеднись град у нас выпал, так он, братец ты мой, следствие приехал об этом делать, да еще кабы сам приехал, все бы не так обидно, а то писаришку своего прислал… Нельзя ли, дружище, так как-нибудь устроить, чтобы ему сюда
въезду не было?
Небольшой садишко с яблонями да огородец сбоку, а при
въезде в усадьбу — прудок, похожий
на помойную яму.
Вход
в покои Юлии Михайловны был особый, прямо с крыльца, налево; но
на сей раз все направились через залу — и, я полагаю, именно потому, что тут находился Степан Трофимович и что всё с ним случившееся, равно как и всё о шпигулинских, уже было возвещено Юлии Михайловне при
въезде в город.
В селе было три кабака: один при
въезде, другой — при выезде, третий —
в центре,
на базарной площади.
— И покажу, если, впрочем,
в зоологический сад не отдал. У меня денег пропасть,
на сто лет хватит.
В прошлом году я
в Ниццу ездил — смотрю,
на горе у самого
въезда замок Одиффре стоит. Спрашиваю: что стоит? — миллион двести тысяч! Делать нечего, вынул из кармана деньги и отсчитал!
Я смотрел
в овраг, до краев налитый сыроватой августовской тьмою. Из оврага поднимался запах яблоков и дынь. По узкому
въезду в город вспыхивали фонари, все было насквозь знакомо. Вот сейчас загудит пароход
на Рыбинск и другой —
в Пермь…
Все эти распоряжения и мероприятия (таковы, например: замощение базарной площади, приказ о подвязывании колокольчиков при
въезде в город и т. п.), которым с такою нерасчетливою горячностью предался
на первых порах безрассудный молодой человек, казались ревнивому старику направленными лично против него.
Но Кирша не опасался ничего: поставленный
на въезде караульный, думая, что сам сатана
в виде запорожца мчится к нему навстречу, сотворив молитву, упал ничком наземь. Кирша перелетел
на всем скаку через затворенную околицу, и когда спустя несколько минут он обернулся назад, то построенный
на крутом холме высокий боярский терем показался ему едва заметным пятном, которое вскоре совсем исчезло
в туманной дали густыми тучами покрытого небосклона.
Проехав версты две, они очутились при
въезде в темный бор; дорога шла опушкою леса; среди частого кустарника, подобно огромным седым привидениям, угрюмо возвышались вековые сосны и ветвистые ели;
на их исполинских вершинах, покрытых инеем, играли первые лучи восходящего солнца, и длинные тени их, устилая всю дорогу, далеко ложились
в чистом поле.
Он вспомнил, что при
въезде в город видел ряд постоялых дворов. Пятак он оставил
в кармане для уплаты за ночлег, а за две копейки купил мерзлого хлеба и, спрятав
в карман, ломал по кусочкам и ел из горсти. Это подкрепило силы. Проходя мимо часового магазина, он взглянул
в окно. Большие стенные часы показывали семь. Было еще рано идти
на постоялый двор, и Иванов зашел
в биллиардную. Комната была полна народом. Шла крупная интересная игра. Публика внимательно следила за каждым ударом двух знаменитых игроков.
Палицын взошел
в дом; —
в зале было темно; оконницы дрожали от ветра и сильного дождя;
в гостиной стояла свеча; эта комната была совершенно отделана во вкусе 18-го века: разноцветные обои, три круглые стола; перед каждым небольшое канапе; глухая стена, находящаяся между двумя высокими печьми,
на которых стояли безобразные статуйки, была вся измалевана;
на ней изображался завядшими красками торжественный
въезд Петра I
в Москву после Полтавы: эту картину можно бы назвать рисованной программой.
Справа у меня — деревенский поселок, при
въезде в который стоит столб, и
на нем значится: душ 24, дворов 10.
При самом почти
въезде в усадьбу,
на правой руке, стояла полуразвалившаяся часовня, около которой возвышалось несколько бугров, напоминавших о некогда бывшем тут кладбище.
Через три дня пути, перевалив через Уральские горы, я уже подъезжал
на земской паре к месту своего назначения, и Пеньковский завод весело выглянул рядами своих крепких, крытых тесом домиков из-за большой кедровой рощи, стоявшей у самого
въезда в завод; присутствие сибирского кедра, как известно, есть самый верный признак глубокого севера и мест «не столь отдаленных», с которых начинается настоящая «немшоная» Сибирь.
Ишь, дядя Антон, ишь, дом-то, вон он!.. вон он какой!..» При
въезде на двор навстречу им выбежала девочка лет шести; она хлопала
в ладоши, хохотала, бегала вокруг телеги и, не зная, как бы лучше выразить свою радость, ухватилась ручонками за полы Антонова полушубка и повисла
на нем; мужик взял ее
на руки, указал ей пальцем
на воз, лукаво вытащил из средины его красный прутик вербы, подал его ребенку и, погладив его еще раз по голове, снова пустил
на свободу.
При
въезде в деревню стоит земская школа; при выезде, у оврага,
на дне которого течет речонка Пра, находится фельдшерский пункт.
У
въезда сохранились два почернелых столба ворот, еще из тех годов, когда Мироновкой владел один генерал из «гатчинцев».
На одном столбе держался и шар, когда-то выкрашенный
в белую краску. Ворота давно растаскали
на топку.
— Одно, теперича, к Устюжкову
в трактир… вон
на въезде… Проезжали давеча… Там авось пустят.
Нашим министром финансов был Михаил Мемнонов, довольно-таки опытный по этой части. Благодаря его умелости мы доехали до Москвы без истории. Привалы
на постоялых дворах и
в квартирах были гораздо занимательнее, чем остановки
на казенных почтовых станциях. Один комический инцидент остался до сих пор
в памяти.
В ночь перед
въездом в Москву, баба, которую ямщик посадил
на"задок"тарантаса, разрешилась от бремени, только что мы сделали привал
в трактире, уже
на рассвете. И мы же давали ей
на"пеленки".
Но у него и тогда уже были счеты с Третьим отделением по сношениям с каким-то"государственным преступником". Вероятно, он жил"
на поруках". И его сдержанность была такова, что он, видя во мне человека, явно к нему расположенного, никогда не рассказывал про свое"дело". А"дело"было, и оно кончилось тем, что его выслали за границу с запрещением
въезда в Россию.
Стоял он
на площади у
въезда на Арбат,
в десяти шагах от решетки Пречистенского бульвара.
Восемнадцать лет тому назад, когда он переселился
в Питер,
на том, например, месте, где теперь стоит вокзал, мальчуганы ловили сусликов; теперь при
въезде на главную улицу высится четырехэтажная «Вена с номерами», тогда же тут тянулся безобразный серый забор.
Дело
в том, что государю было хорошо известно, что много дворян ежегодно приезжает
в Петербург по разного рода делам, и многие из них имеют тяжбы
в судебных местах столицы, вследствие медленности производства задерживаются тут
на неопределенное время, что, при дороговизне петербургской жизни, отражается
на их благосостоянии, а потому приказал, чтобы всякий дворянин, при
въезде в заставу, объявлял, кто он такой и где будет стоять.
У
въезда в Великую улицу встретило путников несколько приставов, посланных от великого князя, вместе с переводчиком, поздравить их с благополучным приездом и проводить
в назначенные им домы. Но вместо того чтобы везти их через Великую улицу, пристава велели извозчикам спуститься
на Москву-реку, оговариваясь невозможностью ехать по улице, заваленной будто развалинами домов после недавнего пожара.
Таких слобод
в К. — две и даже три, если считать поселок
на выгоне за соборной площадью. Одна тянется к крутому берегу главной реки, а другая расположена
на болотистых берегах маленькой горной речки, протекающей с левой стороны города, считая от
въезда по направлению от той части Сибири, которая
на языке законоведов именуется «местами не столь отдаленными».
И действительно, привели было Белопольского к воротищам, какие обыкновенно бывают при
въезде в селения, накинули уже
на шею веревку, и только что хотели вздернуть его
на перекладину воротищ, как
на счастье доктора налетел исправник, разогнал толпу и спас жизнь мнимому императору.
Въезд Орлова
в Петербург был чрезвычайно торжественен.
В Царском Селе
на дороге
в Гатчину ему были выстроены триумфальные ворота из разноцветных мраморов, по рисунку архитектора Ринальди. Вместе со множеством хвалебных надписей и аллегорических изображений
на воротах красовался следующий стих тогдашнего поэта
В. И. Майкова...
На третий день после этого церемониального
въезда в Петербург, посольство имело торжественную аудиенцию у государя
в Зимнем дворце.
Для того чтобы совершенно успокоиться, по крайней мере, насколько это было возможно, ему надо было переменить место. Он отдал приказание готовиться к отъезду, который назначил
на завтрашний день.
На другой день князь призвал
в свой кабинет Терентьича, забрал у него все наличные деньги, отдал некоторые приказания и после завтрака покатил
в Тамбов. По
въезде в этот город князь приказал ехать прямо к графу Свиридову, к дому графини Загряжской.
Через несколько времени, при
въезде в одну улицу, показались
на ней рогатки, отодвинутые
в сторону с дороги и означавшие начало настоящего города, хотя тогда это место называлось Загородьем.
В обозе скрывалось множество оружия; при
въезде его
в крепость должен был ворваться
в нее отряд польских драгун, стоявший
на границах Курляндии; от недовольных и подкупленных
в Риге ожидали помощи.
Для торжественного
въезда императрицы, устроено было четверо триумфальных ворот:
на Тверской улице
в Земляном городе,
на Тверской улице
в Белом городе,
в Китай-городе, Воскресенские и Никольские
в Кремле.
Дом графа Шереметьева считался загородным, как и другой такой же дом графа Апраксина, где жил Апраксин, когда был сослан с запрещением
въезда в столицу. Полиция обязала владельцев дач по Фонтанке вырубить леса, «дабы ворам пристанища не было». То же самое распоряжение о вырубке лесов последовало и по Нарвской дороге,
на тридцать сажен
в каждую сторону, «дабы впредь невозможно было разбойникам внезапно чинить нападения».