Неточные совпадения
Я вышел из кибитки. Буран еще продолжался, хотя с меньшею силою. Было так темно, что хоть глаз выколи. Хозяин встретил нас
у ворот, держа фонарь под полою, и ввел меня в горницу, тесную, но довольно чистую; лучина освещала ее.
На стене висела винтовка и высокая казацкая шапка.
На пороге одной из комнаток игрушечного дома он остановился с невольной улыбкой:
у стены на диване лежал Макаров, прикрытый до груди одеялом, расстегнутый
ворот рубахи обнажал его забинтованное плечо; за маленьким, круглым столиком сидела Лидия;
на столе стояло блюдо, полное яблок; косой луч солнца, проникая сквозь верхние стекла окон, освещал алые плоды, затылок Лидии и половину горбоносого лица Макарова. В комнате было душисто и очень жарко, как показалось Климу. Больной и девушка ели яблоки.
У входа в ограду Таврического дворца толпа, оторвав Самгина от его спутника, вытерла его спиною каменный столб
ворот, втиснула за ограду, затолкала в угол, тут было свободнее. Самгин отдышался, проверил целость пуговиц
на своем пальто, оглянулся и отметил, что в пределах ограды толпа была не так густа, как
на улице, она прижималась к
стенам, оставляя перед крыльцом дворца свободное пространство, но люди с улицы все-таки не входили в ограду, как будто им мешало какое-то невидимое препятствие.
Впрочем, все-таки
у нас сохранялись остатки некоторого, когда-то бывшего комфорта; в гостиной, например, имелась весьма недурная фарфоровая лампа, а
на стене висела превосходная большая гравюра дрезденской Мадонны и тут же напротив,
на другой
стене, дорогая фотография, в огромном размере, литых бронзовых
ворот флорентийского собора.
А как Самойло-то Михеич их срамил утром: «Снохач!»? — так и ревет
у ворот, а сам
на стены кидается.
Горбун не ответил. Он был едва видим
на лавке
у окна, мутный свет падал
на его живот и ноги. Потом Пётр различил, что Никита, опираясь горбом о
стену, сидит, склонив голову, рубаха
на нём разорвана от
ворота до подола и, мокрая, прилипла к его переднему горбу, волосы
на голове его тоже мокрые, а
на скуле — темная звезда и от неё лучами потёки.
Долго, долго ехали мы, пока не сверкнул маленький, но такой радостный, вечно родной фонарь
у ворот больницы. Он мигал, таял, вспыхивал и опять пропадал и манил к себе. И при взгляде
на него несколько полегчало в одинокой душе, и когда фонарь уже прочно утвердился перед моими глазами, когда он рос и приближался, когда
стены больницы превратились из черных в беловатые, я, въезжая в
ворота, уже говорил самому себе так...
Так говорит она самой себе и легкими, послушными шагами бежит по дороге к городу.
У Навозных
ворот около
стены сидят и дремлют в утренней прохладе двое сторожей, обходивших ночью город. Они просыпаются и смотрят с удивлением
на бегущую девушку. Младший из них встает и загораживает ей дорогу распростертыми руками.
Захотелось мне пиджак снять, снял,
ворот у рубахи порвал и вдруг вижу,
на стене тайно мелькнуло чьё-то маленькое неясное лицо.
«Раишко» — бывшая усадьба господ Воеводиных, ветхий, темный и слепой дом — занимал своими развалинами много места и
на земле и в воздухе. С реки его закрывает густая
стена ветел, осин и берез, с улицы — каменная ограда с крепкими
воротами на дубовых столбах и тяжелой калиткой в левом полотнище
ворот.
У калитки, с вечера до утра, всю ночь,
на скамье, сложенной из кирпича, сидел большой, рыжий, неизвестного звания человек, прозванный заречными — Четыхер.
Часть Нижнего посада, близ Кремля; направо и налево деревянные лавки,
на заднем плане деревянный гостиный двор, за ним видна гора и
стены Кремля; налево, в заднем углу
на пригорке, башня и
ворота в Кремль, направо продолжение Нижнего посада. Вдоль лавок деревянные мостки с навесом для пешеходов,
у растворов скамьи и раздвижные стулья.
Я не замечал, в каком состоянии находились мой Кирилл и мой товарищ в то время, когда мы проезжали низкие арки крепостных
ворот, и сам себя не помню, как благодаря Кириллиной расторопности и толковитости мы остановились
у одного низенького домика,
на окнах которого я увидал в тамбур вязаные белые шторы, какие любила по вечерам делать моя матушка, а за ними вдали,
на противоположной
стене, в скромной черной раме давно знакомую мне гравюру, изображавшую Фридриха Великого с его штабом.
Птицы
на головах Минина и Пожарского, протянутая в пространство рука, пожарный солдатик
у решетки, осевшийся, немощный и плоский купол гостиного двора и вся Ножовая линия с ее фронтоном и фризом, облезлой штукатуркой и барельефами, темные пятнистые ящики Никольских и Спасских
ворот, отпотелая
стена с башнями и под нею загороженное место обвалившегося бульвара; а из-за зубцов
стены — легкая ротонда сената, голубая церковь, точно перенесенная из Италии, и дальше — сказочные золотые луковицы соборов, — знакомые, сотни раз воспринятые образы стояли в своей вековой неподвижности…
Приехали мы в Бейтайцзеин. Деревня была большая, в две длинных улицы, но совершенно опустошенные. Фанзы стояли без крыш, глиняные
стены зияли черными квадратами выломанных
на топку окон и дверей. Только
на одной из улиц тянулся ряд больших богатых каменных фанз, совершенно нетронутых.
У ворот каждой фанзы стояло по часовому.
Карнеев молча прошел в переднюю, надел шубу и вышел
на улицу. Он был ошеломлен обрушившимся над ним несчастием и шел сам не зная куда.
На дворе была метель. Резкий ветер дул ему прямо в лицо, глаза залепляло снегом, а он все шел без цели, без размышления. Вдруг он очутился
у ворот, над которыми висела икона и перед ней горела лампада. Он поднял глаза. Перед им были высокие каменные
стены, из-за которых возвышались куполы храма.