Неточные совпадения
— Зачем? — спросил, указывая глазами
на реку, Угрюм-Бурчеев у сопровождавших его квартальных, когда прошел первый
момент оцепенения.
Гладиатор и Диана подходили вместе, и почти в один и тот же
момент: раз-раз, поднялись над рекой и перелетели
на другую сторону; незаметно, как бы летя, взвилась за ними Фру-Фру, но в то самое время, как Вронский чувствовал себя
на воздухе, он вдруг увидал, почти под ногами своей лошади, Кузовлева, который барахтался с Дианой
на той стороне реки (Кузовлев пустил поводья после прыжка, и лошадь полетела с ним через голову).
На ее пальце блестело лучистое кольцо Грэя, как
на чужом, — своим не могла признать она в этот
момент, не чувствовала палец свой.
И так-то вот всегда у этих шиллеровских прекрасных душ бывает: до последнего
момента рядят человека в павлиные перья, до последнего
момента на добро, а не
на худо надеются; и хоть предчувствуют оборот медали, но ни за что себе заранее настоящего слова не выговорят; коробит их от одного помышления; обеими руками от правды отмахиваются, до тех самых пор, пока разукрашенный человек им собственноручно нос не налепит.
Но уже утром он понял, что это не так. За окном великолепно сияло солнце, празднично гудели колокола, но — все это было скучно, потому что «мальчик» существовал. Это ощущалось совершенно ясно. С поражающей силой, резко освещенная солнцем,
на подоконнике сидела Лидия Варавка, а он, стоя
на коленях пред нею, целовал ее ноги. Какое строгое лицо было у нее тогда и как удивительно светились ее глаза!
Моментами она умеет быть неотразимо красивой. Оскорбительно думать, что Диомидов…
Лютов видел, как еще двое людей стали поднимать гроб
на плечо Игната, но человек в полушубке оттолкнул их, а перед Игнатом очутилась Алина; обеими руками, сжав кулаки, она ткнула Игната в лицо, он мотнул головою, покачнулся и медленно опустил гроб
на землю.
На какой-то
момент люди примолкли. Мимо Самгина пробежал Макаров, надевая кастет
на пальцы правой руки.
Открыв глаза, он увидал лицо свое в дыме папиросы отраженным
на стекле зеркала; выражение лица было досадно неумное, унылое и не соответствовало серьезности
момента: стоит человек, приподняв плечи, как бы пытаясь спрятать голову, и через очки, прищурясь, опасливо смотрит
на себя, точно
на незнакомого.
Как всегда, сдержанный, скупой
на слова, он привычно вылавливал ходовые фразы, ловко находя удобный
момент для выступлений своих, и суховато, докторально давал советы.
Со всей решимостью,
на какую Клим был способен в этот
момент, он спросил себя: что настоящее, невыдуманное в его чувствах к Лидии?
Самгин подвинулся к решетке сада как раз в тот
момент, когда солнце, выскользнув из облаков, осветило
на паперти собора фиолетовую фигуру протоиерея Славороссова и золотой крест
на его широкой груди. Славороссов стоял, подняв левую руку в небо и простирая правую над толпой благословляющим жестом. Вокруг и ниже его копошились люди, размахивая трехцветными флагами, поблескивая окладами икон, обнажив лохматые и лысые головы.
На минуту стало тихо, и зычный голос сказал, как в рупор...
Союзы городов и земств должны строго объединиться как организация,
на которую властью исторического
момента возлагается обязанность замещать Государственную думу в течение сроков ее паралича.
— Уничтожай его! — кричал Борис, и начинался любимейший
момент игры: Варавку щекотали, он выл, взвизгивал, хохотал, его маленькие, острые глазки испуганно выкатывались, отрывая от себя детей одного за другим, он бросал их
на диван, а они, снова наскакивая
на него, тыкали пальцами ему в ребра, под колени. Клим никогда не участвовал в этой грубой и опасной игре, он стоял в стороне, смеялся и слышал густые крики Глафиры...
С этого
момента Самгину стало казаться, что у всех запасных открытые рты и лица людей, которые задыхаются. От ветра, пыли, бабьего воя, пьяных песен и непрерывной, бессмысленной ругани кружилась голова. Он вошел
на паперть церкви;
на ступенях торчали какие-то однообразно-спокойные люди и среди них старичок с медалью
на шее, тот, который сидел в купе вместе с Климом.
Она очень легко убеждалась, что Константин Леонтьев такой же революционер, как Михаил Бакунин, и ее похвалы уму и знаниям Клима довольно быстро приучили его смотреть
на нее, как
на оселок, об который он заостряет свои мысли. Но являлись
моменты и разноречий с нею, первый возник
на дебюте Алины Телепневой в «Прекрасной Елене».
Он не забыл о том чувстве, с которым обнимал ноги Лидии, но помнил это как сновидение. Не много дней прошло с того
момента, но он уже не один раз спрашивал себя: что заставило его встать
на колени именно пред нею? И этот вопрос будил в нем сомнения в действительной силе чувства, которым он так возгордился несколько дней тому назад.
Были в жизни его
моменты, когда действительность унижала его, пыталась раздавить, он вспомнил ночь 9 Января
на темных улицах Петербурга, первые дни Московского восстания, тот вечер, когда избили его и Любашу, — во всех этих случаях он подчинялся страху, который взрывал в нем естественное чувство самосохранения, а сегодня он подавлен тоже, конечно, чувством биологическим, но — не только им.
— Единственное, Кирилл Иваныч, спасение наше — в золоте, в иностранном золоте! Надобно всыпать в нашу страну большие миллиарды франков, марок, фунтов, дабы хозяева золота в опасный
момент встали
на защиту его, вот как раз моя мысль!
Он почти всегда безошибочно избирал для своего тоста
момент, когда зрелые люди тяжелели, когда им становилось грустно, а молодежь, наоборот, воспламенялась. Поярков виртуозно играл
на гитаре, затем хором пели окаянные русские песни, от которых замирает сердце и все в жизни кажется рыдающим.
В другой раз она долго и туманно говорила об Изиде, Сете, Озирисе. Самгин подумал, что ее, кажется, особенно интересуют сексуальные
моменты в религии и что это, вероятно, физиологическое желание здоровой женщины поболтать
на острую тему. В общем он находил, что размышления Марины о религии не украшают ее, а нарушают цельность ее образа.
А в следующий
момент подумал, что если он так одинок, то это значит, что он действительно исключительный человек. Он вспомнил, что ощущение своей оторванности от людей было уже испытано им у себя в городе,
на паперти церкви Георгия Победоносца; тогда ему показалось, что в одиночестве есть нечто героическое, возвышающее.
И не спеша, люди, окружавшие Самгина, снова пошли в Леонтьевский, оглядываясь, как бы ожидая, что их позовут назад; Самгин шел, чувствуя себя так же тепло и безопасно, как чувствовал
на Выборгской стороне Петербурга. В общем он испытывал удовлетворение человека, который, посмотрев репетицию, получил уверенность, что в пьесе нет
моментов, терзающих нервы, и она может быть сыграна очень неплохо.
Самгин слушал равнодушно, ожидая удобного
момента поставить свой вопрос.
На столе, освещенном спиртовой лампой, самодовольно и хвастливо сиял самовар, блестел фарфор посуды, в хрустале ваз сверкали беловатые искры, в рюмках — золотистый коньяк.
— Ну, если б не стыдно было, так вы — не говорили бы
на эту тему, — сказал Самгин. И прибавил поучительно: — Человек беспокоится потому, что ищет себя. Хочет быть самим собой, быть в любой
момент верным самому себе. Стремится к внутренней гармонии.
— Я те задам! — проворчал Тагильский, облизнул губы, сунул руки в карманы и осторожно, точно кот, охотясь за птицей, мелкими шагами пошел
на оратора, а Самгин «предусмотрительно» направился к прихожей, чтоб, послушав Тагильского, в любой
момент незаметно уйти. Но Тагильский не успел сказать ни слова, ибо толстая дама возгласила...
Самгин видел, как под напором зрителей пошатывается стена городовых, он уже хотел выбраться из толпы, идти назад, но в этот
момент его потащило вперед, и он очутился
на площади, лицом к лицу с полицейским офицером, офицер был толстый, скреплен ремнями, как чемодан, а лицом очень похож
на редактора газеты «Наш край».
Клим Самгин почувствовал, что
на какой-то
момент все вокруг, и сам он тоже, оторвалось от земли и летит по воздуху в вихре стихийного рева.
На человека иногда нисходят редкие и краткие задумчивые мгновения, когда ему кажется, что он переживает в другой раз когда-то и где-то прожитой
момент. Во сне ли он видел происходящее перед ним явление, жил ли когда-нибудь прежде, да забыл, но он видит: те же лица сидят около него, какие сидели тогда, те же слова были произнесены уже однажды: воображение бессильно перенести опять туда, память не воскрешает прошлого и наводит раздумье.
«Я невеста!» — с гордым трепетом думает девушка, дождавшись этого
момента, озаряющего всю ее жизнь, и вырастет высоко, и с высоты смотрит
на ту темную тропинку, где вчера шла одиноко и незаметно.
Штольц помог ему продлить этот
момент, сколько возможно было для такой натуры, какова была натура его друга. Он поймал Обломова
на поэтах и года полтора держал его под ферулой мысли и науки.
Зато поэты задели его за живое: он стал юношей, как все. И для него настал счастливый, никому не изменяющий, всем улыбающийся
момент жизни, расцветания сил, надежд
на бытие, желания блага, доблести, деятельности, эпоха сильного биения сердца, пульса, трепета, восторженных речей и сладких слез. Ум и сердце просветлели: он стряхнул дремоту, душа запросила деятельности.
Она была несколько томна, но казалась такою покойною и неподвижною, как будто каменная статуя. Это был тот сверхъестественный покой, когда сосредоточенный замысел или пораженное чувство дают человеку вдруг всю силу, чтоб сдержать себя, но только
на один
момент. Она походила
на раненого, который зажал рану рукой, чтоб досказать, что нужно, и потом умереть.
«Нет! — говорил он, стараясь не глядеть
на ее профиль и жмурясь от ее искристых, широко открытых глаз, —
момент настал, брошу камень в эту холодную, бессердечную статую…»
«Тушины — наша истинная „партия действия“, наше прочное „будущее“, которое выступит в данный
момент, особенно когда все это, — оглядываясь кругом
на поля,
на дальние деревни, решал Райский, — когда все это будет свободно, когда все миражи, лень и баловство исчезнут, уступив место настоящему «делу», множеству «дела» у всех, — когда с миражами исчезнут и добровольные «мученики», тогда явятся,
на смену им, «работники», «Тушины»
на всей лестнице общества…»
Вскоре она погрузилась — не в печаль, не в беспокойство о письмах и о том, придет ли Марк, что сделает бабушка, — а в какой-то хаос смутных чувств, воспоминаний, напрасно стараясь сосредоточить мысли
на одном чувстве,
на одном
моменте.
У него не ставало терпения купаться в этой возне, суете, в черновой работе, терпеливо и мучительно укладывать силы в приготовление к тому праздничному
моменту, когда человечество почувствует, что оно готово, что достигло своего апогея, когда настал бы и понесся в вечность, как река, один безошибочный,
на вечные времена установившийся поток жизни.
Она решила, что «дела» изобретать нельзя, что оно само, силою обстоятельств, выдвигается
на очередь в данный
момент и что таким естественным путем рождающееся дело — только и важно, и нужно.
Около городка Симодо течет довольно быстрая горная речка:
на ней было несколько джонок (мелких японских судов). Джонки вдруг быстро понеслись не по течению, а назад, вверх по речке. Тоже необыкновенное явление: тотчас послали с фрегата шлюпку с офицером узнать, что там делается. Но едва шлюпка подошла к берегу, как ее водою подняло вверх и выбросило. Офицер и матросы успели выскочить и оттащили шлюпку дальше от воды. С этого
момента начало разыгрываться страшное и грандиозное зрелище.
Опираясь
на него, я вышел «
на улицу» в тот самый
момент, когда палуба вдруг как будто вырвалась из-под ног и скрылась, а перед глазами очутилась целая изумрудная гора, усыпанная голубыми волнами, с белыми, будто жемчужными, верхушками, блеснула и тотчас же скрылась за борт. Меня стало прижимать к пушке, оттуда потянуло к люку. Я обеими руками уцепился за леер.
Мы оставили его в самый занимательный
момент: Людовик-Наполеон только что взошел
на престол.
Всякий раз, при сильном ударе того или другого петуха, раздавались отрывистые восклицания зрителей; но когда побежденный побежал, толпа завыла дико, неистово, продолжительно, так что стало страшно. Все привстали с мест, все кричали. Какие лица, какие страсти
на них! и все это по поводу петушьей драки! «Нет, этого у нас не увидите», — сказал барон. Действительно, этот
момент был самый замечательный для постороннего зрителя.
Я еще понимаю, что дело о Холостове затянули
на десять лет и вытащили решение в тот
момент, когда Холостова уже нельзя было никуда сослать, кроме царствия небесного…
И в этот-то критический
момент, когда Заплатина сидела
на развалинах своих блестящих планов, вдруг к подъезду подкатываются американские сани с медвежьей полостью, и из саней выходит…
Это вопиющее дело началось еще при старом судопроизводстве, проходило через десятки административных инстанций и кончилось как раз в тот
момент, когда Сашка лежал
на столе.
Терпение у Альфонса Богданыча было действительно замечательное, но если бы Ляховский заглянул к нему в голову в тот
момент, когда Альфонс Богданыч, прочитав
на сон грядущий, как всякий добрый католик, латинскую молитву, покашливая и охая, ложился
на свою одинокую постель, — Ляховский изменил бы свое мнение.
Привалов переживал медовый месяц своего незаконного счастья. Собственно говоря, он плыл по течению, которое с первого
момента закружило его и понесло вперед властной пенившейся волной. Когда он ночью вышел из половодовского дома в достопамятный день бала, унося
на лице следы безумных поцелуев Антониды Ивановны, совесть проснулась в нем и внутренний голос сказал: «Ведь ты не любишь эту женщину, которая сейчас осыпала тебя своими ласками…»
Привалов никогда не чувствовал себя так легко, как в этот
момент;
на время он совсем позабыл о всем городском и ежедневно отсылал Зосе самые подробные письма о своей деятельности.
Россия переживает сейчас очень ответственный
момент, она стоит
на перепутьи.
И вот наступил
момент, когда германский дух созрел и внутренне приготовился, когда германская мысль и воля должны направиться
на внешний мир,
на его организацию и упорядочивание,
на весь мир, который германцу представлялся беспорядочным и хаотическим.
Русский народ не чувствует себя мужем, он все невестится, чувствует себя женщиной перед колоссом государственности, его покоряет «сила», он ощущает себя розановским «я
на тротуаре» в
момент прохождения конницы.
Теперь, после долгого, но, кажется, необходимого объяснения мы возвратились именно к тому
моменту нашего рассказа,
на котором остановили его в предыдущей книге.