Неточные совпадения
Я, как матрос, рожденный и выросший
на палубе разбойничьего брига: его душа сжилась с бурями и битвами, и, выброшенный
на берег, он скучает и томится, как ни мани его тенистая роща, как ни свети ему мирное солнце; он ходит себе целый день по прибрежному
песку, прислушивается к однообразному ропоту набегающих
волн и всматривается в туманную даль: не мелькнет ли там
на бледной черте, отделяющей синюю пучину от серых тучек, желанный парус, сначала подобный крылу морской чайки, но мало-помалу отделяющийся от пены валунов и ровным бегом приближающийся к пустынной пристани…
Покручивая бородку, он осматривал стены комнаты, выкрашенные в неопределенный, тусклый тон; против него
на стене висел этюд маслом, написанный резко, сильными мазками: сочно синее небо и зеленоватая
волна, пенясь, опрокидывается
на оранжевый
песок.
Что за заливцы, уголки, приюты прохлады и лени, образуют узор берегов в проливе! Вон там идет глубоко в холм ущелье, темное, как коридор, лесистое и такое узкое, что, кажется, ежеминутно грозит раздавить далеко запрятавшуюся туда деревеньку. Тут маленькая, обстановленная деревьями бухта, сонное затишье, где всегда темно и прохладно, где самый сильный ветер чуть-чуть рябит
волны; там беспечно отдыхает вытащенная
на берег лодка, уткнувшись одним концом в воду, другим в
песок.
Море
на вид холодное, мутное, ревет, и высокие седые
волны бьются о
песок, как бы желая сказать в отчаянии: «Боже, зачем ты нас создал?» Это уже Великий, или Тихий, океан.
На песке, где
волны уже разбиваются в пену и, точно утомленные, катятся назад, коричневым бордюром лежит по всему побережью морская капуста, выброшенная морем.
Несмотря
на огромное различие в обилии и силе вод, и те и другие реки имеют один уже характер: русло их всегда песчано, всегда углублено; сбывая летом, вода обнажает луговую сторону, и река катит свои
волны в широко разметанных желтых
песках, перебиваемых косами разноцветной гальки: следовательно, настоящие берега их голы, бесплодны и, по-моему, не представляют ничего приятного, отрадного взору человеческому.
А Петр все молчал, приподняв кверху слепые глаза, и все будто прислушивался к чему-то. В его душе подымались, как расколыхавшиеся
волны, самые разнообразные ощущения. Прилив неведомой жизни подхватывал его, как подхватывает
волна на морском берегу долго и мирно стоявшую
на песке лодку…
На лице виднелось удивление, вопрос, и еще какое-то особенное возбуждение проходило по нем быстрыми тенями. Слепые глаза казались глубокими и темными.
Горная порода, вынесенная из оврага и разрушенная морским прибоем, превратилась в гравий и образовала широкую отмель. Вода взбегала
на нее с сердитым шипеньем и тотчас уходила в
песок, оставляя после себя узенькую полоску пены, но следующая
волна подхватывала ее и бросала
на отмель дальше прежнего.
Царь все ближе к Александрову. Сладкий острый восторг охватывает душу юнкера и несет ее вихрем, несет ее ввысь. Быстрые
волны озноба бегут по всему телу и приподнимают ежом волосы
на голове. Он с чудесной ясностью видит лицо государя, его рыжеватую, густую, короткую бороду, соколиные размахи его прекрасных союзных бровей. Видит его глаза, прямо и ласково устремленные в него. Ему кажется, что в течение минуты их взгляды не расходятся. Спокойная, великая радость, как густой золотой
песок, льется из его глаз.
На волне качается лодка рыбака, похожая
на краюху хлеба; вот
на берегу явилась деревенька, куча мальчишек полощется в реке, по желтой ленте
песка идет мужик в красной рубахе.
Они пошли по берегу. Адриатика катила перед ними свои мутно-синие
волны; они пенились, шипели, набегали и, скатываясь назад, оставляли
на песке мелкие раковины и обрывки морских трав.
Серые большие глаза смотрели с такой милой серьезностью,
на спине трепалась целая
волна слегка вившихся русых шелковистых волос, концы красной ленты развевались по воздуху, широкополая соломенная шляпа валялась
на песке…
Мы с ним лежим
на песке у громадного камня, оторвавшегося от родной горы, одетого тенью, поросшего мхом, — у камня печального, хмурого.
На тот бок его, который обращен к морю,
волны набросали тины, водорослей, и обвешанный ими камень кажется привязанным к узкой песчаной полоске, отделяющей море от гор.
…Молчит опаловая даль моря, певуче плещут
волны на песок, и я молчу, глядя в даль моря.
На воде все больше серебряных пятен от лунных лучей… Наш котелок тихо закипает.
Мы шли очень легко по мокрому
песку, твердо убитому
волнами; и часа через два-три наткнулись
на бивак. Никто даже нас не окликнул, и мы появились у берегового балагана, около которого сидела кучка солдат и играла в карты, в «носки», а стоящие вокруг хохотали, когда выигравший хлестал по носу проигравшего с веселыми прибаутками. Увидав нас, все ошалели, шарахнулись, а один бросился бежать и заорал во все горло...
Кругом болота, узкая песчаная полоса берега, и в море выдавалась огромная лагуна, заросшая камышом и кугой, обнесенная валами
песку со стороны моря, как бы краями чаши, такими высокими валами, что
волны не поднимались выше их, а весь берег вправо и влево был низким местом, ниже уровня моря, а дальше в непроходимых лесах,
на громадном пространстве
на север до реки Риона и далее до города Поти, были огромные озера-болота, место зимовки перелетных птиц.
Стаи
волн с шумом катились
на берег и разбивались о
песок, он слабо шипел, впитывая воду.
Море выло, швыряло большие, тяжелые
волны на прибрежный
песок, разбивая их в брызги и пену. Дождь ретиво сек воду и землю… ветер ревел… Все кругом наполнялось воем, ревом, гулом… За дождем не видно было ни моря, ни неба.
Скоро дождь и брызги
волн смыли красное пятно
на том месте, где лежал Челкаш, смыли следы Челкаша и следы молодого парня
на прибрежном
песке… И
на пустынном берегу моря не осталось ничего в воспоминание о маленькой драме, разыгравшейся между двумя людьми.
Песчаный и пустынный берег дрогнул от его крика, и намытые
волнами моря желтые
волны песку точно всколыхнулись. Дрогнул и Челкаш. Вдруг Гаврила сорвался с своего места, бросился к ногам Челкаша, обнял их своими руками и дернул к себе. Челкаш пошатнулся, грузно сел
на песок и, скрипнув зубами, резко взмахнул в воздухе своей длинной рукой, сжатой в кулак. Но он не успел ударить, остановленный стыдливым и просительным шепотом Гаврилы...
Челкаш крякнул, схватился руками за голову, качнулся вперед, повернулся к Гавриле и упал лицом в
песок. Гаврила замер, глядя
на него. Вот он шевельнул ногой, попробовал поднять голову и вытянулся, вздрогнув, как струна. Тогда Гаврила бросился бежать вдаль, где над туманной степью висела мохнатая черная туча и было темно.
Волны шуршали, взбегая
на песок, сливаясь с него и снова взбегая. Пена шипела, и брызги воды летали по воздуху.
К нему,
на золотой
песок,
Играть я в полдень уходил
И взором ласточек следил,
Когда они, перед дождем,
Волны касалися крылом.
«Я ждал. И вот в тени ночной
Врага почуял он, и вой
Протяжный, жалобный, как стон,
Раздался вдруг… и начал он
Сердито лапой рыть
песок,
Встал
на дыбы, потом прилег,
И первый бешеный скачок
Мне страшной смертию грозил…
Но я его предупредил.
Удар мой верен был и скор.
Надежный сук мой, как топор,
Широкий лоб его рассек…
Он застонал, как человек,
И опрокинулся. Но вновь,
Хотя лила из раны кровь
Густой, широкою
волной,
Бой закипел, смертельный бой!
У берега широко белела пена, тая
на песке кисейным кружевом, дальше шла грязная лента светло-шоколадного цвета, еще дальше — жидкая зеленая полоса, вся сморщенная, вся изборожденная гребнями
волн, и, наконец, — могучая, спокойная синева глубокого моря с неправдоподобными яркими пятнами, то густофиолетовыми, то нежно-малахитовыми, с неожиданными блестящими кусками, похожими
на лед, занесенный снегом.
И пустынное море смеялось, играя отраженным солнцем, и легионы
волн рождались, чтоб взбежать
на песок, сбросить
на него пену своих грив, снова скатиться в море и растаять в нем.
В этот день даже чайки истомлены зноем. Они сидят рядами
на песке, раскрыв клювы и опустив крылья, или же лениво качаются
на волнах без криков, без обычного хищного оживления.
Бугры
песка, наметенного ветром и
волнами, окружали их. Издали доносился глухой, темный шум, — это
на промысле шумели. Солнце садилось,
на песке лежал розоватый отблеск его лучей. Жалкие кусты ветел чуть трепетали своей бедной листвой под легким ветром с моря. Мальва молчала, прислушиваясь к чему-то.
Несколько больших лодок и одна маленькая стояли в ряд
на песке,
волны, взбегая
на берег, точно манили их к себе.
Ветер ласково гладил атласную грудь моря; солнце грело ее своими горячими лучами, и море, дремотно вздыхая под нежной силой этих ласк, насыщало жаркий воздух соленым ароматом испарений. Зеленоватые
волны, взбегая
на желтый
песок, сбрасывали
на него белую пену, она с тихим звуком таяла
на горячем
песке, увлажняя его.
Вдали по желтым, мертвым
волнам песка двигалась маленькая, темная человеческая фигурка; справа от нее сверкало
на солнце веселое, могучее море, а слева, вплоть до горизонта, лежали
пески — однообразные, унылые, пустынные. Яков посмотрел
на одинокого человека и, заморгав глазами, полными обиды и недоумения, крепко потер себе грудь обеими руками…
Она промолчала. Голубые глаза Якова улыбались, блуждая в дали моря. Долго все трое задумчиво смотрели туда, где гасли последние минуты дня. Пред ними тлели уголья костра. Сзади ночь развертывала по небу свои тени. Желтый
песок темнел, чайки исчезли, — всё вокруг становилось тихим, мечтательно-ласковым… И даже неугомонные
волны, взбегая
на песок косы, звучали не так весело и шумно, как днем.
Лодка с размаха почти до половины всползла
на песок вместе с
волной и, покачнувшись набок, стала, а
волна скатилась назад, в море. Гребец выскочил
на берег и сказал...
Песок скрипел, передвигаемый набегавшими
на него
волнами…
Костлявая и длинная фигура дедушки Архипа вытянулась поперёк узкой полоски
песка — он жёлтой лентой тянулся вдоль берега, между обрывом и рекой; задремавший Лёнька лежал калачиком сбоку деда. Лёнька был маленький, хрупкий, в лохмотьях он казался корявым сучком, отломленным от деда — старого иссохшего дерева, принесённого и выброшенного сюда,
на песок,
волнами реки.
Потом
на несколько мгновений засветилась даже темная река… Вспыхнули верхушки зыбких
волн, бежавших к нашему берегу, засверкал береговой
песок с черными пятнами ямщичьих лодок и группами людей и лошадей у водопоя. Косые лучи скользнули по убогим лачугам, отразились в слюдяных окнах, ласково коснулись бледного, восхищенного лица мальчика…
Дыханием тёплым у моря весна
Чуть гривы коней их шевелит,
На мокрый
песок набегает
волнаИ пену им под ноги стелет.
Откуда их столько появилось? Было непонятно. По пляжу и по горам гуляли дамы в белых платьях и господа в панамах,
на теннисных площадках летали мячи,
на песке у моря жарились под солнцем белые тела, тела плескались в голубых
волнах.
В один ясный вечер, когда уже отзвенели цикады, и лиловые тени всползали
на выбегающие мысы, и, в преднощной дремоте, с тихим плеском ложились
волны на теплый
песок, — Иван Ильич лежал
на террасе, а возле него сидела Катя, плакала и жалующимся, детским голосом говорила...
Они пошли вдоль пляжа. Зелено-голубые
волны с набегающим шумом падали
на песок, солнце, солнце было везде, земля быстро обсыхала, и теплый золотой ветер ласкал щеки.
— Хочешь, я утоплюсь? — спрашивала она Таисию, но или тих был ее голос, или море заглушало его своим шумом: Таисия не отвечала и, перестав биться, лежала как мертвая. Это темное пятно
на песке; это маленькое одинокое тело, мимо которого своим чередом, не замечая его, проходили и ночь, и широкая буря, и грохот далеких
волн, — было ее дочерью, Таисией, Таичкой.
Так, прыгая с материка
на материк, добрался я до самой серой воды, и маленькие плоские наплывы ее показались мне в этот раз огромными первозданными
волнами, и тихий плеск ее — грохотом и ревом прибоя;
на чистой поверхности
песка я начертил чистое имя Елена, и маленькие буквы имели вид гигантских иероглифов, взывали громко к пустыне неба, моря и земли.