Неточные совпадения
— Поезд в три? —
спросил Немец, — как бы не опоздать.
— Да — чепуха же это, чепуха-а! — выпевал он, уговаривая, успокаивая кого-то. — У нас есть дивизия, которую прозвали «беговым обществом», она — как раз — все бегает от немцев-то. Да — нет, какая же клевета?
Спросите военных, — подтвердят!
— По пьяному делу. Воюем, а? —
спросил он, взмахнув стриженой, ежовой головой. — Кошмар! В 12-м году Ванновский говорил, что армия находится в положении бедственном: обмундирование плохое, и его недостаточно, ружья устарели, пушек — мало, пулеметов — нет, кормят солдат подрядчики, и — скверно, денег на улучшение продовольствия — не имеется, кредиты — запаздывают, полки — в долгах. И при всем этом — втюрились в драку ради защиты Франции от второго разгрома
немцами.
— Подпишет, кум, подпишет, свой смертный приговор подпишет и не
спросит что, только усмехнется, «Агафья Пшеницына» подмахнет в сторону, криво и не узнает никогда, что подписала. Видишь ли: мы с тобой будем в стороне: сестра будет иметь претензию на коллежского секретаря Обломова, а я на коллежской секретарше Пшеницыной. Пусть
немец горячится — законное дело! — говорил он, подняв трепещущие руки вверх. — Выпьем, кум!
Да
спросите у нас, в степи где-нибудь, любого мужика, много ли он знает об англичанах, испанцах или итальянцах? не мешает ли он их под общим именем
немцев, как корейцы мешают все народы, кроме китайцев и японцев, под именем варваров?
Он любовался прекрасным днем, густыми темнеющими облаками, иногда закрывавшими солнце, и яровыми полями, в которых везде ходили мужики за сохами, перепахивая овес, и густо зеленевшими озимями, над которыми поднимались жаворонки, и лесами, покрытыми уже, кроме позднего дуба, свежей зеленью, и лугами, на которых пестрели стада и лошади, и полями, на которых виднелись пахари, — и, нет-нет, ему вспоминалось, что было что-то неприятное, и когда он
спрашивал себя: что? — то вспоминал рассказ ямщика о том, как
немец хозяйничает в Кузминском.
Действительно, он сказал правду: комната была не только не очень хороша, но прескверная. Выбора не было; я отворил окно и сошел на минуту в залу. Там все еще пили, кричали, играли в карты и домино какие-то французы.
Немец колоссального роста, которого я видал, подошел ко мне и
спросил, имею ли я время с ним поговорить наедине, что ему нужно мне сообщить что-то особенно важное.
А большой
немец как-то особенно глупо хлопал глазами, вытягивал тонкую гусиную шею, сосал какие-то лепешки и
спрашивал с удивлением...
— Зачем вы здесь живете, Карл Карлыч? —
спрашивал Галактион в том же откровенном тоне, в каком начал
немец.
— У тебя был Голяшкин? —
спрашивал немец без всяких предисловий.
Про четвертого агронома,
немца, ничего не делавшего и едва ли понимавшего что-нибудь в агрономии, о. Ираклий рассказывал мне, будто после одного августовского мороза, побившего хлеб, он поехал в Рыковское, собрал там сход и
спросил важно: «Почему у вас был мороз?» Из толпы вышел самый умный и ответил: «Не могим знать, ваше превосходительство, должно, милость божия изволила так распорядиться».
Немец поцеловал ее крепко в губы и опять
спросил...
— И Шиллер — сапожник: он выучился стихи писать и больше уж ничего не знает. Всякий
немец — мастеровой: знает только мастерство; а русский, брат, так на все руки мастер. Его в солдаты отдадут: «Что,
спросят, умеешь на валторне играть?..» — «А гля че, говорит, не уметь — губы есть!»
А то выдумали: нечего нам у
немцев заимствоваться; покуда-де они над «накоплением» корпят, мы, того гляди, и политическую-то экономию совсем упраздним 22. Так и упразднили… упразднители! Вот уже прослышит об вашем самохвальстве купец Колупаев, да quibus auxiliis и
спросит: а знаете ли вы, робята, как Кузькину сестрицу зовут? И придется вам на этот вопрос по сущей совести ответ держать.
— Но для чего же вы непременно настаиваете, чтоб
немец подох? —
спросил он в недоумении.
Она усадила Санина возле себя и начала говорить ему о Париже, куда собиралась ехать через несколько дней, о том, что
немцы ей надоели, что они глупы, когда умничают, и некстати умны, когда глупят; да вдруг, как говорится, в упор — à brule pourpoint —
спросила его, правда ли, что он вот с этим самым офицером, который сейчас тут сидел, на днях дрался из-за одной дамы?
— А как вы полагаете, Полкан Оамсоныч, —
спросил Перекусихин 1-й, — ежели теперича
немец или турок… готова ли была бы Россия дать отпор?
— Какой нос? какому
немцу? —
спросил я в удивлении.
«Я, — говорит, — вижу, ноги по воздуху…» — «Да, да, — подхватил Увар Иванович, — ноги, ноги… а там хлоп! а это он п-п-плашмя!..» — «Да и как они это ухитрились, ведь немец-то втрое больше их был?» —
спросила Зоя.
— А не находите ли вы, —
спрашиваю, — опасности в том, что
немцы проведали бы, что человек-то, которого вешают, сделан из гуттаперчи?
И тот начал читать молитву перед учением.
Немец изумленно вытаращил белые глаза и
спросил...
— Nichts uber den Kamm soll bleiben? [Вас покороче? (нем.).] —
спросил немец снова.
— Wie befehlen Sie Ihnen die Haare zuschneiden, mein Herr? [Как прикажете вас подстрич, сударь? (нем.).] —
спросил пунктуальный
немец.
— Ах, ты шельменок ты этакой; какие у нее глазенки, — думает художник. — Отлично бы было посмотреть на нее ближе. — А как на тот грех, дверь из парикмахерской вдруг отворилась у Ильи Макаровича под самым носом и высокий седой
немец с физиономией королевско-прусского вахмистра высунулся и сердито
спрашивает: «Was wollen Sie hier, mein Herr?» [Что вам здесь нужно, сударь? (нем.).]
— И того вы не имеете права делать: сами вы русская, отец у него русский, и потому он должен оставаться русским, пока у него собственного, личного какого-нибудь желания не явится по сему предмету; а то вдруг вы сделаете его, положим, каким-нибудь
немцем и протестантом, а он потом
спросит вас: «На каком основании, маменька, вы отторгнули меня от моей родины и от моей природной религии?» — что вы на это скажете ему?
Он заговорит по-своему; ты скажешь: «Добре, добре!» — а там и
спросишь: бруту, биру [хлеба, пива (нем.)], того, другого; станет отнекиваться, так закричишь: «Капут!» Вот он тотчас и заговорит: «Русишь гут» [«Русский хорош (нем.)!»], а ты скажешь: «
Немец гут!» — дело дойдет до шнапсу [водки (нем.)], и пошли пировать.
Один недоумевающий
немец, остолбеневший с куском говядины во рту, торопливо пропустил глоток вина и
спросил...
Талантливый Григорьев сразу убедился, что без немецкого языка серьезное образование невозможно, и, при своей способности, прямо садился читать
немцев,
спрашивая у меня незнакомые слова и обороты.
— А если же он уф спальни? —
спросил тот самый
немец, который сомневался, какая у него душа.
Повел их
немец доучивать, а вечером я
спрашиваю вестового...
Вот
немец покрутился возле хургона и кричит: «Лейба, неси сюда овес!» Лейба, корчмарь, вынес ему четверть и
спрашивает: «А отчего бы вам у меня в корчме не заночевать?
— Что же ты сделал потом с этим
немцем? —
спросил он сдержанным, но вздрагивающим от злобы голосом.
По глазам
немца видно, что он тоже хочет
спросить, не болит ли у Надиного отца голова…
— Ведь он все понимает? —
спрашивает девочка
немца.
Немец хмурится и в раздумье чешет мизинцем левую бровь. Наконец он
спрашивает...
Платит он ему поштучно,
спрашивает в работе чистоты — и только: рассчитают, что следует, а там и распоряжайся жалованьем своим, как знаешь: хочешь, оброк высылай, а нет, так и пропей, пожалуй; у них хозяину еще барыш, как работник загуляет: он ему в глухую пору каждый день в рубль серебра поставит, а нам, хозяевам, этого делать нельзя: у нас, если парень загулял, так его надобно остановить, чтобы было чем барина в оброке удовлетворить да и в дом тоже выслать, потому что здесь все дело соседское, все на знати; а
немец ничего этого во внимание не берет…
И уже со смутным предчувствием, что он открыт, что его опять почему-то не приняли за молодого
немца, Юрасов тихонько спрятал руку, которая показалась ему слишком большой и слишком белою, и вполне приличным голосом
спросил...
Я
спросил его: судя по фамилии, он —
немец? Хозяин лукаво улыбнулся и рассказал мне, откуда у него такая фамилия. Отец его был беглый крепостной, по фамилии Колосов. В бегах он получил прозвище Карась. С такой фамилией его, хозяина, и записали в метрические книги.
Вечером ко мне заходил за лекциями один студент-немец, тоже кончающий медик Он
спросил, почему застрелился Стратонов? Я рассказал. Он слушал с недоумевающею улыбкою. Наконец
спросил...
Немец долго не мог понять этой штуки и не нашел, у кого бы
спросить ей объяснение, потому что, пока это происходило, в доме сник всякий след жизни, все огни везде погасли и все люди попрятались. Мертво, как в заколдованном замке, только луна светит, озаряя далекое поле, открывающееся за растворенными воротами, да мороз хрустит и потрескивает.
— Не важная сумма, не извольте беспокоиться. Я не за этим, верьте слову. А как, собственно, генерал Крафт завтра
спросят: был ли, и хоть они и не начальник мне прямой, а все нельзя их не уважать, ну и нрав у них аккуратный… Из
немцев они… А тут и Анна Каранатовна пожелали книжки послушать… у меня же случилась…
— У
немцев, у англичан, им… там… на все… есть инструмент! Пастор — это человек, это член общества, а у нас? Я вас
спрашиваю, вы священник, ну, скажите сами, пожалуйста: разве может иметь влияние учитель, стоящий умственно ниже ученика своего?
— Тоже дожидаетесь главнокомандующего? — заговорил гусарский подполковник. — Говорят всем доступен, слава Богу. А то с колбасниками беда! Не даром Ермолов в
немцы просился. Теперь авось и русским говорить можно будет. А то чорт знает, чтó делали. Всё отступали — всё отступали. Вы делали поход? —
спросил он.
— Еще, может, дотянется до завтрашнего утра? —
спросил немец, дурно выговаривая по-французски.
— Ты не
немец? —
спросила девушка.