Неточные совпадения
Да объяви всем, чтоб знали: что вот, дискать, какую честь бог послал городничему, — что выдает
дочь свою не то чтобы за какого-нибудь простого человека, а за такого, что и
на свете еще не было, что может все сделать, все, все, все!
Матери не нравились в Левине и его странные и резкие суждения, и его неловкость в
свете, основанная, как она полагала,
на гордости, и его, по ее понятиям, дикая какая-то жизнь в деревне, с занятиями скотиной и мужиками; не нравилось очень и то, что он, влюбленный в ее
дочь, ездил в дом полтора месяца, чего-то как будто ждал, высматривал, как будто боялся, не велика ли будет честь, если он сделает предложение, и не понимал, что, ездя в дом, где девушка невеста, надо было объясниться.
Одна была
дочь матроса, ремесленника, мастерившая игрушки, другая — живое стихотворение, со всеми чудесами его созвучий и образов, с тайной соседства слов, во всей взаимности их теней и
света, падающих от одного
на другое.
Женат же был
на одной из высшего
света, но не так богатой, Фанариотовой, и имел от нее сына и
дочь.
Две младшие
дочери, в храмовой праздник али отправляясь куда в гости, надевали голубые или зеленые платья, сшитые по-модному, с обтяжкою сзади и с аршинным хвостом, но
на другой же день утром, как и во всякий день, подымались чем
свет и с березовыми вениками в руках выметали горницы, выносили помои и убирали сор после постояльцев.
Вся история римского падения выражена тут бровями, лбами, губами; от
дочерей Августа до Поппеи матроны успели превратиться в лореток, и тип лоретки побеждает и остается; мужской тип, перейдя, так сказать, самого себя в Антиное и Гермафродите, двоится: с одной стороны, плотское и нравственное падение, загрязненные черты развратом и обжорством, кровью и всем
на свете, безо лба, мелкие, как у гетеры Гелиогабала, или с опущенными щеками, как у Галбы; последний тип чудесно воспроизвелся в неаполитанском короле.
Она пряталась от
дочери, избегала
света, беспрестанно ощипывала и обдергивала
на себе платье и дико озиралась, словно чего-то ища.
Дом уж и в то время обращался в руины, так что неминучее дело было затевать новый, а Чепраков все откладывал да откладывал — с тем и
на тот
свет отправился, оставивши вдову с четырьмя
дочерьми.
Дверь в кабинет отворена… не более, чем
на ширину волоса, но все же отворена… а всегда он запирался.
Дочь с замирающим сердцем подходит к щели. В глубине мерцает лампа, бросающая тусклый
свет на окружающие предметы. Девочка стоит у двери. Войти или не войти? Она тихонько отходит. Но луч
света, падающий тонкой нитью
на мраморный пол, светил для нее лучом небесной надежды. Она вернулась, почти не зная, что делает, ухватилась руками за половинки приотворенной двери и… вошла.
Олимпиада Самсоновна говорит ему: «Я у вас, тятенька, до двадцати лет жила, —
свету не видала, что же, мне прикажете отдать вам деньги, а самой опять в ситцевых платьях ходить?» Большов не находит ничего лучшего сказать
на это, как только попрекнуть
дочь и зятя невольным благодеянием, которое он им сделал, передавши в их руки свое имение.
К этому прибавляли, в виде современной характеристики нравов, что бестолковый молодой человек действительно любил свою невесту, генеральскую
дочь, но отказался от нее единственно из нигилизма и ради предстоящего скандала, чтобы не отказать себе в удовольствии жениться пред всем
светом на потерянной женщине и тем доказать, что в его убеждении нет ни потерянных, ни добродетельных женщин, а есть только одна свободная женщина; что он в светское и старое разделение не верит, а верует в один только «женский вопрос».
Умирая, эта «немка» умоляла мужа отправить
дочь туда,
на Запад, где и
свет, и справедливость, и счастье.
Не может он только найти заветного гостинца для меньшой любимой
дочери, аленького цветочка, краше которого не было бы
на белом
свету.
У честного купца дух занимается, подходит он ко тому цветку, запах от цветка по всему саду, ровно струя бежит; затряслись и руки и ноги у купца, и возговорил он голосом радошным: «Вот аленькой цветочик, какого нет краше
на белом
свете, о каком просила меня
дочь меньшая, любимая».
Старшим
дочерям гостинцы я сыскал, а меньшой
дочери гостинца отыскать не мог; увидел я такой гостинец у тебя в саду, аленькой цветочик, какого краше нет
на белом
свете, и подумал я, что такому хозяину богатому, богатому, славному и могучему, не будет жалко цветочка аленького, о каком просила моя меньшая
дочь любимая.
А есть у меня три
дочери, три
дочери красавицы, хорошие и пригожие; обещал я им по гостинцу привезть: старшей
дочери — самоцветный венец, средней
дочери — тувалет хрустальный; а меньшой
дочери — аленькой цветочик, какого бы не было краше
на белом
свете.
Не слушала таких речей молода купецка
дочь, красавица писаная, и стала молить пуще прежнего, клясться, божиться и ротитися, что никакого
на свете страшилища не испугается и что не разлюбит она своего господина милостивого, и говорит ему таковые слова: «Если ты стар человек — будь мне дедушка, если середович — будь мне дядюшка, если же молод ты — будь мне названой брат, и поколь я жива — будь мне сердечный друг».
В та поры, не мешкая ни минуточки, пошла она во зеленый сад дожидатися часу урочного, и когда пришли сумерки серые, опустилося за лес солнышко красное, проговорила она: «Покажись мне, мой верный друг!» И показался ей издали зверь лесной, чудо морское: он прошел только поперек дороги и пропал в частых кустах, и не взвидела
света молода
дочь купецкая, красавица писаная, всплеснула руками белыми, закричала источным голосом и упала
на дорогу без памяти.
Как возговорит к ней отец таковы речи: «Что же,
дочь моя милая, любимая, не берешь ты своего цветка желанного; краше его нет
на белом
свете?» Взяла
дочь меньшая цветочик аленькой ровно нехотя, целует руки отцовы, а сама плачет горючими слезами.
— Да ведь это прелесть, — проговорила она медлительным голосом, — это чудо! Я уже полагала, что таких молодых людей, как вы,
на свете больше не встречается.
Дочь кондитера!
— Нет, — сказала твердым голосом Анастасья, — я не отрекусь от отца моего. Да, злодеи! я
дочь боярина Шалонского, и если для вас мало, что вы, как разбойники, погубили моего родителя, то умертвите и меня!.. Что мне радости
на белом
свете, когда я вижу среди убийц отца моего… Ах! умертвите меня!
Мы были в конце аллеи и уселись в тени
на скамейке. В другом конце дорожки генерал с
дочерью повернули обратно, и опять пятна
света мелькали
на серой тужурке генерала и
на светлой дамской фигуре… Они тихо приближались к нашему концу.
Так, помню, помню: песня эта
Во время наше сложена.
Уже давно в забаву
светаПоется меж людей она.
Кочуя
на степях Кагула,
Ее, бывало, в зимню ночь
Моя певала Мариула,
Перед огнем качая
дочь.
В уме моем минувши лета
Час от часу темней, темней;
Но заронилась песня эта
Глубоко в памяти моей.
На луговой стороне Волги, там, где впадает в нее прозрачная река Свияга и где, как известно по истории Натальи, боярской
дочери, жил и умер изгнанником невинным боярин Любославский, — там, в маленькой деревеньке родился прадед, дед, отец Леонов; там родился и сам Леон, в то время, когда природа, подобно любезной кокетке, сидящей за туалетом, убиралась, наряжалась в лучшее свое весеннее платье; белилась, румянилась… весенними цветами; смотрелась с улыбкою в зеркало… вод прозрачных и завивала себе кудри…
на вершинах древесных — то есть в мае месяце, и в самую ту минуту, как первый луч земного
света коснулся до его глазной перепонки, в ореховых кусточках запели вдруг соловей и малиновка, а в березовой роще закричали вдруг филин и кукушка: хорошее и худое предзнаменование! по которому осьми-десятилетняя повивальная бабка, принявшая Леона
на руки, с веселою усмешкою и с печальным вздохом предсказала ему счастье и несчастье в жизни, вёдро и ненастье, богатство и нищету, друзей и неприятелей, успех в любви и рога при случае.
Я тверд! не бойся продолжать;
Какая мне нужда до этой
дочери,
И мало ль
дочерей на свете…
Говорили отец и
дочь с глазу
на глаз, но по невидимым нитям этот разговор облетел в самое короткое время все, какие только есть
на свете, музеи, цирки, паноптикумы, «шапито» и балаганы. Люди этих занятий пишут друг другу часто и всегда о делах. Вскоре
на всем земном шаре стало известно, что Барнум со своей
дочерью разъезжают по разным странам с целью найти для красавицы Мод подходящего мужа, а великому Барнуму — достойного преемника.
Бывало, после вечернего чая, сидя
на крыльце, он заставлял Митьку читать страшные рассказы из «Вокруг
света». Около него всё семейство — жена,
дочь, — а кругом так тихо, родственно. Душа спокойна, думать не о чем. Иногда попадается интересная картинка: изображены
на ней деревья с такими громадными узорчатыми листьями; река течёт; ширь, даль, простор, не наши русские — пустынные и скучные, — а такие заманчивые. Семейство рассуждает...
Окончилось вечернее моление. Феодор пошел к игумну, не обратив
на нее ни малейшего внимания, сказал ему о причине приезда и просил дозволения переночевать. Игумен был рад и повел Феодора к себе… Первое лицо, встретившее их, была женщина, стоявшая близ Феодора,
дочь игумна, который удалился от
света, лишившись жены, и с которым был еще связан своею
дочерью; она приехала гостить к отцу и собиралась вскоре возвратиться в небольшой городок близ Александрии, где жила у сестры своей матери.
В хозяйственном быту Талимон лентяй, каких
свет не создавал. Вместо самого необходимого домашнего дела он предпочитает целые сутки бродить по лесу с ружьем за плечами. Когда его тринадцатилетняя
дочь Варка вместе со своим братишкой Архипом вспахивают кое-как, неумелыми слабыми руками, жалкий клочок поля, Талимон только смотрит
на них с завалинки, равнодушно покуривая трубку, околоченную медью.
В тот же миг разъяренная толпа хлынула
на ступени за Поэтом. Снизу расшатываются колонны. Вой и крики. Терраса рушится, увлекая за собою Короля, Поэта,
Дочь Зодчего, часть народа. Ясно видно, как в красном
свете факелов люди рыщут внизу, разыскивая трупы, поднимают каменный осколок мантии, каменный обломок торса, каменную руку. Слышатся крики ужаса...
И представляется Александру Михайловичу зала офицерского клуба, полная
света, жары, музыки и барышень, которые сидят целыми клумбами вдоль стен и только ждут, чтобы ловкий молодой офицер пригласил
на несколько туров вальса. И Стебельков, щелкнув каблуками («жаль, черт возьми, шпор нет!»), ловко изгибается пред хорошенькою майорскою
дочерью, грациозно развесив руки, говорит: «permettez» [Позвольте (фр.).] и майорская
дочь кладет ему ручку около эполета, и они несутся, несутся…
Мне и в голову не могло прийти, что этот бесцветный старый Пьер (ему тогда было лет тридцать, но, по моему клопиному масштабу, он казался мне чрезвычайно пожилым), что наш незаметный Пьер смеет любить, да еще кого, саму Ольгу Сур, первую артистку цирка, мировую знаменитость,
дочь грозного и всесильного директора, страшнее и богаче которого не было никого
на свете.
— Видела?.. Это жених мой, Таня!.. Только ты покаместь об этом никому не сказывай… никому, никому
на свете… Придет Покров — повенчаемся, в городе будем жить. Ты у меня заместо
дочери будешь, жениха тебе сыщем славного. Наградим тебя, всем наградим… Дом тебе выстрою, обзаведенье все… Барыней заживешь, в шелках-бархатах станешь ходить… во всяком довольстве будешь жить… Смотри же, не сказывай, никому не сказывай!
Обобрали беднягу, как малинку, согнуло горе старика, не глядел бы
на вольный
свет, бежал бы куда из дому: жена воет не своим голосом, убивается;
дочери ревут, причитают над покраденными сарафанами, ровно по покойникам.
— «Хорошо, — отвечал он, — положим, Аяк-Ага ничего не пожалеет для своей
дочери; но кто знает, что после ты не будешь меня упрекать в том, что я ничего не имел и тебе всем обязан; нет, милая Магуль-Мегери, я положил зарок
на свою душу: обещаюсь семь лет странствовать по
свету и нажить себе богатство либо погибнуть в дальних пустынях; если ты согласна
на это, то по истечении срока будешь моею».
Тетушку и это уже не занимало: она усиленно хозяйничала, и один раз, поехав
на поле, так растряслась по кочкам, что в тот же день бог дал ей
дочь — прехорошенькую княжну. К счастию, ребенок хотя пришел
на свет немножко и рановременно, но это ему не повредило.
Все семейство Зиновья Алексеича, особенно мать с
дочерьми, произвели
на него какое-то таинственное обаяние, и того отрадного чувства, что испытывал он, находясь в их кругу, он не променял бы теперь ни
на что
на свете…
Не принимай векселей, купонов, акций и каждую сторублевку ощупай, обнюхай и осмотри
на свет, ибо нередки случаи, когда родители дают за своими
дочерями фальшивые деньги.
Отец Лиды постоянно занимался со своей слепой
дочерью, со слов знакомя ее с разными науками, поэтому Лидочка была достаточно образованна, чтобы не поверить в существование фей и всего сверхъестественного
на белом
свете.
— Если решишься сослужить службу своему отечеству, то совершишь благое дело. Да благословит тебя Господь! Помни, мы с тобою сочлись
на земле и
на том
свете. Иди теперь с миром. Моя
дочь должна скоро воротиться; я не желал бы, чтобы она тебя видела.
Тони припоминала, как она выезжала со старушкой в
свет, пока та еще была в силах делать выезды, как избранный кружок, собиравшийся у нее в доме, обращался с бедною воспитанницей, словно с родной
дочерью аристократической барыни. Засыпая у себя дома, ей чудилось, что сухая рука ее, исписанная синими жилками, благословляла ее
на сон грядущий, и она верила, что благословение это принесет ей счастье. Помнила Тони, как заболела тяжко старушка, перемогалась недолго и просила ее перед смертью закрыть ей глаза.
Княгиня с
дочерьми, спохватившись, что она не в силах притворяться равнодушной к поразившему ее инциденту в семье, скрылась
на время от взоров
света в тесном семейном кругу.
— Невдомек мне, милостивец, хотя убей, в разум слов твоих взять не сумею, при чем тут брат мой и
дочь моя, смекнуть не могу, вот те Христос, боярин… В какой уж раз говорю тебе, сына твоего в глаза не видал, и есть ли такой
на свете молодец — не ведаю… А погубишь
дочь мою, голубицу чистую, неповинную, грех тебе будет незамолимый, а ей
на небесах обитель Христова светлая…
—
Дочерью, — отвечала императрица, — она счастливо явилась
на свет в нынешнюю ночь.
Разнесенский. Когда она узнала это, добрая, великодушная
дочь не хотела вести родителя своего
на позорище
света: она скрыла преступление в глубине души своей. Между тем, две вышереченные особы, которые ожидали от нее спасения, не получивши его, извергли
на нее поток оскорблений, и прочее, и прочее.
Мать остановилась перед своею
дочерью, любуясь ею с каким-то религиозным благоговением, как бы пораженная мыслью, что она могла произвести
на свет такое чистое, нежное существо.
— Я его больше не хочу знать… У меня больше нет родных — у меня только один друг
на свете — это ты. У меня только одна
дочь — Таня, которую я люблю всею душою, и я готов сделать все, чтобы было упрочено ее счастье, которое я же, как вор, украл у ее родителей… Семен Толстых причинил горе нашей
дочери — он негодяй и подлец и ни одного часа не может больше оставаться под этой кровлей… Выгони его немедленно, Иннокентий, выгони… Чтобы сегодня же здесь не было его духу…
— Мама, разве существуют
на свете отцы, которые допустят умереть
дочь, не дав ей прощального поцелуя?..
После моей смерти она останется сиротою, так как он отказался от нее при ее появлении
на свет, взяв с меня клятву, никогда не называть этого ребенка его
дочерью.
— Так выбирай любое, — сказала Лукерия Павловна, — или
дочь садовника завтра замуж, или завтра меня не будет
на свете.