Неточные совпадения
Вот, окружен своей дубравой,
Петровский замок. Мрачно он
Недавнею гордится славой.
Напрасно ждал Наполеон,
Последним счастьем упоенный,
Москвы коленопреклоненной
С ключами старого
Кремля;
Нет, не пошла Москва моя
К нему с повинной головою.
Не праздник, не приемный дар,
Она готовила пожар
Нетерпеливому герою.
Отселе, в думу погружен,
Глядел
на грозный пламень он.
— Правильно, правильно, — торопливо сказал человек в каракулевой фуражке. — А то — вывалились
на улицу да еще в
Кремль прут, а там — царские короны, регалии и вообще сокровища…
Когда Самгин вышел
на Красную площадь,
на ней было пустынно, как бывает всегда по праздникам. Небо осело низко над
Кремлем и рассыпалось тяжелыми хлопьями снега.
На золотой чалме Ивана Великого снег не держался. У музея торопливо шевырялась стая голубей свинцового цвета. Трудно было представить, что
на этой площади, за час пред текущей минутой, топтались, вторгаясь в
Кремль, тысячи рабочих людей, которым, наверное, ничего не известно из истории
Кремля, Москвы, России.
— Там, в
Кремле, Гусаров сказал рабочим речь
на тему — долой политику, не верьте студентам, интеллигенция хочет
на шее рабочих проехать к власти и все прочее в этом духе, — сказала Татьяна как будто равнодушно. — А вы откуда знаете это? — спросила она.
— Вообще выходило у него так, что интеллигенция — приказчица рабочего класса, не более, — говорил Суслов, морщась, накладывая ложкой варенье в стакан чаю. — «Нет, сказал я ему, приказчики революций не делают, вожди, вожди нужны, а не приказчики!» Вы, марксисты, по дурному примеру немцев, действительно становитесь в позицию приказчиков рабочего класса, но у немцев есть Бебель, Адлер да — мало ли? А у вас — таких нет, да и не дай бог, чтоб явились… провожать рабочих в
Кремль,
на поклонение царю…
И у монумента спасителям Москвы тоже сгрудилось много зрителей, Козьма Минин бронзовою рукою указывал им
на Кремль, но они стояли неподвижно.
В день, когда царь переезжал из Петровского дворца в
Кремль, Москва напряженно притихла. Народ ее плотно прижали к стенам домов двумя линиями солдат и двумя рядами охраны, созданной из отборно верноподданных обывателей. Солдаты были непоколебимо стойкие, точно выкованы из железа, а охранники, в большинстве, — благообразные, бородатые люди с очень широкими спинами. Стоя плечо в плечо друг с другом, они ворочали тугими шеями, посматривая
на людей сзади себя подозрительно и строго.
День был мягкий, почти мартовский, но нерешительный, по Красной площади кружился сыроватый ветер, угрожая снежной вьюгой, быстро и низко летели
на Кремль из-за Москвы-реки облака, гудел колокольный звон.
Из
Кремля поплыл густой рев, было в нем что-то шерстяное, мохнатое, и казалось, что он согревает сыроватый, холодный воздух. Человек в поддевке
на лисьем мехе успокоительно сообщил...
Маракуев, плохо притворяясь не верующим в то, что говорит, сообщал: подряд
на иллюминацию
Кремля взят Кобозевым, тем торговцем сырами, из лавки которого в Петербурге
на Садовой улице предполагалось взорвать мину под каретой Александра Второго.
— И
на реставрацию стен
Кремля.
И вдруг с черного неба опрокинули огромную чашу густейшего медного звука, нелепо лопнуло что-то, как будто выстрел пушки, тишина взорвалась, во тьму влился свет, и стало видно улыбки радости, сияющие глаза, весь
Кремль вспыхнул яркими огнями, торжественно и бурно поплыл над Москвой колокольный звон, а над толпой птицами затрепетали, крестясь, тысячи рук,
на паперть собора вышло золотое духовенство, человек с горящей разноцветно головой осенил людей огненным крестом, и тысячеустый голос густо, потрясающе и убежденно — трижды сказал...
Двумя валами
на площадь вливалась темная, мохнатая толпа, подкатываясь к стене
Кремля, к Спасским и Никольским воротам.
— С утра хожу, смотрю, слушаю. Пробовал объяснять. Не доходит. А ведь просто: двинуться всей массой прямо с поля
на Кремль, и — готово! Кажется, в Брюсселе публика из театра, послушав «Пророка», двинулась и — получила конституцию… Дали.
…Через четверть часа мы были
на берегу подле стен казанского
кремля, передрогнувшие и вымоченные. Я взошел в первый кабак, выпил стакан пенного вина, закусил печеным яйцом и отправился в почтамт.
Противудействие петербургскому терроризму образования никогда не перемежалось: казенное, четвертованное, повешенное
на зубцах
Кремля и там пристреленное Меншиковым и другими царскими потешниками, в виде буйных стрельцов, отравленное в равелине Петербургской крепости, в виде царевича Алексея, оно является, как партия Долгоруких при Петре II, как ненависть к немцам при Бироне, как Пугачев при Екатерине II, как сама Екатерина II, православная немка при прусском голштинце Петре III, как Елизавета, опиравшаяся
на тогдашних славянофилов, чтоб сесть
на престол (народ в Москве ждал, что при ее коронации изобьют всех немцев).
Доля их шла в
Кремль; там
на чистом воздухе, окруженный высшим духовенством, стоял коленопреклоненный митрополит и молился — да мимо идет чаша сия.
Вся царская фамилия молилась, около нее сенат, министры, а кругом
на огромном пространстве стояли густые массы гвардии, коленопреклоненные, без кивера, и тоже молились; пушки гремели с высот
Кремля.
Интересно, что, когда меня высылали из советской России, мне сказал любопытную фразу мягкий и сравнительно культурный коммунист К. Он был председателем Академии художественных наук, членом которой я был. «В
Кремле надеются, что, попав в Западную Европу, вы поймете,
на чьей стороне правда».
Когда-то
на месте этой каменной лестницы,
на Болоте, против
Кремля, стояла
на шесте голова Степана Разина, казненного здесь.
На другой день пушка действительно была
на указанном пустыре. Начальство перевезло ее в
Кремль и водрузило
на прежнем месте, у стены. Благодарность получил.
— Хотел сегодня
на хозяйской гитаре выехать, а то туда, к
Кремлю, мостовые совсем оголели…
Уже много лет спустя выяснилось, что пушка для Смолина была украдена другая, с другого конца кремлевской стены послушными громилами, принесена
на Антроповы ямы и возвращена в
Кремль, а первая так и исчезла.
Был с ним курьезный случай: как-то украли медную пушку из
Кремля, пудов десяти весу, и приказало ему начальство через три дня пушку разыскать. Он всех воров
на ноги.
От университета прошел он в
Кремль, миновал, сняв шапку, Спасские ворота, взглянул
на живописно расположенное Замоскворечье, посмотрел
на Ивана Великого, который как будто бы побелел.
Теперь в
Кремле нет-нет подойдет курсовой офицер, одернет складку шинели, поправит поясную медную бляху с изображением пылающей гранаты, надвинет еще круче
на правый глаз круглую барашковую шапку с начищенным двуглавым орлом.
— Тогда, перед казнью, много наших донцов похватали! Приехали они в Москву атамана спасать. Похватали и сослали кого в Соловки, кого куда. Уж через пять лет, когда воцарился Федор, вернули, и многие из них шли через Москву и еще видели
на шесте, против
Кремля,
на Болоте, голову своего атамана.
На днях я ходила с нашей старушкой-горничной в
Кремль и была там во всех церквах.
Выехав от Марфиных, она направилась не домой, а в
Кремль, в один из соборов, где, не видя даже, перед каким образом, упала
на колени и начала со слезами
на глазах молиться.
Вслед за
кремлями внесли около сотни золоченых и крашеных деревьев,
на которых вместо плодов висели пряники, коврижки и сладкие пирожки.
Надеваю платье, сажусь
на конь; со всех мест бояре спешат ко
Кремлю, кто верхом, кто сам о себе, словно простой человек, даже никто о чести своей не думает!
Убранные таким образом, они внесли в палату сахарный
кремль, в пять пудов весу, и поставили его
на царский стол.
Однажды, когда я сидел
на скамье под стеною
кремля, рядом со мною очутился дядя Яков. Я не заметил, как он подошел, и не сразу узнал его; хотя в течение нескольких лет мы жили в одном городе, но встречались редко, случайно и мельком.
Досыта насмотревшись
на все, я возвращаюсь домой, чувствую себя взрослым человеком, способным
на всякую работу. По дороге я смотрю с горы
кремля на Волгу, — издали, с горы, земля кажется огромной и обещает дать все, чего захочешь.
Возвращаясь вечером с ярмарки, я останавливался
на горе, у стены
кремля, и смотрел, как за Волгой опускается солнце, текут в небесах огненные реки, багровеет и синеет земная, любимая река. Иногда в такие минуты вся земля казалась огромной арестантской баржей; она похожа
на свинью, и ее лениво тащит куда-то невидимый пароход.
Он не смел мыслить, не смел надеяться: но против воли Москва,
Кремль, Спас
на Бору и прекрасная незнакомка представились его воображению.
— Да слышишь ли ты, голова! он
на других-то людей вовсе не походит. Посмотрел бы ты, как он сел
на коня, как подлетел соколом к войску, когда оно, войдя в Москву, остановилось у Арбатских ворот, как показал
на Кремль и соборные храмы!.. и что тогда было в его глазах и
на лице!.. Так я тебе скажу: и взглянуть-то страшно! Подле его стремени ехал Козьма Минич Сухорукий… Ну, брат, и этот молодец! Не так грозен, как князь Пожарский, а нашего поля ягода — за себя постоит!
Спешите, храбрые нижегородцы! спешите водрузить хоругвь спасителя
на поруганных стенах священного
Кремля!
— Все так же? — сказал старец, покачав с неудовольствием головою. — Кажется, давно бы пора тебе оправиться. Жаль, Юрий Дмитрич, если ты еще так слаб, что не можешь сидеть
на коне: мы завтра входим в
Кремль.
Посмотрел бы ты, Юрий Дмитрич, когда выпустили из
Кремля на нашу сторону боярских жен, которые были в полону у поляков, какой бунт подняли эти разбойники!
Несмотря
на претерпенное неприятелем поражение, он успел ночью
на 23-е число, при помощи изменника Григорья Орлова, провести в
Кремль шестьсот человек гайдуков.
— Что это, боярин? Уж не о смертном ли часе ты говоришь? Оно правда, мы все под богом ходим, и ты едешь не
на свадебный пир; да господь милостив! И если загадывать вперед, так лучше думать, что не по тебе станут служить панихиду, а ты сам отпоешь благодарственный молебен в Успенском соборе; и верно, когда по всему
Кремлю под колокольный звон раздастся: «Тебе бога хвалим», — ты будешь смотреть веселее теперешнего… А!.. Наливайко! — вскричал отец Еремей, увидя входящего казака. Ты с троицкой дороги? Ну что?
— Ну да! Посмотри, — продолжал Минин, указывая
на беспорядочные толпы казаков князя Трубецкого, которые не входили, а врывались, как неприятели, Троицкими и Боровицкими воротами в
Кремль. — Видишь ли, Юрий Дмитрич, как беснуются эти разбойники? Ну, походит ли эта сволочь
на православное и христолюбивое войско? Если б они не боялись нас, то давно бы бросились грабить чертоги царские. Посмотри-ка, словно волки рыщут вокруг Грановитой палаты.
Андрей Ефимыч сконфузился и приложился к образу, а Михаил Аверьяныч вытянул губы и, покачивая головой, помолился шепотом, и опять у него
на глазах навернулись слезы. Затем пошли в
Кремль и посмотрели там
на царь-пушку и царь-колокол и даже пальцами их потрогали, полюбовались видом
на Замоскворечье, побывали в храме Спасителя и в Румянцевском музее.
Постой, царевич. Наконец
Я слышу речь не мальчика, но мужа.
С тобою, князь, она меня мирит.
Безумный твой порыв я забываю
И вижу вновь Димитрия. Но — слушай:
Пора, пора! проснись, не медли боле;
Веди полки скорее
на Москву —
Очисти
Кремль, садись
на трон московский,
Тогда за мной шли брачного посла;
Но — слышит бог — пока твоя нога
Не оперлась
на тронные ступени,
Пока тобой не свержен Годунов,
Любви речей не буду слушать я.
Заутра вновь святейший патриарх,
В
Кремле отпев торжественно молебен,
Предшествуем хоругвями святыми,
С иконами Владимирской, Донской,
Воздвижется; а с ним синклит, бояре,
Да сонм дворян, да выборные люди
И весь народ московский православный,
Мы все пойдем молить царицу вновь,
Да сжалится над сирою Москвою
И
на венец благословит Бориса.
Не встреться я с Бурлаком в
Кремле на пасхальной заутрени, служил бы я где-нибудь и уездных городишках
на провициальных сценах и в лучшем случае сделался бы сторублевым актером и ходил бы по шпалам. Ни о какой литературе и речи бы не было.
— Митрополит! — говорили остановившиеся прохожие, снимали шапки и кланялись возку, из окна которого митрополит в черной рясе с широкими рукавами и в белом клобуке с бриллиантовым крестом благословлял
на обе стороны народ. Oн eхал к
Кремлю.
Рассветало, когда мы с Андреевым-Бурлаком вышли от А. А. Бренко. Народу
на улицах было много. Несли освященные куличи и пасхи. По Тверской шел народ из
Кремля. Ни одного извозчика, ни одного экипажа: шли и по тротуарам и посреди улиц. Квартира Бурлака находилась при театре в нижнем этаже, вход в нее был со двора.
Коридорный скрылся, а Колесов, напившись чаю, оделся, запер дверь, ключ от номера взял с собой и пошел по Москве. Побывал в
Кремле, проехался
на интересовавшей его конке и, не зная Москвы, пообедал в каком-то скверном трактире
на Сретенке, где содрали с него втридорога, а затем пешком отправился домой, спрашивая каждого дворника, как пройти
на Дьяковку.