Неточные совпадения
Строгая
немецкая экономия царствовала за его столом, и я думаю, что страх видеть иногда лишнего
гостя за своею холостою трапезою был отчасти причиною поспешного удаления моего в гарнизон.
Дивилися
гости белому лицу пани Катерины, черным, как
немецкий бархат, бровям, нарядной сукне и исподнице из голубого полутабенеку, сапогам с серебряными подковами; но еще больше дивились тому, что не приехал вместе с нею старый отец.
В Купеческом клубе жрали аршинных стерлядей на обедах. В Охотничьем — разодетые дамы «кушали деликатесы», интриговали на маскарадах, в карточные их не пускали. В
Немецком — на маскарадах, в «убогой роскоши наряда», в трепаных домино, «замарьяживали» с бульвара пьяных
гостей, а шулера обыгрывали их в карточных залах.
…Штакельберг, мой потомок лицейский, — последний мой
гость в доме Бронникова. Благодари, если увидишь, что вспомнил предка своего. Благородный малый, но, кажется, есть немного
немецкая закваска.
И когда
гости углублялись в чтение
немецких газет, за дверью, в квартире хозяина, трещал августин, наигрываемый на дребезжащих фортепьянах старшей хозяйской дочкой, белокуренькой немочкой в локонах, очень похожей на белую мышку.
— Нет-с: по праздникам господа, как соберутся иногда, так, не дай бог как едят! Поедут в какой-нибудь
немецкий трактир, да рублей сто, слышь, и проедят. А пьют что — боже упаси! хуже нашего брата! Вот, бывало, у Петра Иваныча соберутся
гости: сядут за стол часу в шестом, а встанут утром в четвертом часу.
Этот «козет» особенно занимал Шабалина в последнее время, и он нарочно привозил
гостей из других заводов, чтобы показать им
немецкую выдумку.
Венецейцы, греки и морава
Что ни день о русичах поют,
Величают князя Святослава.
Игоря отважного клянут.
И смеется
гость земли
немецкой,
Что, когда не стало больше сил.
Игорь-князь в Каяле половецкой
Русские богатства утопил.
И бежит молва про удалого,
Будто он, на Русь накликав зло.
Из седла, несчастный, золотого
Пересел в кощеево седло…
Приумолкли города, и снова
На Руси веселье полегло.
— Мингера, разумеется, — отвечал князь с некоторою гримасою. — Приятель этот своим последним подобострастным разговором с Михайлом Борисовичем просто показался князю противен. — К нам летом собирается приехать в Москву
погостить, — присовокупил он: — но только, по своей
немецкой щепетильности, все конфузится и спрашивает, что не стеснит ли нас этим? Я говорю, что меня нет, а жену — не знаю.
Наш брат, русский человек, любит почавкать, — начинает Фридрих Фридрихович, давая вам чувствовать, что когда он десять минут назад называл себя
немецким человеком, то это он шутил, а что, в самом-то деле, он-то и есть настоящий русский человек, и вслед за этой оговоркой Шульц заводит за хлебом-солью беседу, в которой уж
гостю приходится только молчать и слушать Фридриха Фридриховича со всяческим, впрочем, правом хвалить его ум, его добродетель, его честность, его жену, его лошадь, его мебель, его хлеб-соль и его сигары.
— Около рождества он стал поправляться и в конце января, еще не совсем, впрочем, здоровый, разъезжал по городу, созывая
гостей, в звании шафера, на свадьбу
немецкого золотых дел мастера, распоряжался на свадебном пиру и беспрестанно потчевал
гостей напитками; сам, однако же, пил мало».
— Наряжалась, кум, для дорогих
гостей, для божия праздника, по царскому наказу, по боярскому приказу, на смех всему миру, по
немецкому маниру.
С течением времени, однако, такого рода исключительно созерцательная жизнь начала ему заметно понадоедать: хоть бы сходить в театр, думал он, посмотреть, например, «Коварство и любовь» [«Коварство и любовь» — трагедия
немецкого поэта И.Ф.Шиллера (1759—1805).]; но для этого у него не было денег, которых едва доставало на обыденное содержание и на покупку книг; хоть бы в
гости куда-нибудь съездить, где есть молодые девушки, но, — увы! — знакомых он не имел решительно никого.
Надрывал животики весь павильон над хитрой
немецкой выдумкой, хохотали музыканты, и только не смеялись березы и сосны тенистых аллей. Эту даровую потеху прекратило появление генерала, о чем прибежали объявить сразу пять человек. Позабыв свою гордость, Тарас Ермилыч опрометью бросился к дому, чтобы встретить дорогого
гостя честь честью. Генерал был необыкновенно в духе и, подхватив хозяина под руку, весело спрашивал...
Гости иностранные украсили Великую площадь разноцветными пирамидами, изобразив на них имена и гербы вольных городов
немецких.
Мне, однако, пришлось вновь заглянуть в эти темные книги: однажды старик Рубановский, разговаривая о них с другими
гостями, вдруг обратился ко мне с вопросом: читал ли я «Путешествие Младшего Костиса от востока к полудню» [«Путешествие младого Костиса от Востока к Полудню» — сочинение
немецкого писателя-мистика Карла Эккартсгаузена (1752–1803), перев.
— Не Траутфеттер, а Доннерветтер надобно бы ему прозываться, — говорили сквозь зубы
немецкие станционные смотрители, подавая рюмку водки бедному страдальцу почтальону, и со всею придворного вежливостию спешили отправить
гостя со двора.