Неточные совпадения
«Жаловаться — не
на что. Он — едва ли хитрит. Как будто даже и не очень умен. О Любаше он, вероятно, выдумал, это — литература. И —
плохая. В
конце концов он все-таки неприятный человек. Изменился? Изменяются люди… без внутреннего стержня. Дешевые люди».
Он перечитал, потом вздохнул и, положив локти
на стол, подпер руками щеки и смотрел
на себя в зеркало. Он с грустью видел, что сильно
похудел, что прежних живых красок, подвижности в чертах не было. Следы молодости и свежести стерлись до
конца. Не даром ему обошлись эти полгода. Вон и седые волосы сильно серебрятся. Он приподнял рукой густые пряди черных волос и тоже не без грусти видел, что они редеют, что их темный колорит мешается с белым.
За обедом был, между прочим, суп из черепахи; но после того супа, который я ел в Лондоне, этого нельзя было есть. Там умеют готовить, а тут наш Карпов как-то не так зарезал черепаху, не выдержал мяса, и оно вышло жестко и грубо. Подавали уток; но утки значительно
похудели на фрегате. Зато крику, шуму, веселья было без
конца! Я был подавлен, уничтожен зноем. А товарищи мои пили за обедом херес, портвейн, как будто были в Петербурге!
К
концу года Пачковский бросил гимназию и поступил в телеграф. Брат продолжал одиноко взбираться
на Парнас, без руководителя, темными и запутанными тропами: целые часы он барабанил пальцами стопы, переводил, сочинял, подыскивал рифмы, затеял даже словарь рифм… Классные занятия шли все
хуже и
хуже. Уроки, к огорчению матери, он пропускал постоянно.
— По здешнему месту эти
концы очень часто, сударь, бывают. Смотришь, это,
на человека: растет, кажется… ну, так растет! так растет! Шире да выше, краше да лучше, и конца-краю, по видимостям, деньгам у него нет. И вдруг, это, — прогорит. Словно даже свечка, в одну минуту истает. Либо сам запьет, либо жена сбесится… разумеется, больше от собственной глупости. И пойдет, это, книзу, да книзу, уже да
хуже…
— Видел. У моей двери тоже. Ну, до свиданья! До свиданья, свирепая женщина. А знаете, друзья, драка
на кладбище — хорошая вещь в
конце концов! О ней говорит весь город. Твоя бумажка по этому поводу — очень хороша и поспела вовремя. Я всегда говорил, что хорошая ссора лучше
худого мира…
Продолжали жить, по-прежнему, со дня
на день, с трудом сводя
концы с
концами, и — что всего
хуже — постоянно испытывали то чувство страха перед будущим, которое свойственно всем людям, живущим исключительно личным трудом.
— Не имела в виду! разве это резон? У нас, батюшка, все нужно иметь в виду! И все
на самый
худой конец! Нет, да вы, сделайте милость, представьте себе… ведь подорожная была уж готова… в Пинегу!! Ведь в этой Пинеге, сказывают, даже семга не живет!
— Слава богу, хорошо теперь стало, — отвечал содержатель, потирая руки, — одних декораций, ваше превосходительство, сделано мною пять новых; стены тоже побелил, механику наверху поправил; а то было, того и гляди что убьет кого-нибудь из артистов. Не могу, как другие антрепренеры, кое-как заниматься театром. Приехал сюда — так не то что
на сцене, в зале было
хуже, чем в мусорной яме. В одну неделю просадил тысячи две серебром. Не знаю, поддержит ли публика, а теперь тяжело: дай бог
концы с
концами свести.
Свадебные хлопоты стали приходить к
концу. Калинович
худой, как скелет, сидел по обыкновению
на своей кровати. Человек доложил ему, что пришел генеральшин Григорий Васильев.
Действительно, тот самый Семенов с седыми волосами, который в первый экзамен меня так обрадовал тем, что
на вид был
хуже меня, и который, выдержав вторым вступительный экзамен, первый месяц студенчества аккуратно ходил
на лекции, закутил еще до репетиций и под
конец курса уже совсем не показывался в университете.
— Ведомо, — отвечал Серебряный и нахмурился. — Я шел сюда и думал, что опричнине
конец, а у вас дела
хуже прежнего. Да простит бог государю! А тебе грех, Борис Федорыч, что ты только молчишь да глядишь
на все это!
На конце ее не длинной, но толстой, жесткой черной косы, лежавшей между плеч
худой спины, был привешен серебряный рубль; такие же черные, смородинные глаза, как у отца и брата, весело блестели в молодом, старавшемся быть строгим лице.
За столом все разместились по старшинству без особенных затруднений; только оператор врачебной управы (несколько уже выпивший) заупрямился сесть
на конец стола
на том основании, что будто бы ему будут доставаться
плохие куски, но и это недоразумение было улажено положительным удостоверением, что кушанья наготовлено слишком достаточно, чтобы могли иметь место подобного рода опасения.
«Женится — слюбится (продолжал раздумывать старый рыбак). Давно бы и дело сладили, кабы не стройка, не новая изба… Надо, видно, дело теперь порешить.
На Святой же возьму его да схожу к Кондратию: просватаем, а там и делу
конец! Авось будет тогда повеселее. Через эвто, думаю я, более и скучает он, что один, без жены, живет: таких парней видал я не раз! Сохнут да сохнут, а женил, так и беда прошла. А все вот так-то задумываться не с чего… Шут его знает!
Худеет, да и полно!.. Ума не приложу…»
Уже в
конце октября у Нины Федоровны ясно определился рецидив. Она быстро
худела и изменялась в лице. Несмотря
на сильные боли, она воображала, что уже выздоравливает, и каждое утро одевалась, как здоровая, и потом целый день лежала в постели одетая. И под
конец она стала очень разговорчива. Лежит
на спине и рассказывает что-нибудь тихо, через силу, тяжело дыша. Умерла она внезапно и при следующих обстоятельствах.
… И хоть бы капля живой струи подо всем этим хламом и сором! Какое старье, какой ненужный вздор, какие
плохие пустячки занимали все эти головы, эти души, и не в один только этот вечер занимали их они, не только в свете, но и дома, во все часы и дни, во всю ширину и глубину их существования! И какое невежество в
конце концов! Какое непонимание всего,
на чем зиждется, чем украшается человеческая жизнь!
— Покорнейше прошу садиться! — проговорила она, показывая
на один
конец худого кожаного дивана и сама садясь
на другой
конец его.
Созидание Москвы и патриархальная неурядица московского уклада отзывались
на худом народе крайне тяжело; под гнетом этой неурядицы создался неистощимый запас голутвенных, обнищалых и до
конца оскуделых
худых людишек, которые с замечательной энергией тянули к излюбленным русским человеком украйнам, а в том числе и
на восток,
на Камень, как называли тогда Урал, где сибирская украйна представлялась еще со времен новгородских ушкуйников [Ушкуйники (от «ушкуй» — плоскодонная ладья с парусами и веслами) — дружины новгородцев в XI–XV вв., отправлявшиеся по речным и североморским путям с торговыми и военными целями.
Татьяна Васильевна после того ушла к себе, но Долгов и критик еще часа два спорили между собою и в
конце концов разругались, что при всех почти дебатах постоянно случалось с Долговым, несмотря
на его добрый характер! Бедный генерал, сколько ни устал от дневных хлопот, сколь ни был томим желанием спать, считал себя обязанным сидеть и слушать их. Как же после этого он не имел права считать жену свою
хуже всех в мире женщин! Мало что она сама, но даже гости ее мучили его!
Помилуйте: в целое нынешнее лето я не видел стрелку флюгера обращенной
на юг, а все
на север или еще того
хуже —
на запад, потому что ежели северный ветер приносит нам больше, чем нужно, прохлады, то западный гонит нам тучи, которым иногда по целым неделям
конца не видать.
Май месяц стоял в последних числах, следовательно, было самое лучшее время года для поездки в глубь Уральских гор, куда был заброшен Пеньковский завод; от губернского города Прикамска мне предстояло сделать
на земских верст двести с лишком по самому
плохому из русских трактов — Гороблагодатскому, потому что Уральская горнозаводская железная дорога тогда еще только строилась — это было в
конце семидесятых годов.
— Себя боюсь, Гаврила Иваныч, сердце дрозжит… это тоже понять надо. А сам думаю: «Не пойду я к ней
на глаза — и
конец тому делу»… Ей-богу!.. Потому как эта самая Марфа Ивановна
хуже мне погибели… Смерть она мне, вот что!
На другой день больному стало
хуже. Страшно бледный, с ввалившимися щеками, с глубоко ушедшими внутрь глазных впадин горящими глазами, он, уже шатающеюся походкой и часто спотыкаясь, продолжал свою бешеную ходьбу и говорил, говорил без
конца.
Mарина. Так
конец, значит, что было, то уплыло. Позабыть велишь! Ну, Никита, помни. Берегла я свою честь девичью пуще глаза. Погубил ты меня ни за что, обманул. Не пожалел сироту (плачет), отрекся от меня. Убил ты меня, да я
на тебя зла не держу. Бог с тобой. Лучше найдешь — позабудешь,
хуже найдешь — воспомянешь. Воспомянешь, Никита. Прощай, коли так. И любила ж я тебя. Прощай в последний. (Хочет обнять его и берет за голову.)
Перед самым
концом репетиции
на сцену вдруг явился высокий, длинноносый,
худой господин в котелке и с усами. Он пошатывался, задевал за кулисы, и глаза у него были совсем как две оловянные пуговицы. Все глядели
на него с омерзением, но замечания ему никто не сделал.
Сколько я ни думал, ни решал, а в
конце концов пришлось остановиться
на заключении, что я
плохой знаток самого себя и вообще человека.
— Еще бы! — смеясь отвечал Марко Данилыч. —
На плохой бы
конец тысяч сорок в карман положил.
На улице не поднимешь!
Когда злополучная вышивка Палани вспыхнула и занялась с обоих
концов,
на худом птичьем личике Вассы мелькнуло злорадно-удовлетворенное выражение. Черные глаза девочки заискрились злым огоньком.
«От распятия убежал!» В
конце концов он соглашается
на Америку, — и вот почему: «Если я и убегу в Америку, то меня еще ободряет та мысль, что не
на радость убегу, не
на счастье, а воистину
на другую каторгу, не
хуже, может быть, и этой!
Врачам русским хорошо была знакома его высокая,
худая фигура в косоворотке под пиджаком, с седыми волосами до плеч и некурчавящеюся бородою, как он бочком пробирался
на съезде к кафедре, читал статистику смертных казней и в заключение вносил проект резкой резолюции, как с места вскакивал полицейский пристав и закрывал собрание, не дав ему дочитать до
конца.
К пяти часам он ослабел и уже обвинял во всем одного себя, ему казалось теперь, что если бы Ольга Дмитриевна вышла за другого, который мог бы иметь
на нее доброе влияние, то — кто знает? — в
конце концов, быть может, она стала бы доброй, честной женщиной; он же
плохой психолог и не знает женской души, к тому же неинтересен, груб…
На заводах Петра и Луки дела шли не так плохо, потому что над ними,
худо ли, хорошо ли, наблюдали сами владельцы, но опекуны имущества Григория были не лучше селезневских опекунов и точно так же, разоряя постепенно его заводы, дошли наконец до того, что в один прекрасный день все уцелевшее дорогое движимое имущество селезневского дворца будто бы сгорело в находившейся в
конце садовой аллеи каменной беседке, в которой и печи-то никогда не было!
Из двери показался штатский,
худой, короткий, с редкими волосиками
на лбу, в усах, смазанных к
концам, черноватый, в коротком сюртучке и пестром галстуке, один из захудалых дворянчиков, состоявших бессменно при муже Станицыной. За ним, кроме хорошего обращения и того, что он знал дни именин и рождения всех барынь
на Поварской и Пречистенке, уже ничего не значилось.
Всякому человеку нашего времени, если бы он не находился под внушением того, что драма эта есть верх совершенства, достаточно бы было прочесть ее до
конца, если бы только у него достало
на это терпения, чтобы убедиться в том, что это не только не верх совершенства, но очень
плохое, неряшливо составленное произведение, которое если и могло быть для кого-нибудь интересно, для известной публики, в свое время, то среди нас не может вызывать ничего, кроме отвращения и скуки.
Молодая женщина рассыпалась в уверениях скорой уплаты и в сетованиях
на плохие дела и первое время умела умилостивить поставщиков, но всему бывает
конец, наступил
конец и их терпению, и они перестали отпускать товар.
В дни, когда она чувствовала себя сильнее, по настойчивому желанию Глафиры Петровны, она проводила в доме молодых Салтыковых и после этого чувствовала себя
хуже, приписывая эту перемену утомлению. За неделю до дня ее смерти, Глафира Петровна стала поговаривать о завещании, так как ранее, несмотря
на то, что уже определила кому и что достанется после ее смерти, боялась совершать этот акт, все же напоминающий о
конце. Ей казалось, что написание завещания равносильно приговору в скорой смерти.
И месяц Головастов работал
на подноске колодок. Сильно
похудел, к
концу работы губы были белые, а глаза глядели с тайною усталостью. Однако держался он вызывающе бодро и говорил...
— Не договаривайте: я вас понимаю. Разговор о московской литературе и науке в сравнении с петербургскою повел бы нас слишком далеко. Помяните меня, ваши начала с шиком любимых ваших авторитетов доведут вас к
худому концу. Что ж до чувств,
на которые вы намекаете…
В
конце декабря, в черном, шерстяном платье, с небрежно связанною пучком косой,
худая и бледная Наташа сидела с ногами в углу дивана, напряженно комкая и распуская
концы пояса, и смотрела
на угол двери.