Неточные совпадения
На другой
день, 8-го числа, явились опять, попробовали, по обыкновению, настоять
на угощении завтраком, также
на том, чтоб ехать
на их
шлюпках, но напрасно. Им очень хотелось настоять
на этом, конечно затем, чтоб показать народу, что мы не едем сами, а нас везут, словом, что чужие в Японии воли не имеют.
Вот тут и началась опасность. Ветер немного засвежел, и помню я, как фрегат стало бить об
дно. Сначала было два-три довольно легких удара. Затем так треснуло, что затрещали
шлюпки на боканцах и марсы (балконы
на мачтах). Все бывшие в каютах выскочили в тревоге, а тут еще удар, еще и еще. Потонуть было трудно: оба берега в какой-нибудь версте; местами,
на отмелях, вода была по пояс человеку.
Третьего
дня вечером корейцы собрались толпой
на скале, около которой один из наших измерял глубину, и стали кидать каменья в
шлюпку.
Дня три я не сходил
на берег: нездоровилось и не влекло туда, не веяло свежестью и привольем. Наконец,
на четвертый
день, мы с Посьетом поехали
на шлюпке, сначала вдоль китайского квартала, состоящего из двух частей народонаселения: одна часть живет
на лодках, другая в домишках, которые все сбиты в кучу и лепятся
на самом берегу, а иные утверждены
на сваях,
на воде.
И только
на другой
день,
на берегу, вполне вникнул я в опасность положения, когда в разговорах об этом объяснилось, что между берегом и фрегатом, при этих огромных, как горы, волнах, сообщения
на шлюпках быть не могло; что если б фрегат разбился о рифы, то ни наши
шлюпки — а их шесть-семь и большой баркас, — ни
шлюпки с других наших судов не могли бы спасти и пятой части всей нашей команды.
Фрегат повели, приделав фальшивый руль, осторожно, как носят раненого в госпиталь, в отысканную в другом заливе, верстах в 60 от Симодо, закрытую бухту Хеда, чтобы там повалить
на отмель, чинить — и опять плавать. Но все надежды оказались тщетными.
Дня два плаватели носимы были бурным ветром по заливу и наконец должны были с неимоверными усилиями перебраться все (при морозе в 4˚) сквозь буруны
на шлюпках, по канату,
на берег, у подошвы японского Монблана, горы Фудзи, в противуположной стороне от бухты Хеда.
Оторвется ли руль: надежда спастись придает изумительное проворство, и делается фальшивый руль. Оказывается ли сильная пробоина, ее затягивают
на первый случай просто парусом — и отверстие «засасывается» холстом и не пропускает воду, а между тем десятки рук изготовляют новые доски, и пробоина заколачивается. Наконец судно отказывается от битвы, идет ко
дну: люди бросаются в
шлюпку и
на этой скорлупке достигают ближайшего берега, иногда за тысячу миль.
«Хи, хи, хи!» — слышалось только из Кичибе, который, как груда какая-нибудь, образующая фигурой опрокинутую вверх
дном шлюпку, лежал
на полу, судорожно подергиваясь от этого всем существом его произносимого «хи».
На другой
день, нашед большую
шлюпку, доехали мы до Ораниенбаума благополучно.
После того как произошел скандал, о котором вы уже знаете, и, несмотря
на мои уговоры, человека бросили в
шлюпку миль за пятьдесят от Дагона, а вмешаться как следует — значило потерять все, потому что Гез, взбесившись, способен
на открытый грабеж, — я за остальные
дни плавания начал подозревать капитана в намерении увильнуть от честной расплаты.
Пока в этой суматохе отыскали и вызвали наверх капитана, пока успели остановить пароход и спустить
шлюпку, Николай Фермор вынырнул и стал гресть руками, держась
на волнах; но когда
шлюпка стала к нему приближаться, он ослабел или не захотел быть спасенным и пошел ко
дну.
Матрос ревниво осмотрел
шлюпку: дыры не было. Штуцер вместе с уцелевшим веслом валялся
на дне, опутанный набухшим причалом; ствол ружья был полон песку и ила. Аян вынул патрон, промыл ствол и вывел
шлюпку на глубину — он торопился; вместе с ним, ни
на секунду не оставляя его, ходила по колена в воде высокая городская девушка.
Поднявшись
на палубу, он отыскал немного провизии — сухарей, вяленой свинины и подошел к борту.
Шлюпка, качаясь, стукала кормой в шхуну; Аян спустился, но вдруг, еще не коснувшись ногами
дна лодки, вспомнил что-то, торопливо вылез обратно и прошел в крюйс-камеру, где лежали бочонки с порохом.
— Ну, едемте, Ашанин, — проговорил доктор
на следующий
день. — Уж я оставил малайскую лодку. К чему беспокоить даром людей и брать с корвета
шлюпку! — прибавил милейший доктор, обычный спутник Ашанина при съездах
на берег, так как оба они любили осматривать посещаемые ими места основательно, а не знакомиться с ними только по ресторанам да разным увеселительным местам, как знакомились многие (если не большинство) из их товарищей.
С одиннадцати часов чудного, почти летнего
дня все
шлюпки «Коршуна» были
на пристани и привозили гостей.
Обычная утренняя чистка давно была окончена, подвахтенные матросы были разведены по работам: кто плел веревки, кто чинил паруса, кто скоблил
шлюпки, кто смолил новые блочки, кто щипал пеньку, кто учился бросать лот [Свинцовая гиря
на бечевке, которой измеряют глубину воды.], и почти каждый из матросов, занимаясь своим
делом, мурлыкал про себя заунывный мотив какой-нибудь песенки, напоминавшей далекую родину.
Через несколько минут он простился с англичанкой и был награжден одной из тех милых улыбок, которую вспоминал очень часто в первые
дни и реже в последующие, простился с капитаном и с несколькими знакомыми пассажирами и сел
на шлюпку, которая повезла его с небольшим чемоданом
на берег, где он никого не знал, и где приходилось ему устраиваться.