Неточные совпадения
Я лежал
на диване, устремив глаза в
потолок и заложив руки под затылок, когда Вернер взошел в мою комнату. Он сел в кресла, поставил трость в угол, зевнул и объявил, что
на дворе становится жарко. Я отвечал, что меня беспокоят
мухи, — и мы оба замолчали.
Солнце сквозь окно блистало ему прямо в глаза, и
мухи, которые вчера спали спокойно
на стенах и
на потолке, все обратились к нему: одна села ему
на губу, другая
на ухо, третья норовила как бы усесться
на самый глаз, ту же, которая имела неосторожность подсесть близко к носовой ноздре, он потянул впросонках в самый нос, что заставило его крепко чихнуть, — обстоятельство, бывшее причиною его пробуждения.
От сотрясения пола под шагами с колонн и
потолков тихо сыпалась давнишняя пыль; кое-где
на полу валялись куски и крошки отвалившейся штукатурки; в окне жалобно жужжит и просится в запыленное стекло наружу
муха.
— Я сначала попробовал полететь по комнате, — продолжал он, — отлично! Вы все сидите в зале,
на стульях, а я, как
муха, под
потолок залетел. Вы
на меня кричать, пуще всех бабушка. Она даже велела Якову ткнуть меня половой щеткой, но я пробил головой окно, вылетел и взвился над рощей… Какая прелесть, какое новое, чудесное ощущение! Сердце бьется, кровь замирает, глаза видят далеко. Я то поднимусь, то опущусь — и, когда однажды поднялся очень высоко, вдруг вижу, из-за куста, в меня целится из ружья Марк…
Бывало, не заснешь, если в комнату ворвется большая
муха и с буйным жужжаньем носится, толкаясь в
потолок и в окна, или заскребет мышонок в углу; бежишь от окна, если от него дует, бранишь дорогу, когда в ней есть ухабы, откажешься ехать
на вечер в конец города под предлогом «далеко ехать», боишься пропустить урочный час лечь спать; жалуешься, если от супа пахнет дымом, или жаркое перегорело, или вода не блестит, как хрусталь…
Вот он перестал, а комар все пищит; сквозь дружное, назойливо жалобное жужжанье
мух раздается гуденье толстого шмеля, который то и дело стучится головой о
потолок; петух
на улице закричал, хрипло вытягивая последнюю ноту, простучала телега,
на деревне скрипят ворота.
В зале было жарко и душно, как
на полке в бане;
на полу,
на разостланном холсте, сушился розовый лист и липовый цвет;
на окнах,
на самом солнечном припеке, стояли бутылки, до горлышка набитые ягодами и налитые какою-то жидкостью;
мухи мириадами кружились в лучах солнца и как-то неистово гудели около
потолка; где-то в окне бился слепень; вдали, в перспективе, виднелась остановившаяся кошка с птицей в зубах.
Даже наша
Муха начала находить, что
мух развелось слишком много, особенно в кухне. По вечерам
потолок покрывался точно живой, двигавшейся сеткой. А когда приносили провизию,
мухи бросались
на нее живой кучей, толкали друг друга и страшно ссорились. Лучшие куски доставались только самым бойким и сильным, а остальным доставались объедки. Паша была права.
Кабинет этот оказался большой комнатой, неоштукатуренной и почти пустой; по стенам,
на неровно вбитых гвоздях, висели две нагайки, трехугольная порыжелая шляпа, одноствольное ружье, сабля, какой-то странный хомут с бляхами и картина, изображающая горящую свечу под ветрами; в одном углу стоял деревянный диван, покрытый пестрым ковром. Сотни
мух густо жужжали под
потолком; впрочем, в комнате было прохладно; только очень сильно разило тем особенным лесным запахом, который всюду сопровождал Мартына Петровича.
На стеклах окон звенело страшное множество
мух, которых всех покрывал толстый бас шмеля, иногда сопровождаемый пронзительными визжаниями ос; но как только подавали свечи, вся эта ватага отправлялась
на ночлег и покрывала черною тучею весь
потолок.
Ноги не укладывались, всему телу было неудобно, и она повернулась
на другой бок. По спальне с жужжаньем летала большая
муха и беспокойно билась о
потолок. Слышно было также, как в зале Григорий и Василий, осторожно ступая, убирали столы; Ольге Михайловне стало казаться, что она уснет и ей будет удобно только тогда, когда утихнут эти звуки. И она опять нетерпеливо повернулась
на другой бок.
Петр Дмитрич, сердитый и
на графа Алексея Петровича, и
на гостей, и
на самого себя, отводил теперь душу. Он бранил и графа, и гостей, и с досады
на самого себя готов был высказывать и проповедовать, что угодно. Проводив гостя, он походил из угла в угол по гостиной, прошелся по столовой, по коридору, по кабинету, потом опять по гостиной, и вошел в спальню. Ольга Михайловна лежала
на спине, укрытая одеялом только по пояс (ей уже казалось жарко), и со злым лицом следила за
мухой, которая стучала по
потолку.
Там, задрав ноги кверху и ловя рукой
мух, осыпавших
потолок и стены, лежал спиной
на лавке, в одной рубахе, раскосмаченный дьякон Мемнон и во всю мочь распевал великий прокимен первого гласа: «Кто Бог велий, яко Бог наш…» Прерывал он пение только руганью, когда
муха садилась ему
на лицо либо залезала в нос или в уста, отверстые ради славословия и благочестного пения.
Большая зала старинного помещичьего дома,
на столе кипит самовар; висячая лампа ярко освещает накрытый ужин, дальше, по углам комнаты, почти совсем темно; под
потолком сонно гудят и жужжат стаи
мух. Все окна раскрыты настежь, и теплая ночь смотрит в них из сада, залитого лунным светом; с реки слабо доносятся женский смех и крики, плеск воды.
Мы ходим с дядей по зале. За эти три года он сильно постарел и растолстел, покрякивает после каждой фразы, но радушен и говорлив по-прежнему; он рассказывает мне о видах
на урожай, о начавшемся покосе. Сильная, румяная девка, с платочком
на голове и босая, внесла шипящую
на сковороде яичницу; по дороге она отстранила локтем полузакрытую дверь; стаи
мух под
потолком всколыхнулись и загудели сильнее.
Дом состоял из двух половин; в одной была «зала» и рядом с ней спальня старика Жмухина — комнаты душные, с низкими
потолками и со множеством
мух и ос, а в другой была кухня, в которой стряпали, стирали, кормили работников; здесь же под скамьями сидели
на яйцах гусыни и индейки, и здесь же находились постели Любови Осиповны и ее обоих сыновей.
На другой день штабс-капитан Бородулин заявился в госпиталь, сел
на койку к фельдфебелю, а у того уже колбасная начинка наскрозь прошла, — лежит,
мух на потолке мысленно в две шеренги строит, ничего понять не может. Привскочил было с койки, ан ротный его придержал...
— Так вот как! — сказал он мрачно. Прошелся несколько раз по комнате,
на шаг не доходя до девушки, и, когда сел
на прежнее место, — лицо у него было чужое, суровое и несколько надменное. Молчал, смотрел, подняв брови
на потолок,
на котором играло светлое с розовыми краями пятно. Что-то ползало, маленькое и черное, должно быть, ожившая от тепла, запоздалая, осенняя
муха. Проснулась она среди ночи и ничего, наверно, не понимает и умрет скоро. Вздохнул.