Неточные совпадения
Окончив курсы в гимназии и университете с медалями, Алексей Александрович с помощью дяди тотчас стал
на видную служебную дорогу и с той поры исключительно отдался служебному честолюбию. Ни в гимназии, ни в университете, ни после
на службе Алексей Александрович не завязал ни с кем дружеских отношений.
Брат был самый близкий ему по душе человек, но он служил по министерству иностранных дел, жил всегда за границей, где он и умер скоро после женитьбы Алексея Александровича.
Вспоминал он, как
брат в университете и год после университета, несмотря
на насмешки товарищей, жил как монах, в строгости исполняя все обряды религии,
службы, посты и избегая всяких удовольствий, в особенности женщин; и потом как вдруг его прорвало, он сблизился с самыми гадкими людьми и пустился в самый беспутный разгул.
В качестве генеральского сына Николай Петрович — хотя не только не отличался храбростью, но даже заслужил прозвище трусишки — должен был, подобно
брату Павлу, поступить в военную
службу; но он переломил себе ногу в самый тот день, когда уже прибыло известие об его определении, и, пролежав два месяца в постели,
на всю жизнь остался «хроменьким».
— Слушай-ка, Варавка хочет перевести меня
на службу в Рязань, а это,
брат, не годится мне. Кто там, в Рязани, будет готовить меня в университет? Да еще — бесплатно, как Томилин?
В гимназии она считалась одной из первых озорниц, а училась небрежно. Как
брат ее, она вносила в игры много оживления и, как это знал Клим по жалобам
на нее, много чего-то капризного, испытующего и даже злого. Стала еще более богомольна, усердно посещала церковные
службы, а в минуты задумчивости ее черные глаза смотрели
на все таким пронзающим взглядом, что Клим робел пред нею.
Обыкновенно повечеру, после
службы, ежедневно,
на сон грядущий, стекалась монастырская
братия в келью старца, и всякий вслух исповедовал ему сегодняшние прегрешения свои, грешные мечты, мысли, соблазны, даже ссоры между собой, если таковые случались.
Она окончила воспитание моего отца и его
братьев; после смерти их родителей она заведовала их именьем до совершеннолетия, она отправила их в гвардию
на службу, она выдала замуж их сестер.
— Провожать я тебя не выйду — это уж,
брат, ау! А ежели со
службы тебя выгонят — синенькую
на бедность пожертвую. Прощай.
Об отцовском имении мы не поминали, потому что оно, сравнительно, представляло небольшую часть общего достояния и притом всецело предназначалось старшему
брату Порфирию (я в детстве его почти не знал, потому что он в это время воспитывался в московском университетском пансионе, а оттуда прямо поступил
на службу); прочие же дети должны были ждать награды от матушки.
Это было большое варварство, но вреда нам не принесло, и вскоре мы «закалились» до такой степени, что в одних рубашках и босые спасались по утрам с младшим
братом в старую коляску, где, дрожа от холода (дело было осенью, в период утренних заморозков), ждали, пока отец уедет
на службу.
Брат этот скоро переселился в Петербург
на службу и держал и сестру и тетку в черном теле, пока внезапная смерть не положила предела его поприщу.
— Ну, это не в Беловодье, а
на расейской стороне. Такое озеро есть, а
на берегу стоял святый град Китиш. И жители в нем были все благочестивые, а когда началась никонианская пестрота — святой град и ушел в воду. Слышен и звон и церковная
служба. А мы уйдем
на Кавказ, сестрица. Там места нежилые и всякое приволье. Всякая гонимая вера там сошлась: и молоканы, и субботники, и хлысты… Тепло там круглый год, произрастание всякое, наших
братьев и сестер найдется тоже достаточно… виноград…
В Тобольске живут Фонвизины и
братья Бобрищевы-Пушкины. Служат: Анненков, Свистунов и Александр Муравьев. С последним из них переехал и Вольф с правом заниматься медицинской практикой. В Таре — Штейнгейль. В Кургане — Щепин-Ростовский и Башмаков.
На службе Фондер-Бригген. В Омске
на службе Басаргин. Наконец, в Ялуторовске — Матвей Муравьев, Тизенгаузен, Якушкин, Оболенский и я. Сверх того две вдовы: А. В. Ентальцева и Д. И. Кюхельбекер.
В доме нас встретили неожиданные гости, которым мать очень обрадовалась: это были ее родные
братья, Сергей Николаич и Александр Николаич; они служили в военной
службе, в каком-то драгунском полку, и приехали в домовой отпуск
на несколько месяцев.
— Где тут, какая теперь
служба, — отвечал опять как бы с сердцем монах, — настоятель-то в отлучке, а
братия вся
на работе.
— Вы бы гораздо лучше сделали, если бы попросили
на это дело какого-нибудь другого чиновника: я в
службе мнителен и могу очень повредить вашему
брату, — сказал он.
— Знаешь, Ваня? — продолжал старик, увлекаясь все более и более, — это хоть не
служба, зато все-таки карьера. Прочтут и высокие лица. Вот ты говорил, Гоголь вспоможение ежегодное получает и за границу послан. А что, если б и ты? А? Или еще рано? Надо еще что-нибудь сочинить? Так сочиняй,
брат, сочиняй поскорее! Не засыпай
на лаврах. Чего глядеть-то!
Рыбушкин (почти засыпает). Ну да… дда! и убью! ну что ж, и убью! У меня,
брат Сашка, в желудке жаба, а в сердце рана… и все от него… от этого титулярного советника… так вот и сосет, так и сосет… А ты
на нее не смотри… чаще бей… чтоб помнила, каков муж есть… а мне… из
службы меня выгнали… а я, ваше высоко… ваше высокопревосходительство… ишь длинный какой — ей-богу, не виноват… это она все… все Палашка!.. ведьма ты! ч-ч-ч-е-орт! (Засыпает; Дернов уводит его.)
Другой протестант был некто m-r Козленев, прехорошенький собой молодой человек, собственный племянник губернатора, сын его родной сестры: будучи очень богатою женщиною, она со слезами умоляла
брата взять к себе
на службу ее повесу, которого держать в Петербурге не было никакой возможности, потому что он того и гляди мог попасть в солдаты или быть сослан
на Кавказ.
Капитан действительно замышлял не совсем для него приятное: выйдя от
брата, он прошел к Лебедеву, который жил в Солдатской слободке, где никто уж из господ не жил, и происходило это, конечно, не от скупости, а вследствие одного несчастного случая, который постиг математика
на самых первых порах приезда его
на службу: целомудренно воздерживаясь от всякого рода страстей, он попробовал раз у исправника поиграть в карты, выиграл немного — понравилось… и с этой минуты карты сделались для него какой-то ненасытимой страстью: он всюду начал шататься, где только затевались карточные вечеринки; схватывался с мещанами и даже с лакеями в горку — и не корысть его снедала в этом случае, но ощущения игрока были приятны для его мужественного сердца.
Глупо! отчего нам не служить?
на службе нашего
брата любят,
на службе деньги имеешь;
на службе влияние у тебя есть — не то что там, в этой литературе.
«Ничего не выследишь. Не
на худое иду. Я,
брат, о пользе
службы забочусь. Так-то».
Правда, он иногда говаривал мне: «
На службе,
брат, я все пять чувств теряю», — но все-таки как-то подозрительно!
Когда Евсей служил в полиции, там рассказывали о шпионах как о людях, которые всё знают, всё держат в своих руках, всюду имеют друзей и помощников; они могли бы сразу поймать всех опасных людей, но не делают этого, потому что не хотят лишить себя
службы на будущее время. Вступая в охрану, каждый из них даёт клятву никого не жалеть, ни мать, ни отца, ни
брата, и ни слова не говорить друг другу о тайном деле, которому они поклялись служить всю жизнь.
Одначе и из нашего
брата ныне путных мало: как отслужил
службу, так и шабаш, домой землю орать не заманишь, все в город
на вольные хлеба норовит!
— И словно знают фрунтовую
службу, — примолвил Зарядьев. — Как я поглядел в Кенигсберге
на их развод, так — нечего сказать — засмотрелся! Конечно, наш
брат, старый ротный командир, мог бы кой-что заметить в ружейных хватках; но зато как они прошли церемониальным маршем, так — я тебе скажу — чудо!
— Партизан!.. партизан!.. Посмотрел бы я этого партизана перед ротою — чай, не знает, как взвод завести! Терпеть не могу этих удальцов! То ли дело наш
брат фрунтовой: без команды вперед не суйся, а стой себе как вкопанный и умирай, не сходя с места. Вот это
служба! А то подкрадутся да подползут, как воры… Удалось — хорошо! не удалось — подавай бог ноги!.. Провал бы взял этих партизанов! Мне и кабардинцы
на кавказской линии надоели!
Лихачев был вскоре уволен, и вместо него определен директором старший учитель И. Ф. Яковкин. Дмитрий Княжевич сохранил надолго близкую связь с своими гимназическими товарищами. Он определился
на службу в Петербурге и каждую почту писал к
брату, обращаясь нередко ко всем нам. Его письма читали торжественно, во всеуслышанье.
Скажу только, что, наконец, гости, которые после такого обеда, естественно, должны были чувствовать себя друг другу родными и
братьями, встали из-за стола; как потом старички и люди солидные, после недолгого времени, употребленного
на дружеский разговор и даже
на кое-какие, разумеется, весьма приличные и любезные откровенности, чинно прошли в другую комнату и, не теряя золотого времени, разделившись
на партии, с чувством собственного достоинства сели за столы, обтянутые зеленым сукном; как дамы, усевшись в гостиной, стали вдруг все необыкновенно любезны и начали разговаривать о разных материях; как, наконец, сам высокоуважаемый хозяин дома, лишившийся употребления ног
на службе верою и правдою и награжденный за это всем, чем выше упомянуто было, стал расхаживать
на костылях между гостями своими, поддерживаемый Владимиром Семеновичем и Кларой Олсуфьевной, и как, вдруг сделавшись тоже необыкновенно любезным, решился импровизировать маленький скромный бал, несмотря
на издержки; как для сей цели командирован был один расторопный юноша (тот самый, который за обедом более похож был
на статского советника, чем
на юношу) за музыкантами; как потом прибыли музыканты в числе целых одиннадцати штук и как, наконец, ровно в половине девятого раздались призывные звуки французской кадрили и прочих различных танцев…
Семейство Калайдовичей состояло из добрейшей старушки матери, прелестной дочери, сестры Калайдовича, и двоюродного его
брата, исполнявшего в доме роль хозяина, так как сам Калайдович, кончив курс школы правоведения, поступил
на службу в Петербурге и у матери проводил только весьма короткое время.
Положим, я давно решил две вещи: идти в военную
службу и непременно в кавалерию. Проживавший в это время в годовом отпуску гусарский ротмистр, двоюродный
брат мой Николай Васильевич Семенкович нередко приезжал к нам гостить и настойчиво советовал мне поступить
на службу в Киевский жандармский дивизион.
Ал. Ив. Григорьев и родной
брат его Николай Иванович родились в семье владимирского помещика; но поступя
на службу, отказались от небольшого имения в пользу преклонной матери и двух, если не трех, сестер, старых девиц.
Фермор отвечал, что он был
на службе в Варшаве, но имел несчастие там заболеть и, по приказанию его высочества, привезен своим
братом Павлом в Петербург, а теперь находится для пользования свежим воздухом у
брата в лагере.
Брат Николая Федоровича, Павел Фермор, о котором неоднократно приходилось упоминать в этой эпопее, не мог сопровождать больного в Штетин. Он нужен был по
службе в петергофском лагере, а Николай Федорович был поручен смотрению своего товарища, по фамилии Степанова, которому вместе с больным были поручены и деньги
на его расходы и подробная инструкция, как больного везти, оберегая его от всяких опасностей в пути. Он же должен был и устроить Николая Фермора в Берлине, согласно воле и приказанию императора.
— Ох-тех-те!.. Младшего
брата давно оженили, — говорила Варвара, — а ты всё без пары, словно петух
на базаре. По-каковски это? Этих-тех, оженишься, бог даст, там как хочешь, поедешь
на службу, а жена останется дома помощницей-те. Без порядку-те живешь, парень, и все порядки, вижу, забыл. Ох-тех-те, грех один с вами, с городскими.
Чацкий рвется к «свободной жизни», «к занятиям» наукой и искусством и требует «
службы делу, а не лицам» и т.д.
На чьей стороне победа? Комедия дает Чацкому только «мильон терзаний » и оставляет, по-видимому, в том же положении Фамусова и его
братию, в каком они были, ничего не говоря о последствиях борьбы.
Дело было в том, что Дутлова
брат был лет тридцать тому назад отдан в солдаты, и потому он не хотел быть
на очереди с тройниками, а хотел, чтобы
службу его
брата зачли и его бы сравняли с двойниками в общий жеребий, и из них бы уж взяли третьего рекрута.
— Матушка моя скончалась, а батюшка все в Петербурге;
брат на службе; Варя с ними живет.
Брат и зятья все были у него
на службе и
на жалованье.
Утром
на другой день Никанор Ефимыч опять говорил громко, выстоял всю
службу, пообедал с
братией в трапезной и, вообще, держал себя, как здоровый человек.
Половецкому сделалось грустно. Куда он мог идти? Такого места не было… Он уже начинал свыкаться с обительской тишиной, с длинными монастырскими
службами, с монастырской работой, которую вел под руководством
брата Павлина. Всего больше ему нравились рыбные ловли
на озере, хотя летом рыба и ловилась плохо.
У Львовых тоска, уныние. Кузьма очень плох, хотя рана его и очистилась: страшный жар, бред, стоны.
Брат в сестра не отходили от него все дни, пока я был занят поступлением
на службу и ученьями. Теперь, когда они знают, что я отправляюсь, сестра стала еще грустнее, а
брат еще угрюмее.
К нашему барину приезжал оттедова двоюродный
брат: мы, как его по Питеру знаем, так господин очень непыратый [Непыратый — незначительный, плохой.]:
на службе нигде не состоит, капиталов за собой никаких не имеет, а только что, примерно, по-питерски сказать, тортуары там гранит; а подите-ка: как приехал сюда, какой тон повел!
А милостыню по нищей
братии раздавали шесть недель каждый Божий день. А в Городецкую часовню и по всем обителям Керженским и Чернораменским разосланы были великие подаяния
на службы соборные,
на свечи негасимые и
на большие кормы по трапезам… Хорошо, по всем порядкам, устроил душу своей дочери Патап Максимыч.
—
Служба крайне тяжелая! — повторил он и снова замолчал. — В газетах пишут: «д-р Петров был пьян». Верно, я был пьян, и это очень нехорошо. Все вправе возмущаться. Но сами-то они, — ведь девяносто девять из них
на сто весьма не прочь выпить, не раз бывают пьяны и в вину этого себе не ставят. Они только не могут понять, что другому человеку ни одна минута его жизни не отдана в его полное распоряжение… А это,
брат, ох, как тяжело, — не дай бог никому!..
— Увидишь!.. К тому времени и законы переменятся и таких ретроградов, как ты, будут выгонять со
службы… Лучше,
брат, теперь же переходи
на службу к турецкому султану… Там тебе будет ход!.. Командуй башибузуками!
Оставив
службу по неудовольствию с Бодростиным, он теперь, женившись, не мог ехать и в Петербург, тем паче, что
брат Глафиры Грегуар, значительно переменившийся с тех пор, как знал его Подозеров, не отозвался
на его письмо, да Подозерову, в его новом положении, уже невозможно было ограничиваться теми бессребренническими желаниями, какие он высказывал в своем письме к Грегуару, когда просил взять его хоть в писаря.
Будучи перевенчан с Алиной, но не быв никогда ее мужем, он действительно усерднее всякого родного отца хлопотал об усыновлении себе ее двух старших детей и, наконец, выхлопотал это при посредстве связей
брата Алины и Кишенского; он присутствовал с веселым и открытым лицом
на крестинах двух других детей, которых щедрая природа послала Алине после ее бракосочетания, и видел, как эти милые крошки были вписаны
на его имя в приходские метрические книги; он свидетельствовал под присягой о сумасшествии старика Фигурина и отвез его в сумасшедший дом, где потом через месяц один распоряжался бедными похоронами этого старца; он потом завел по доверенности и приказанию жены тяжбу с ее
братом и немало содействовал увеличению ее доли наследства при законном разделе неуворованной части богатства старого Фигурина; он исполнял все, подчинялся всему, и все это каждый раз в надежде получить в свои руки свое произведение, и все в надежде суетной и тщетной, потому что обещания возврата никогда не исполнялись, и жена Висленева, всякий раз по исполнении Иосафом Платоновичем одной
службы, как сказочная царевна Ивану-дурачку, заказывала ему новую, и так он служил ей и ее детям верой и правдой, кряхтел, лысел, жался и все страстнее ждал великой и вожделенной минуты воздаяния; но она, увы, не приходила.
Нет ни одной из здесь находящихся воспитанниц, y которой не было бы отца,
брата или родственника, служащего
на военной
службе.
Старшие сестры Милицы, которой еще не было тогда и
на свете, Зорка и Селена, теперь уже далеко немолодые женщины, имеющие уже сами взрослых детей, получили образование в петербургских институтах. Старший
брат её, Танасио, давно уже поседевший
на сербской военной
службе, окончил петербургское артиллерийское училище. И ее, маленькую Милицу, родившуюся больше, чем двадцать лет спустя после турецкой войны, тоже отдали в петербургский институт, как только ей исполнилось десять лет от роду.