Неточные совпадения
— Что ж, и ты меня хочешь замучить! — вскричал он с таким горьким раздражением, с таким отчаянием во взгляде, что у Разумихина руки опустились. Несколько времени он
стоял на крыльце и угрюмо смотрел, как тот быстро шагал по направлению к своему переулку. Наконец, стиснув зубы и сжав кулаки, тут же поклявшись, что сегодня же выжмет всего Порфирия, как лимон, поднялся наверх успокоивать уже встревоженную
долгим их отсутствием Пульхерию Александровну.
Одну из них, богиню Молчания, с пальцем
на губах, привезли было и поставили; но ей в тот же день дворовые мальчишки отбили нос, и хотя соседний штукатур брался приделать ей нос «вдвое лучше прежнего», однако Одинцов велел ее принять, и она очутилась в углу молотильного сарая, где
стояла долгие годы, возбуждая суеверный ужас баб.
«Страшный человек», — думал Самгин, снова
стоя у окна и прислушиваясь. В стекла точно невидимой подушкой били. Он совершенно твердо знал, что в этот час тысячи людей
стоят так же, как он, у окошек и слушают, ждут конца. Иначе не может быть.
Стоят и ждут. В доме
долгое время было непривычно тихо. Дом как будто пошатывался от мягких толчков воздуха, а
на крыше точно снег шуршал, как шуршит он весною, подтаяв и скатываясь по железу.
— Вон панталоны или ружье отдам. У меня только двое панталон: были третьи, да портной назад взял за
долг…
Постойте, я примерю ваш сюртук. Ба! как раз впору! — сказал он, надевши легкое пальто Райского и садясь в нем
на кровать. — А попробуйте мое!
—
Долгом считаю вам повторить, что показание его твердое. Он не колеблется. Он
стоит на нем. Мы несколько раз его переспрашивали.
Во вторую половину ночи все небо покрылось тучами. От Дерсу я научился распознавать погоду и приблизительно мог сказать, что предвещают тучи в это время года: тонкие слоистые облака во время штиля, если они лежат полосами
на небе, указывают
на ветер, и чем
дольше стоит такая тишь, тем сильнее будет ветер.
Нужно ли рассказывать читателю, как посадили сановника
на первом месте между штатским генералом и губернским предводителем, человеком с свободным и достойным выражением лица, совершенно соответствовавшим его накрахмаленной манишке, необъятному жилету и круглой табакерке с французским табаком, — как хозяин хлопотал, бегал, суетился, потчевал гостей, мимоходом улыбался спине сановника и,
стоя в углу, как школьник, наскоро перехватывал тарелочку супу или кусочек говядины, — как дворецкий подал рыбу в полтора аршина длины и с букетом во рту, — как слуги, в ливреях, суровые
на вид, угрюмо приставали к каждому дворянину то с малагой, то с дрей-мадерой и как почти все дворяне, особенно пожилые, словно нехотя покоряясь чувству
долга, выпивали рюмку за рюмкой, — как, наконец, захлопали бутылки шампанского и начали провозглашаться заздравные тосты: все это, вероятно, слишком известно читателю.
Утром Марья Алексевна подошла к шкапчику и
дольше обыкновенного
стояла у него, и все говорила: «слава богу, счастливо было, слава богу!», даже подозвала к шкапчику Матрену и сказала: «
на здоровье, Матренушка, ведь и ты много потрудилась», и после не то чтобы драться да ругаться, как бывало в другие времена после шкапчика, а легла спать, поцеловавши Верочку.
«Свободная» личность у него часовой и работник без выслуги, она несет службу и должна
стоять на карауле до смены смертью, она должна морить в себе все лично-страстное, все внешнее
долгу, потому что она — не она, ее смысл, ее сущность вне ее, она — орган справедливости, она предназначена, как дева Мария, носить в мучениях идею и водворить ее
на свет для спасения государства.
Старушка, бабушка моя,
На креслах опершись,
стояла,
Молитву шепотом творя,
И четки всё перебирала;
В дверях знакомая семья
Дворовых лиц мольбе внимала,
И в землю кланялись они,
Прося у бога
долги дни.
Посад
стоял как раз
на половине дороги, и матушка всегда оставалась там
дольше, нежели
на других привалах.
Но ни один из прохожих и проезжих не знал, чего ей
стоило упросить отца взять с собою, который и душою рад бы был это сделать прежде, если бы не злая мачеха, выучившаяся держать его в руках так же ловко, как он вожжи своей старой кобылы, тащившейся, за
долгое служение, теперь
на продажу.
Владелец заложенных у него лошадей разорился, часть лошадей перешла к другим кредиторам, две остались за
долг Стрельцову. Наездник, у которого
стояли лошади, предложил ему оставить их за собой и самому ездить
на них
на призы.
Знали еще букинисты одного курьезного покупателя.
Долгое время ходил
на Сухаревку старый лакей с аршином в руках и требовал книги в хороших переплетах и непременно известного размера. За ценой не
стоял. Его чудак барин, разбитый параличом и не оставлявший постели, таким образом составлял библиотеку, вид которой утешал его.
И вместе с радостью прибытия, с предчувствием
долгой свободы в душе
стоит смутное сознание, что
на эти два месяца мы становимся «гарнолужскими паничами».
Долгие молитвы всегда завершают дни огорчений, ссор и драк; слушать их очень интересно; бабушка подробно рассказывает богу обо всем, что случилось в доме; грузно, большим холмом
стоит на коленях и сначала шепчет невнятно, быстро, а потом густо ворчит...
Посреди сеней, между двух окон,
стояла Женни, одетая в мундир штатного смотрителя. Довольно полинявший голубой бархатный воротник сидел хомутом
на ее беленькой шейке, а слежавшиеся от
долгого неупотребления фалды далеко разбегались спереди и пресмешно растягивались сзади
на довольно полной юбке платья. В руках Женни держала треугольную шляпу и тщательно водила по ней горячим утюгом, а возле нее,
на доске, закрывавшей кадку с водою, лежала шпага.
Помню, я
стоял спиной к дверям и брал со стола шляпу, и вдруг в это самое мгновение мне пришло
на мысль, что когда я обернусь назад, то непременно увижу Смита: сначала он тихо растворит дверь, станет
на пороге и оглядит комнату; потом тихо, склонив голову, войдет, станет передо мной, уставится
на меня своими мутными глазами и вдруг засмеется мне прямо в глаза
долгим, беззубым и неслышным смехом, и все тело его заколышется и долго будет колыхаться от этого смеха.
Мой друг дрогнул. Я очень ясно прочитал
на его лице, что у него уж готов был вицмундир, чтоб ехать к князю Ивану Семенычу, что опоздай я еще минуту — и кто бы поручился за то, что могло бы произойти! Однако замешательство его было моментальное. Раскаяние мое видимо тронуло его. Он протянул мне обе руки, и мы
долгое время
стояли рука в руку, чувствуя по взаимным трепетным пожиманиям, как сильно взволнованы были наши чувства.
— Да-с, но вы забываете, что у нас нынче смутное время
стоит. Суды оправдывают лиц, нагрубивших квартальным надзирателям, земства разговаривают об учительских семинариях, об артелях, о сыроварении. Да и представителей нравственного порядка до пропасти развелось: что ни шаг, то доброхотный ревнитель. И всякий считает
долгом предупредить, предостеречь, предуведомить, указать
на предстоящую опасность… Как тут не встревожиться?
В сумерки, когда надвигающиеся со всех сторон тени ночи уже препятствуют ясно различать предметы, генерал не утерпит и выйдет
на крутой берег реки.
Долгое время
стоит он недвижно, уставясь глазами в противоположную сторону.
— Да, — отвечал с прежнею грустною улыбкою Дубовский. — Теперь главная его султанша француженка, за которую он одних
долгов заплатил в Париже двадцать пять тысяч франков, и если б вот мы пришли немного пораньше сюда, так, наверное, увидали бы, как она прокатила по Невскому
на вороной паре в фаэтоне с медвежьею полостью…
Стоит это чего-нибудь или нет?
Первым
долгом необходимо пойти
на Тверскую улицу и прогуляться мимо генерал-губернаторского дворца, где по обеим сторонам подъезда
стоят, как львы,
на ефрейторском карауле два великана гренадера.
Иона дергает вожжами и чмокает. Двугривенный цена не сходная, но ему не до цены… Что рубль, что пятак — для него теперь все равно, были бы только седоки… Молодые люди, толкаясь и сквернословя, подходят к саням и все трое сразу лезут
на сиденье. Начинается решение вопроса: кому двум сидеть, а кому третьему
стоять? После
долгой перебранки, капризничанья и попреков приходят к решению, что
стоять должен горбач, как самый маленький.
Рязанскому мужику, конечно, такого разрешения тогда не дали, но упорный и настойчивый А.П. Сухов все-таки добился своего: он купил существовавший в Петербурге, но уже год не издававшийся журнал «Будильник». А.П. Сухов, приобретя право
на издание, перенес журнал в Москву и влез в неоплатные
долги: хлопоты очень дорого
стоили.
— Ты
постой, Петр Степанович,
постой, — щеголевато отчеканивая каждое слово, заговорил он, — ты первым
долгом здесь должен понимать, что ты
на благородном визите у господина Кириллова, Алексея Нилыча, у которого всегда сапоги чистить можешь, потому он пред тобой образованный ум, а ты всего только — тьфу!
Долгое время наш дом
стоял на такой высоте, что даже в таких отдаленных уголках Тамбовской губернии, каковы уезды Елатомский и Шацкий, — и там гордились Очищенными.
Садо считал своим
долгом защищать гостя — кунака, хотя бы это
стоило ему жизни, и он радовался
на себя, гордился собой за то, что поступает так, как должно.
Он полюбил ходить
на Петухову горку — это было приятное место: маленькие домики, дружно связанные плетнями,
стоят смиренно и смотрят задумчиво в тихое поле,
на холмы, весною позолоченные цветами лютиков и одуванчиков, летом — буро-зелёные, словно они покрыты старинным, выцветшим штофом, а в тусклые дни
долгой зимы — серебристо-белые, приветно мягкие.
В другой раз,
на балу, он
долгое время
стоял молча подле нее и вдруг проглаголал...
На этом разговор кончился, и все разошлись. Я долго не мог заснуть: лежа в кубрике, прислушиваясь к плеску воды и храпу матросов, я уснул около четырех, когда вахта сменилась. В это утро все проспали несколько
дольше, чем всегда. День прошел без происшествий, которые
стоило бы отметить в их полном развитии. Мы шли при отличном ветре, так что Больт сказал мне...
Человек лет тридцати, прилично и просто одетый, вошел, учтиво кланяясь хозяину. Он был строен, худощав, и в лице его как-то странно соединялись добродушный взгляд с насмешливыми губами, выражение порядочного человека с выражением баловня, следы
долгих и скорбных дум с следами страстей, которые, кажется, не обуздывались. Председатель, не теряя чувства своей доблести, приподнялся с кресел и показывал,
стоя на одном месте, вид, будто он идет навстречу.
Немного погодя она открыла глаза и, как бы очнувшись после
долгого сна, стала оглядывать присутствующих; руки и ноги ее дрожали. Наконец она остановила мутный взор
на каком-то предмете, который находился совершенно в другой стороне против той, где
стояли люди, ее окружавшие.
Как бы то ни было, у вас теперь два покупщика в перспективе: Финагеич и Домнушка. Что касается до меня, то я положительно
на стороне Домнушки. Подумайте! чего один этот срам
стоит: за
долг по Финагеичевой"книжке"(добро бы"по счету"мадам Изомбар!) отчину и дедину потерять!
Параша. Слышал ты, слышал? Даром я, что ль, перед тобой сердце-то из груди вынимала? Больно ведь мне это, больно! Не болтаю я пустяков! Какой ты человек? Дрянной ты, что ли? Что слово, что дело — у меня все одно. Ты меня водишь, ты меня водишь, — а мне смерть видимая. Мука нестерпимая, часу мне терпеть больше нельзя, а ты мне: «Когда бог даст; да в Москву съездить, да
долги получить»! Или ты мне не веришь, или ты дрянь такая
на свет родился, что глядеть-то
на тебя не
стоит, не токмо что любить.
Торопливо протирая сонные глазенки, вскакивал он при первом движении матери в полуночи;
стоя на коленях, лепетал он за нею слова вдохновенных молитв Сирина, Дамаскина и, шатаясь, выстаивал
долгий час монастырской полунощницы.
Мы
долгое время
стояли рука в руку и смотрели друг
на друга светящимися глазами. Наконец рукам нашим стало тепло, и мы бросились обнимать друг друга и целоваться.
Когда начался пожар, я побежал скорей домой; подхожу, смотрю — дом наш цел и невредим и вне опасности, но мои две девочки
стоят у порога в одном белье, матери нет, суетится народ, бегают лошади, собаки, и у девочек
на лицах тревога, ужас, мольба, не знаю что; сердце у меня сжалось, когда я увидел эти лица. Боже мой, думаю, что придется пережить еще этим девочкам в течение
долгой жизни! Я хватаю их, бегу и все думаю одно: что им придется еще пережить
на этом свете!
Люди в таких вот нарядах, как я видел много раз, держат за жилетную пуговицу какого-нибудь раскрашенного вином капитана,
стоя под солнцем
на набережной среди протянутых канатов и рядов бочек, и рассказывают ему, какие есть выгодные предложения от фирмы «Купи в
долг» или «Застрахуй без нужды».
— Ты, однако, не можешь не пойти к ним, — начал я. — Ты должен узнать, как это случилось; тут, может быть, преступление скрывается. От этих людей всего ожидать следует… Это все
на чистую воду вывести следует. Вспомни, что
стоит в ее тетрадке: пенсия прекращается в случае замужества, а в случае смерти переходит к Ратчу. Во всяком случае, последний
долг отдать надо, поклониться праху!
Если человек, который
долгое время был для сограждан примером нравственного совершенства и любви к отечеству, рукою Государя возводится
на степень Дворянства, то можно ли
стоять на ней изменнику, вероломному, лживому свидетелю?
Павел Павлович, уже ободрившийся и почти снова развеселившийся, намерен был свято исполнить свой
долг и
стоял как пень, смотря
на забор и не смея обернуться.
Дульчин. Что твои родные!
Стоит обращать
на них внимание. Их успокоить легко. Только бы мне расплатиться с этим
долгом, я переменяю жизнь и кончено. А то, поверишь ли, у меня руки и ноги трясутся: я так боюсь позора.
Мы длинных цыбов, точно, не уважаем, а любим, чтобы женщина
стояла не
на долгих ножках, да
на крепоньких, чтоб она не путалась, а как шарок всюду каталась и поспевала, а цыбастенькая побежит да спотыкнется.
Я
стоял сконфуженный. Однако и бумажки принесли некоторую пользу. После
долгих увещеваний хозяин согласился
на раздел: он оставил себе в виде залога мой прекрасный новый английский чемодан из желтой кожи, а я взял белье, паспорт и, что было для меня всего дороже, мои записные книжки.
На прощанье хохол спросил меня...
Солдат говорил, что он «богу и государю виноват без милосердия», что он
стоял на часах и, заслышав стоны человека, тонувшего в полынье, долго мучился, долго был в борьбе между служебным
долгом и состраданием, и, наконец,
на него напало искушение, и он не выдержал этой борьбы: покинул будку, соскочил
на лед и вытащил тонувшего
на берег, а здесь, как
на грех, попался проезжавшему офицеру дворцовой инвалидной команды.
Около землянки
стояли черные, закопченные столбы для ковки лошадей; и они были старые, бессильно погнувшиеся, а их глубокие продольные трещины походили
на глубокие старческие морщины, проведенные
долгой и суровой жизнью.
В нравственном отношении они
стоят на очень низкой степени: они не в состоянии возвыситься до того, чтобы ощутить в себе самих требования
долга и предаться им всем существом своим; они должны непременно иметь
на себе какую-нибудь узду, чтобы обуздывать себя.
Вышед
на улицу, Иван Андреевич
стоял долгое время в таком положении, как будто ожидал, что с ним тотчас же будет удар. Он снял шапку, отер холодный пот со лба, зажмурился, подумал о чем-то и пустился домой.
— Пошто не указать — укажем, — сказал дядя Онуфрий, — только не знаю, как вы с волочками-то сладите. Не пролезть с ними сквозь лесину… Опять же, поди, дорогу-то теперь перемело,
на Масленице все ветра дули, деревья-то, чай, обтрясло, снегу навалило… Да
постойте, господа честные, вот я молодца одного кликну — он ту дорогу лучше всех знает… Артемушка! — крикнул дядя Онуфрий из зимницы. — Артем!.. погляди-ко
на сани-то: проедут
на Ялокшу аль нет, да слезь, родной, ко мне не
на долгое время…