Неточные совпадения
— Auf, Kinder, auf!.. s’ist Zeit. Die Mutter ist schon im Saal, [Вставать, дети, вставать!.. пора.
Мать уже в зале (нем.).] — крикнул он добрым
немецким голосом, потом подошел ко мне, сел у ног и достал из кармана табакерку. Я притворился, будто сплю. Карл Иваныч сначала понюхал, утер нос, щелкнул пальцами и тогда только принялся за меня. Он, посмеиваясь, начал щекотать мои пятки. — Nu, nun, Faulenzer! [Ну, ну, лентяй! (нем.).] — говорил он.
Мать преподавала в гимназии французский и
немецкий языки, а ее отдала в балетную школу, откуда она попала в руки старичка, директора какого-то департамента министерства финансов Василия Ивановича Ланена.
Вечером он выехал в Дрезден и там долго сидел против Мадонны, соображая: что мог бы сказать о ней Клим Иванович Самгин? Ничего оригинального не нашлось, а все пошлое уже было сказано. В Мюнхене он отметил, что баварцы толще пруссаков. Картин в этом городе, кажется, не меньше, чем в Берлине, а погода — еще хуже. От картин, от музеев он устал, от солидной
немецкой скуки решил перебраться в Швейцарию, — там жила
мать. Слово «
мать» потребовало наполнения.
А он сделал это очень просто: взял колею от своего деда и продолжил ее, как по линейке, до будущего своего внука, и был покоен, не подозревая, что варьяции Герца, мечты и рассказы
матери, галерея и будуар в княжеском замке обратят узенькую
немецкую колею в такую широкую дорогу, какая не снилась ни деду его, ни отцу, ни ему самому.
Штольц был немец только вполовину, по отцу:
мать его была русская; веру он исповедовал православную; природная речь его была русская: он учился ей у
матери и из книг, в университетской аудитории и в играх с деревенскими мальчишками, в толках с их отцами и на московских базарах.
Немецкий же язык он наследовал от отца да из книг.
Мать моя была лютеранка и, стало быть, степенью религиознее; она всякий месяц раз или два ездила в воскресенье в свою церковь, или, как Бакай упорно называл, «в свою кирху», и я от нечего делать ездил с ней. Там я выучился до артистической степени передразнивать
немецких пасторов, их декламацию и пустословие, — талант, который я сохранил до совершеннолетия.
«Да хоть бы и сто хромоножек, — кто молод не был!» Ставили на вид почтительность Николая Всеволодовича к
матери, подыскивали ему разные добродетели, с благодушием говорили об его учености, приобретенной в четыре года по
немецким университетам.
— Ага!.. Одобряю вполне эту
немецкую одну добрую
мать, которой мешают только ревматизмы выгнать тебя в три шеи. А что же папахен?
Фекла. А еще Никанор Иванович Анучкин. Это уж такой великатный! а губы,
мать моя, — малина, совсем малина! такой славный. «Мне, говорит, нужно, чтобы невеста была хороша собой, воспитанная, чтобы и по-французскому умела говорить». Да, тонкого поведенья человек,
немецкая штука! А сам-то такой субтильный, и ножки узенькие, тоненькие.
Не говоря о том, что она была хорошей женой, хозяйкою и
матерью, она умела и продавать в магазине разные изделия токарного производства; понимала толк в работе настолько, что могла принимать всякие, относящиеся до токарного дела заказы, и — мало этого — на окне их магазина на большом белом листе шляпного картона было крупными четкими буквами написано на русском и
немецком языках: здесь починяют, чистят, а также и вновь обтягивают материей всякие, дождевые и летние зонтики.
Берта и Ида ходили в
немецкую школу и утешали
мать прекрасными успехами; любимица покойника, Маньхен, его крохотная «горсточка», как называл он этого ребенка, бегала и шумела, то с сафьянным мячиком, то с деревянным обручем, который гоняла по всем комнатам и магазину.
Мать твоя спешила к нему из великого града, и когда мы разили
немецких рыцарей — когда родитель твой, еще бледный и слабый, мечом своим указывал нам путь к их святому прапору, ты родилась.
К тому же это будет тебе некоторою практикою в
немецком языке, который ты должен знать как из уважения к национальности твоей
матери, так и потому, что он имеет обширную и едва ли не лучшую литературу…
Теперь остановлюсь на том, что Дерпт мог дать студенту вообще — и немцу или онемеченному чухонцу, и русскому; и такому, кто поступил прямо в этот университет, и такому, как я, который приехал уже"
матерым"русским студентом, хотя и из провинции, но с определенными и притом высшими запросами. Тогда Дерпт еще сохранял свою областную самостоятельность. Он был
немецкий, предназначен для остзейцев, а не для русских, которые составляли в нем ничтожный процент.
Дочь — большая, широколицая, румяная, тяжелая на ходу, в провинциальных туалетах;
мать — сухая, с проседью, вечно в кружевной косынке, с ужасным французским и
немецким языком, вмешивалась во все разговоры.
Спертый влажный воздух с запахом табачного дыма, кипятка, половиков и пряностей обдал Палтусова, когда он всходил по лестнице. Направо, в просторном аквариуме-садке, вертелась или лениво двигалась рыба. Этот трактирный аквариум тоже нравился Палтусову. Он всегда подходил к нему и разглядывал какую-нибудь
матерую стерлядь. Из-за буфета выставилась голова приказчика в
немецком платье и кланялась ему.
Еще одна щедрота: позволялось отцу и
матери каждые три года видеть по неделе, даже по месяцу, своего сына, ласкать его, говорить им, что он их сын, но под именем бедных
немецких дворян Эренштейнов, утверждая его, однако ж, в любви, в уважении к лекарскому званию.
Тогда говорили вздыхая: «Ах!
мать моя, каков этот иностранный немец Миних, прислал сюда только одну молдаванскую княжну, а, сказывают наши, полонил их тысячу, да отослал к своим, в
немецкую землю, — ну съела бы его зубами!»
Мы уже говорили, что с воцарением Елизаветы Петровны
немецкий гнет, более десяти лет тяготевший над Россией, был уничтожен мановением прелестной, грациозной ручки дочери Великого Петра. Елизавета Петровна отличалась добротой своей
матери, отвращением к крови, здравым смыслом и умением выбирать людей. Она сохранила на престоле ту любовь к своей родине, ту простоту Петра I, которые стяжали ей имя «матушки» у народа.