Неточные совпадения
Этот вопрос произвел всеобщую панику; всяк бросился к своему двору спасать имущество.
Улицы запрудились возами и пешеходами, нагруженными и навьюченными домашним скарбом. Торопливо, но без особенного шума двигалась эта вереница по направлению к выгону и, отойдя от города
на безопасное расстояние, начала улаживаться. В эту
минуту полил долго желанный дождь и растворил
на выгоне легко уступающий чернозем.
«Пятнадцать
минут туда, пятнадцать назад. Он едет уже, он приедет сейчас. — Она вынула часы и посмотрела
на них. — Но как он мог уехать, оставив меня в таком положении? Как он может жить, не примирившись со мною?» Она подошла к окну и стала смотреть
на улицу. По времени он уже мог вернуться. Но расчет мог быть неверен, и она вновь стала вспоминать, когда он уехал, и считать
минуты.
Перед мальчиком блеснули нежданным великолепием городские
улицы, заставившие его
на несколько
минут разинуть рот.
Никто не видал, чтобы он хоть раз был не тем, чем всегда, хоть
на улице, хоть у себя дома; хоть бы раз показал он в чем-нибудь участье, хоть бы напился пьян и в пьянстве рассмеялся бы; хоть бы даже предался дикому веселью, какому предается разбойник в пьяную
минуту, но даже тени не было в нем ничего такого.
Они заключили тут же друг друга в объятия и
минут пять оставались
на улице в таком положении.
Раскольников сказал ей свое имя, дал адрес и обещался завтра же непременно зайти. Девочка ушла в совершенном от него восторге. Был час одиннадцатый, когда он вышел
на улицу. Через пять
минут он стоял
на мосту, ровно
на том самом месте, с которого давеча бросилась женщина.
Измучившееся чахоточное лицо ее смотрело страдальнее, чем когда-нибудь (к тому же
на улице,
на солнце, чахоточный всегда кажется больнее и обезображеннее, чем дома); но возбужденное состояние ее не прекращалось, и она с каждою
минутой становилась еще раздраженнее.
Через
минуту он был
на улице.
В одном из них в эту
минуту шел стук и гам
на всю
улицу, тренькала гитара, пели песни, и было очень весело.
В контору надо было идти все прямо и при втором повороте взять влево: она была тут в двух шагах. Но, дойдя до первого поворота, он остановился, подумал, поворотил в переулок и пошел обходом, через две
улицы, — может быть, безо всякой цели, а может быть, чтобы хоть
минуту еще протянуть и выиграть время. Он шел и смотрел в землю. Вдруг как будто кто шепнул ему что-то
на ухо. Он поднял голову и увидал, что стоит у тогодома, у самых ворот. С того вечера он здесь не был и мимо не проходил.
На лестнице спрятался он от Коха, Пестрякова и дворника в пустую квартиру, именно в ту
минуту, когда Дмитрий и Николай из нее выбежали, простоял за дверью, когда дворник и те проходили наверх, переждал, пока затихли шаги, и сошел себе вниз преспокойно, ровно в ту самую
минуту, когда Дмитрий с Николаем
на улицу выбежали, и все разошлись, и никого под воротами не осталось.
Из дверей, как раз в эту
минуту, выходили двое пьяных и, друг друга поддерживая и ругая, взбирались
на улицу.
Через
минуту он был уже
на улице.
Я бросился вон из комнаты, мигом очутился
на улице и опрометью побежал в дом священника, ничего не видя и не чувствуя. Там раздавались крики, хохот и песни… Пугачев пировал с своими товарищами. Палаша прибежала туда же за мною. Я подослал ее вызвать тихонько Акулину Памфиловну. Через
минуту попадья вышла ко мне в сени с пустым штофом в руках.
Этот заячий тулуп мог, наконец, не
на шутку рассердить Пугачева. К счастию, самозванец или не расслыхал, или пренебрег неуместным намеком. Лошади поскакали; народ
на улице останавливался и кланялся в пояс. Пугачев кивал головою
на обе стороны. Через
минуту мы выехали из слободы и помчались по гладкой дороге.
Были
минуты, когда Дронов внезапно расцветал и становился непохож сам
на себя. Им овладевала задумчивость, он весь вытягивался, выпрямлялся и мягким голосом тихо рассказывал Климу удивительные полусны, полусказки. Рассказывал, что из колодца в углу двора вылез огромный, но легкий и прозрачный, как тень, человек, перешагнул через ворота, пошел по
улице, и, когда проходил мимо колокольни, она, потемнев, покачнулась вправо и влево, как тонкое дерево под ударом ветра.
Из облака радужной пыли выехал бородатый извозчик, товарищи сели в экипаж и через несколько
минут ехали по
улице города, близко к панели. Клим рассматривал людей; толстых здесь больше, чем в Петербурге, и толстые, несмотря
на их бороды, были похожи
на баб.
Сырым, после ночного дождя, осенним днем, во время отдыха, после нескольких
минут тишины,
на улице затренькала балалайка, зашелестел негромкий смех.
Самгин послушал спор еще
минут пять и вышел
на улицу под ветер, под брызги мелкого дождя.
Но через
минуту,
на главной
улице города, он размышлял, оправдываясь...
Драка пред магазином продолжалась не более двух-трех
минут, демонстрантов оттеснили,
улица быстро пустела; у фонаря, обняв его одной рукой, стоял ассенизатор Лялечкин, черпал котелком воздух
на лицо свое;
на лице его были видны только зубы; среди
улицы столбом стоял слепец Ермолаев, разводя дрожащими руками, гладил бока свои, грудь, живот и тряс бородой; напротив, у ворот дома, лежал гимназист, против магазина, головою
на панель, растянулся человек в розовой рубахе.
Самгин вынул из кармана брюк часы, они показывали тридцать две
минуты двенадцатого. Приятно было ощущать
на ладони вескую теплоту часов. И вообще все было как-то необыкновенно, приятно-тревожно. В небе тает мохнатенькое солнце медового цвета.
На улицу вышел фельдшер Винокуров с железным измятым ведром, со скребком, посыпал лужу крови золою, соскреб ее снова в ведро. Сделал он это так же быстро и просто, как просто и быстро разыгралось все необыкновенное и страшное
на этом куске
улицы.
Парня осторожно положили поперек дороги Самгина, в
минуту собралась толпа, заткнув
улицу; высокий, рыжеватый человек в кожаной куртке вел мохнатенькую лошадь,
на козлах саней сидел знакомый извозчик, размахивая кнутом, и плачевно кричал...
Шаги людей
на улице стали как будто быстрей. Самгин угнетенно вышел в столовую, — и с этой
минуты жизнь его надолго превратилась в сплошной кошмар.
На него наткнулся Кумов; мигая и приглаживая красными ладонями волосы, он встряхивал головою, а волосы рассыпались снова, падая ему
на щеки.
Минут пять молча пили чай. Клим прислушивался к шарканью и топоту
на улице, к веселым и тревожным голосам. Вдруг точно подул неощутимый, однако сильный ветер и унес весь шум
улицы, оставив только тяжелый грохот телеги, звон бубенчиков. Макаров встал, подошел к окну и оттуда сказал громко...
«Этот вышел из игры. И, вероятно, надолго. А — Маракуевы, Поярковы — что они могут сделать против таких вот? — думал он, наблюдая людей в ресторане. — Мне следует развлечься», — решил он и через несколько
минут вышел
на притихшую
улицу.
Утром, сварив кофе, истребили остатки пищи и вышли
на улицу. Было холодно, суетился ветер, разбрасывая мелкий, сухой снег, суетился порывисто
минуту, две, подует и замрет, как будто понимая, что уже опоздал сеять снег.
«Кончилось», — подумал Самгин. Сняв очки и спрятав их в карман, он перешел
на другую сторону
улицы, где курчавый парень и Макаров, поставив Алину к стене, удерживали ее, а она отталкивала их. В эту
минуту Игнат, наклонясь, схватил гроб за край, легко приподнял его и, поставив
на попа, взвизгнул...
Но
минутами его уверенность в конце тревожных событий исчезала, как луна в облаках, он вспоминал «господ», которые с восторгом поднимали «Дубинушку» над своими головами; явилась мысль, кого могут послать в Государственную думу булочники, метавшие с крыши кирпичи в казаков, этот рабочий народ, вывалившийся
на улицы Москвы и никем не руководимый, крестьяне, разрушающие помещичьи хозяйства?
Мир и тишина покоятся над Выборгской стороной, над ее немощеными
улицами, деревянными тротуарами, над тощими садами, над заросшими крапивой канавами, где под забором какая-нибудь коза, с оборванной веревкой
на шее, прилежно щиплет траву или дремлет тупо, да в полдень простучат щегольские, высокие каблуки прошедшего по тротуару писаря, зашевелится кисейная занавеска в окошке и из-за ерани выглянет чиновница, или вдруг над забором, в саду, мгновенно выскочит и в ту ж
минуту спрячется свежее лицо девушки, вслед за ним выскочит другое такое же лицо и также исчезнет, потом явится опять первое и сменится вторым; раздается визг и хохот качающихся
на качелях девушек.
Но у Ламберта еще с тех самых пор, как я тогда, третьего дня вечером, встретил его
на улице и, зарисовавшись, объявил ему, что возвращу ей письмо в квартире Татьяны Павловны и при Татьяне Павловне, — у Ламберта, с той самой
минуты, над квартирой Татьяны Павловны устроилось нечто вроде шпионства, а именно — подкуплена была Марья.
Мне встретился маленький мальчик, такой маленький, что странно, как он мог в такой час очутиться один
на улице; он, кажется, потерял дорогу; одна баба остановилась было
на минуту его выслушать, но ничего не поняла, развела руками и пошла дальше, оставив его одного в темноте.
Это какой-нибудь сонный португалец или португалка, услышав звонкие шаги по тихой
улице,
на минуту выглядывали, как в провинции, удовлетворить любопытству и снова погружались в дремоту сьесты.
По крайней мере со мной, а с вами, конечно, и подавно, всегда так было: когда фальшивые и ненормальные явления и ощущения освобождали душу хоть
на время от своего ига, когда глаза, привыкшие к стройности
улиц и зданий,
на минуту, случайно, падали
на первый болотный луг,
на крутой обрыв берега, всматривались в чащу соснового леса с песчаной почвой, — как полюбишь каждую кочку, песчаный косогор и поросшую мелким кустарником рытвину!
В следующую
минуту Хионию Алексеевну выкинуло из приваловского кабинета, точно ветром, и она опомнилась только
на улице, где стояло мглистое, холодное сентябрьское утро, дул пронизывающий насквозь ветер и везде по колено стояла вязкая глубокая грязь.
А между тем он иногда в доме же, аль хоть
на дворе, или
на улице, случалось, останавливался, задумывался и стоял так по десятку даже
минут.
Я посидел с
минуту, затем вышел
на улицу и направился к своим спутникам.
Выбежать поиграть, завести знакомство с ребятами —
минуты нет. В «Олсуфьевке» мальчикам за многолюдностью было все-таки веселее, но убегали ребята и оттуда, а уж от «грызиков» — то и дело. Познакомятся
на улице с мальчишками-карманниками, попадут
на Хитровку и делаются жертвами трущобы и тюрьмы…
Сидит человек
на скамейке
на Цветном бульваре и смотрит
на улицу,
на огромный дом Внукова. Видит, идут по тротуару мимо этого дома человек пять, и вдруг — никого! Куда они девались?.. Смотрит — тротуар пуст… И опять неведомо откуда появляется пьяная толпа, шумит, дерется… И вдруг исчезает снова… Торопливо шагает будочник — и тоже проваливается сквозь землю, а через пять
минут опять вырастает из земли и шагает по тротуару с бутылкой водки в одной руке и со свертком в другой…
Потом мысль моя перешла к книгам, и мне пришла в голову идея: что, если бы описать просто мальчика, вроде меня, жившего сначала в Житомире, потом переехавшего вот сюда, в Ровно; описать все, что он чувствовал, описать людей, которые его окружали, и даже вот эту
минуту, когда он стоит
на пустой
улице и меряет свой теперешний духовный рост со своим прошлым и настоящим.
Наконец я подошел к воротам пансиона и остановился… Остановился лишь затем, чтобы продлить ощущение особого наслаждения и гордости, переполнявшей все мое существо. Подобно Фаусту, я мог сказать этой
минуте: «Остановись, ты прекрасна!» Я оглядывался
на свою короткую еще жизнь и чувствовал, что вот я уже как вырос и какое, можно сказать, занимаю в этом свете положение: прошел один через две
улицы и площадь, и весь мир признает мое право
на эту самостоятельность…
А как
минуло мне девять лет, зазорно стало матушке по миру водить меня, застыдилась она и осела
на Балахне; кувыркается по
улицам из дома в дом, а
на праздниках — по церковным папертям собирает.
В первые
минуты, когда въезжаешь
на улицу, Дуэ дает впечатление небольшой старинной крепости: ровная и гладкая
улица, точно плац для маршировки, белые чистенькие домики, полосатая будка, полосатые столбы; для полноты впечатления не хватает только барабанной дроби.
Не успел я войти в почтовую избу, как услышал
на улице звук почтового колокольчика, и чрез несколько
минут вошел в избу приятель мой Ч… Я его оставил в Петербурге, и он намерения не имел оттуда выехать так скоро. Особливое происшествие побудило человека нраву крутого, как то был мой приятель, удалиться из Петербурга, и вот что он мне рассказал.
На улице видел я воина в гранодерской шапке, гордо расхаживающего и, держа поднятую плеть, кричащего: — Лошадей скорее; где староста? его превосходительство будет здесь чрез
минуту; подай мне старосту…
В эту
минуту Коля появился
на террасе, войдя с
улицы, и объявил, что вслед за ним идут гости, Лизавета Прокофьевна с тремя дочерьми.
Лизавета Прокофьевна чуть было не прогнала ее
на место, но в ту самую
минуту, как только было Аглая начала декламировать известную балладу, два новые гостя, громко говоря, вступили с
улицы на террасу.
Всадник лихо повернул коня, дал ему шпоры и, проскакав коротким галопом по
улице, въехал
на двор.
Минуту спустя он вбежал, помахивая хлыстиком, из дверей передней в гостиную; в то же время
на пороге другой двери показалась стройная, высокая черноволосая девушка лет девятнадцати — старшая дочь Марьи Дмитриевны, Лиза.
Дошли слухи о зверстве Кожина до Фени и ужасно ее огорчали. В первую
минуту она сама хотела к нему ехать и усовестить, но сама была «
на тех порах» и стыдилась показаться
на улицу. Ее вывел из затруднения Мыльников, который теперь завертывал пожаловаться
на свою судьбу.
Через десять
минут они вдвоем спустились с лестницы, прошли нарочно по ломаным линиям несколько
улиц и только в старом городе наняли извозчика
на вокзал и уехали из города с безукоризненными паспортами помещика и помещицы дворян Ставницких. О них долго не было ничего слышно, пока, спустя год, Сенька не попался в Москве
на крупной краже и не выдал
на допросе Тамару. Их обоих судили и приговорили к тюремному заключению.