Неточные совпадения
Татьяна любопытным взором
На воск потопленный глядит:
Он чудно вылитым узором
Ей что-то чудное гласит;
Из блюда, полного водою,
Выходят кольца чередою;
И вынулось колечко ей
Под песенку старинных
дней:
«Там мужички-то всё богаты,
Гребут лопатой серебро;
Кому поем, тому добро
И слава!» Но сулит утраты
Сей песни жалостный напев;
Милей кошурка сердцу
дев.
Когда-то вздумалось Мышам себя прославить
И, несмотря
на кошек и котов,
Свести с ума всех ключниц, поваров,
И славу о своих
делах трубить заставить
От
погребов до чердаков...
—
На чердак каждый
день лазею-с, могу и завтра упасть с чердака. А не с чердака, так в
погреб упаду-с, в
погреб тоже каждый
день хожу-с, по своей надобности-с.
Меня тотчас охватила неприятная, неподвижная сырость, точно я вошел в
погреб; густая, высокая трава
на дне долины, вся мокрая, белела ровной скатертью; ходить по ней было как-то жутко.
— Позвольте, сударыня, вам посоветовать.
На погребе уж пять
дней жареная телячья нога,
на случай приезда гостей, лежит, так вот ее бы сегодня подать. А заяц и повисеть может.
Я не помню, как прошел обед; помню только, что кушанья были сытные и изготовленные из свежей провизии. Так как Савельцевы жили всеми оброшенные и никогда не ждали гостей, то у них не хранилось
на погребе парадных блюд, захватанных лакейскими пальцами, и обед всякий
день готовился незатейливый, но свежий.
Приедет нечаянный гость — бегут
на погреб и несут оттуда какое-нибудь заливное или легко разогреваемое: вот, дескать, мы каждый
день так едим!
Галактиона удивило, что вся компания, пившая чай в думе, была уже здесь — и двое Ивановых, и трое Поповых, и Полуянов, и старичок с утиным носом, и доктор Кочетов. Галактион подумал, что здесь именины, но оказалось, что никаких именин нет. Просто так, приехали — и
делу конец. В большой столовой во всю стену был поставлен громадный стол, а
на нем десятки бутылок и десятки тарелок с закусками, — у хозяина был собственный ренсковый
погреб и бакалейная торговля.
На другой
день мы пошли протаптывать дорогу налегке. Отойдя немного, я оглянулся и тут только увидел, что место для бивака было выбрано не совсем удачно. Сверху со скалы нависла огромная глыба снега, которая каждую минуту могла сорваться и
погрести нашу палатку вместе с людьми. Я решил по возвращении перенести ее
на другое место.
Опрометью летевшая по двору Катря набежала
на «фалетура» и чуть не сшибла его с ног, за что и получила в бок здорового тумака. Она даже не оглянулась
на эту любезность, и только голые ноги мелькнули в дверях
погреба: Лука Назарыч первым
делом потребовал холодного квасу, своего любимого напитка, с которым ходил даже в баню. Кержак Егор спрятался за дверью конюшни и отсюда наблюдал приехавших гостей: его кержацкое сердце предчувствовало, что начались важные события.
Странное
дело, — эти почти бессмысленные слова ребенка заставили как бы в самом Еспере Иваныче заговорить неведомый голос: ему почему-то представился с особенной ясностью этот неширокий горизонт всей видимой местности, но в которой он однако
погреб себя
на всю жизнь; впереди не виделось никаких новых умственных или нравственных радостей, — ничего, кроме смерти, и разве уж за пределами ее откроется какой-нибудь мир и источник иных наслаждений; а Паша все продолжал приставать к нему с разными вопросами о видневшихся цветах из воды, о спорхнувшей целой стае диких уток, о мелькавших вдали селах и деревнях.
Ласково сиял весенний
день, Волга разлилась широко,
на земле было шумно, просторно, — а я жил до этого
дня, точно мышонок в
погребе. И я решил, что не вернусь к хозяевам и не пойду к бабушке в Кунавино, — я не сдержал слова, было стыдно видеть ее, а дед стал бы злорадствовать надо мной.
Мало-помалу стали распространяться и усиливаться слухи, что майор не только строгонек, как говорили прежде, но и жесток, что забравшись в свои деревни, особенно в Уфимскую, он пьет и развратничает, что там у него набрана уже своя компания, пьянствуя с которой, он доходит до неистовств всякого рода, что главная беда: в пьяном виде немилосердно дерется безо всякого резону и что уже два-три человека пошли
на тот свет от его побоев, что исправники и судьи обоих уездов, где находились его новые деревни, все
на его стороне, что одних он задарил, других запоил, а всех запугал; что мелкие чиновники и дворяне перед ним дрожкой дрожат, потому что он всякого, кто осмеливался делать и говорить не по нем, хватал середи бела
дня, сажал в
погреба или овинные ямы и морил холодом и голодом
на хлебе да
на воде, а некоторых без церемонии дирал немилосердно какими-то кошками.
— Дай бог тебе счастье, если ты веришь им обоим! — отвечала она, и рука ее играла густыми кудрями беспечного юноши; а их лодка скользила неприметно вдоль по реке, оставляя белый змеистый след за собою между темными волнами; весла, будто крылья черной птицы, махали по обеим сторонам их лодки; они оба сидели рядом, и по веслу было в руке каждого; студеная влага с легким шумом всплескивала, порою озаряясь фосфорическим блеском; и потом уступала, оставляя быстрые круги, которые постепенно исчезали в темноте; —
на западе была еще красная черта, граница
дня и ночи; зарница, как алмаз, отделялась
на синем своде, и свежая роса уж падала
на опустелый берег <Суры>; — мирные плаватели, посреди усыпленной природы, не думая о будущем, шутили меж собою; иногда Юрий каким-нибудь движением заставлял колебаться лодку, чтоб рассердить, испугать свою подругу; но она умела отомстить за это невинное коварство; неприметно
гребла в противную сторону, так что все его усилия делались тщетны, и челнок останавливался, вертелся… смех, ласки, детские опасения, всё так отзывалось чистотой души, что если б демон захотел искушать их, то не выбрал бы эту минуту...
— Нет, не секрет. Я расскажу вам. Мысль эта пришла мне в голову уже давно. Слушайте. Как-то раз Владимир Красное Солнышко рассердился за смелые слова
на Илью Муромца; приказал он взять его, отвести в глубокие
погреба и там запереть и землей засыпать. Отвели старого казака
на смерть. Но, как это всегда бывает, княгиня Евпраксеюшка «в те поры догадлива была»: она нашла к Илье какой-то ход и посылала ему по просфоре в
день, да воды, да свечей восковых, чтобы читать Евангелие. И Евангелие прислала.
На другой
день, рано поутру, в прохладной западной тени
погреба начиналась шумная работа: повара потрошили, а все дворовые и горничные девушки и девочки, пополам со смехом, шутками и бранью щипали перепелок; доставалось тут охотникам, которых в шутку называли «побродяжками» за их многочисленную добычу, без шуток надоедавшую всем, потому что эту пустую работу надобно было производить осторожно и медленно, не прорывая кожи, за чем строго смотрела ключница.
Младший, Степан, пошел по торговой части и помогал отцу, но настоящей помощи от него не ждали, так как он был слаб здоровьем и глух; его жена Аксинья, красивая, стройная женщина, ходившая в праздники в шляпке и с зонтиком, рано вставала, поздно ложилась и весь
день бегала, подобрав свои юбки и гремя ключами, то в амбар, то в
погреб, то в лавку, и старик Цыбукин глядел
на нее весело, глаза у него загорались, и в это время он жалел, что
на ней женат не старший сын, а младший, глухой, который, очевидно, мало смыслил в женской красоте.
Ананий Яковлев(солидно). Никакого тут дьявола нет, да и быть не может. Теперь даже по морской части, хошь бы эти паруса али
греблю, как напредь того было, почесть, что совсем кинули, так как этим самым паром стало не в пример сподручнее
дело делать. Поставят, спокойным манером, машину в нутро корабля; она вертит колеса, и какая ни
на есть там буря, ему нипочем. Как теперича стал ветер крепчать, развели огонь посильнее, и пошел скакать с волны
на волну.
Ананий Яковлев. Бабе моей! Когда она, бестия, теперь каждый шаг мой продает и выдает вам, то я не то, что таючись, а середь белого
дня,
на площади людской, стану ее казнить и тиранить; при ваших подлых очах наложу
на нее цепи и посажу ее в
погреб ледяной, чтоб замерзнуть и задохнуться ей там, окаянной!
Полк наш стоял
на юге, в городе, — тут же был и штаб сего Ерофеича. И попало мне идти в караул к
погребам с порохом, под самое Светлое воскресенье. Заступил я караул в двенадцать часов
дня в чистую субботу, и стоять мне до двенадцати часов в воскресенье.
После короткого отдыха половина братии отправилась
на покос
грести сено. Брат Павлин чувствовал себя виноватым зя пропущенные рабочие
дни и только вздохнул.
Потом целый
день тетя в саду варила вишневое варенье. Алена, с красными от жара щеками, бегала то в сад, то в дом, то
на погреб. Когда тетя варила варенье, с очень серьезным лицом, точно священнодействовала, и короткие рукава позволяли видеть ее маленькие, крепкие, деспотические руки, и когда не переставая бегала прислуга, хлопоча около этого варенья, которое будет есть не она, то всякий раз чувствовалось мучительство…
Или музы́кой и певцами,
Органом и волынкой вдруг,
Или кулачными бойцами
И пляской веселю мой дух;
Или, о всех
делах заботу
Оставя, езжу
на охоту
И забавляюсь лаем псов;
Или над невскими брегами
Я тешусь по ночам рогами
И
греблей удалых гребцов.
Набрал мужик пуху лебяжьего мягкого и устлал им
дно лодочки. Устлавши, уложил
на дно генералов и, перекрестившись, поплыл. Сколько набрались страху генералы во время пути от бурь да от ветров разных, сколько они ругали мужичину за его тунеядство — этого ни пером описать, ни в сказке сказать. А мужик все
гребет да
гребет да кормит генералов селедками.
Что смутно в душе мне сказалось моей,
То ясно вы ныне познайте:
Дни правды дороже воинственных
дней!
Гребите же, други,
гребите сильней,
На весла дружней налегайте...
— Возьми кого знаешь, хоть всех бери —
дело твое, — сказала Манефа. — Да началь их хорошенько, чтоб не очень ротозейничали. Не то, до меня не доведя, в
погреб на лед озорниц сажай… Ну, прощай, Виринеюшка, не держу тебя, ступай к своим
делам, управляйся с Богом, помогай тебе Господи!
Теперь мы шли по большому сумрачному двору, где то и
дело встречались полуразвалившиеся постройки — сараи,
погреба и конюшни. Когда-то, очень давно, должно быть, он процветал, этот двор, вместе с замком моей бабушки, но сейчас слишком наглядная печать запустения лежала
на всем. Чем-то могильным, нежилым и угрюмым веяло от этих сырых, заплесневелых стен, от мрачного главного здания, смотревшего
на меня единственным, как у циклопа, глазом, вернее, единственным огоньком, мелькавшим в крайнем окне.
— Благодетель наш, Андрей Александрыч, — говорила со слезами матушка попадья. — Истинный вы наш благодетель! Эка, Петрович-от,
на беду, отъехал… А впрочем, что ж его ждать, и без него обойдется
дело. Велите конторщику осмотреть, а Степанидушка с ключами с ним пойдет и
погреб ему отопрет, и житницу, и клеть, и чуланы. Она и запишет все
на грамотке.
Вора он или запирает
на сутки в
погреб, или сечет крапивой, или же отпускает
на свою волю, предварительно только
раздев его донага…
— Понимаете, вот каждый
день так. В четверг пришли к складу, милиционеров наших
на мушку, вышибли дверь
погреба и увезли, понимаете, целую бочку. Ведь вот какой народ!
Потом мы решили построить себе курень. Выбрали укромное место в канаве старого сада, густо заросшее лозняком и черемухой. Расчистили
дно и стенки, устроили стол, в откосах канавы вырыли сиденья и
погреб для припасов, развесили по сучкам свое оружие. Отсюда мы делали набеги
на ляхов, сюда скрывались от их преследования.
Солнце глянуло своими лучами сквозь серые облака
на мрачные ели и сосны и зарумянило «Красный холм», находившийся перед самой избушкой «Чертова ущелья». «Красным» он был назван потому, что под ним злой кудесник
погребал свои жертвы, и в известные
дни холм этот горел так ярко, что отбрасывал далеко от себя красное зарево.
Солнце глянуло своими лучами сквозь сырые облака
на мрачные ели и сосны и зарумянило Красный холм, находившийся перед самой избушкой Чертова ущелья. Красным он был назван потому, что под ним злой кудесник
погребал свои жертвы, и в известные
дни холм этот горел так ярко, что отбрасывал далеко от себя красное зарево.
Счастливый или, вернее, несчастный случай помог ему выйти из затруднительного положения, когда приходилось чуть ли не отказываться от исполнения княжеского поручения, сделав половину
дела. Судомойка в доме Дарьи Васильевны Потемкиной — Акулина была тоже
на сносях и полезла в
погреб, оступилась и родила мертвого ребенка — девочку.
И тому
делу был навсегда
погреб (совершенное забвение). (Впоследствии великий князь отдал дочь свою за сына Холмского. Так шли в то время, рука об руку, необыкновенный гнев, сопутствуемый железами и казнью, и необыкновенные милости, вводившие осужденного в семью царей! [Сын Холмского, в царствование Василия Ивановича, сослан
на Белоозеро и умер там в заключении. Виною его был только этот самый брак с дочерью Иоанна III.])
Сразу стало так сыро, холодно и неуютно, как будто Павел спустился
на дно обширного
погреба, где воздух неподвижен и тяжел и по скользким высоким стенам ползают мокрицы.