Неточные совпадения
Я
не люблю церемонии. Напротив, я даже стараюсь всегда проскользнуть незаметно. Но никак нельзя скрыться, никак нельзя! Только
выйду куда-нибудь, уж и говорят: «Вон, говорят, Иван Александрович идет!» А один раз меня приняли даже за главнокомандующего: солдаты выскочили
из гауптвахты и сделали ружьем. После уже офицер, который мне очень знаком, говорит мне: «Ну, братец, мы тебя совершенно приняли за главнокомандующего».
С большущей сивой гривою,
Чай, двадцать лет
не стриженной,
С большущей бородой,
Дед на медведя смахивал,
Особенно как
из лесу,
Согнувшись,
выходил.
Уподобив себя вечным должникам, находящимся во власти вечных кредиторов, они рассудили, что на свете бывают всякие кредиторы: и разумные и неразумные. Разумный кредитор помогает должнику
выйти из стесненных обстоятельств и в вознаграждение за свою разумность получает свой долг. Неразумный кредитор сажает должника в острог или непрерывно сечет его и в вознаграждение
не получает ничего. Рассудив таким образом, глуповцы стали ждать,
не сделаются ли все кредиторы разумными? И ждут до сего дня.
Что
из него должен во всяком случае образоваться законодатель, — в этом никто
не сомневался; вопрос заключался только в том, какого сорта
выйдет этот законодатель, то есть напомнит ли он собой глубокомыслие и административную прозорливость Ликурга или просто будет тверд, как Дракон.
Но это-то и делает рукопись драгоценною, ибо доказывает, что она
вышла несомненно и непосредственно из-под пера глубокомысленного администратора и даже
не была на просмотре у его секретаря.
Но перенесемся мыслью за сто лет тому назад, поставим себя на место достославных наших предков, и мы легко поймем тот ужас, который долженствовал обуять их при виде этих вращающихся глаз и этого раскрытого рта,
из которого ничего
не выходило, кроме шипения и какого-то бессмысленного звука, непохожего даже на бой часов.
Вышел бригадир
из брички и стал спорить, что даров мало,"да и дары те
не настоящие, а лежалые"и служат к умалению его чести.
Развращение нравов дошло до того, что глуповцы посягнули проникнуть в тайну построения миров и открыто рукоплескали учителю каллиграфии, который,
выйдя из пределов своей специальности, проповедовал с кафедры, что мир
не мог быть сотворен в шесть дней.
Вот
вышла из мрака одна тень, хлопнула: раз-раз! — и исчезла неведомо куда; смотришь, на место ее выступает уж другая тень и тоже хлопает, как попало, и исчезает…"Раззорю!","
Не потерплю!" — слышится со всех сторон, а что разорю, чего
не потерплю — того разобрать невозможно.
Тем
не менее
из всех этих рассказов никакого ясного результата
не выходило.
Однако ж она согласилась, и они удалились в один
из тех очаровательных приютов, которые со времен Микаладзе устраивались для градоначальников во всех мало-мальски порядочных домах города Глупова. Что происходило между ними — это для всех осталось тайною; но он
вышел из приюта расстроенный и с заплаканными глазами. Внутреннее слово подействовало так сильно, что он даже
не удостоил танцующих взглядом и прямо отправился домой.
Из всех его ухищрений, подвохов и переодеваний ровно ничего
не выходило.
Но
не успел он кончить, как
из рядов
вышел простой, изнуренный шпицрутенами прохвост и велиим голосом возопил...
Княгиня Бетси,
не дождавшись конца последнего акта, уехала
из театра. Только что успела она войти в свою уборную, обсыпать свое длинное бледное лицо пудрой, стереть ее, оправиться и приказать чай в большой гостиной, как уж одна за другою стали подъезжать кареты к ее огромному дому на Большой Морской. Гости
выходили на широкий подъезд, и тучный швейцар, читающий по утрам, для назидания прохожих, за стеклянною дверью газеты, беззвучно отворял эту огромную дверь, пропуская мимо себя приезжавших.
Николай Левин продолжал говорить: — Ты знаешь, что капитал давит работника, — работники у нас, мужики, несут всю тягость труда и поставлены так, что сколько бы они ни трудились, они
не могут
выйти из своего скотского положения.
Степан Аркадьич вздохнул, отер лицо и тихими шагами пошел
из комнаты. «Матвей говорит: образуется; но как? Я
не вижу даже возможности. Ах, ах, какой ужас! И как тривиально она кричала, — говорил он сам себе, вспоминая ее крик и слова: подлец и любовница. — И, может быть, девушки слышали! Ужасно тривиально, ужасно». Степан Аркадьич постоял несколько секунд один, отер глаза, вздохнул и, выпрямив грудь,
вышел из комнаты.
В глазах родных он
не имел никакой привычной, определенной деятельности и положения в свете, тогда как его товарищи теперь, когда ему было тридцать два года, были уже — который полковник и флигель-адъютант, который профессор, который директор банка и железных дорог или председатель присутствия, как Облонский; он же (он знал очень хорошо, каким он должен был казаться для других) был помещик, занимающийся разведением коров, стрелянием дупелей и постройками, то есть бездарный малый,
из которого ничего
не вышло, и делающий, по понятиям общества, то самое, что делают никуда негодившиеся люди.
— Хорошо, — сказала она и, как только человек
вышел, трясущимися пальцами разорвала письмо. Пачка заклеенных в бандерольке неперегнутых ассигнаций выпала
из него. Она высвободила письмо и стала читать с конца. «Я сделал приготовления для переезда, я приписываю значение исполнению моей просьбы», прочла она. Она пробежала дальше, назад, прочла всё и еще раз прочла письмо всё сначала. Когда она кончила, она почувствовала, что ей холодно и что над ней обрушилось такое страшное несчастие, какого она
не ожидала.
Когда Степан Аркадьич
вышел из комнаты зятя, он был тронут, но это
не мешало ему быть довольным тем, что он успешно совершил это дело, так как он был уверен, что Алексей Александрович
не отречется от своих слов.
Несколько раз обручаемые хотели догадаться, что надо сделать, и каждый раз ошибались, и священник шопотом поправлял их. Наконец, сделав, что нужно было, перекрестив их кольцами, он опять передал Кити большое, а Левину маленькое; опять они запутались и два раза передавали кольцо
из руки в руку, и всё-таки
выходило не то, что требовалось.
Еще Бетси
не успела
выйти из залы, как Степан Аркадьич, только что приехавший от Елисеева, где были получены свежие устрицы, встретил ее в дверях.
— Но он видит это и знает. И разве ты думаешь, что он
не менее тебя тяготится этим? Ты мучишься, он мучится, и что же может
выйти из этого? Тогда как развод развязывает всё, —
не без усилия высказал Степан Аркадьич главную мысль и значительно посмотрел на нее.
К чаю больших Долли
вышла из своей комнаты. Степан Аркадьич
не выходил. Он, должно быть,
вышел из комнаты жены задним ходом.
Мальчик, краснея и
не отвечая, осторожно потягивал свою руку
из руки дяди. Как только Степан Аркадьич выпустил его руку, он, как птица, выпущенная на волю, вопросительно взглянув на отца, быстрым шагом
вышел из комнаты.
И они
не допускают, чтобы господа
выходили из определившейся в их понятии рамки.
«Он ненавидит меня, это ясно», подумала она и молча,
не оглядываясь, неверными шагами
вышла из комнаты.
Анна
вышла ему навстречу из-за трельяжа, и Левин увидел в полусвете кабинета ту самую женщину портрета в темном, разноцветно-синем платье,
не в том положении,
не с тем выражением, но на той самой высоте красоты, на которой она была уловлена художником на портрете.
На другой день, дамы еще
не вставали, как охотничьи экипажи, катки и тележка стояли у подъезда, и Ласка, еще с утра понявшая, что едут на охоту, навизжавшись и напрыгавшись досыта, сидела на катках подле кучера, взволнованно и неодобрительно за промедление глядя на дверь,
из которой все еще
не выходили охотники.
— Кити! я мучаюсь. Я
не могу один мучаться, — сказал он с отчаянием в голосе, останавливаясь пред ней и умоляюще глядя ей в глаза. Он уже видел по ее любящему правдивому лицу, что ничего
не может
выйти из того, что он намерен был сказать, но ему всё-таки нужно было, чтоб она сама разуверила его. — Я приехал сказать, что еще время
не ушло. Это всё можно уничтожить и поправить.
Он
не мог признать, что он тогда знал правду, а теперь ошибается, потому что, как только он начинал думать спокойно об этом, всё распадалось вдребезги;
не мог и признать того, что он тогда ошибался, потому что дорожил тогдашним душевным настроением, а признавая его данью слабости, он бы осквернял те минуты. Он был в мучительном разладе с самим собою и напрягал все душевные силы, чтобы
выйти из него.
Свод этих правил обнимал очень малый круг условий, но зато правила были несомненны, и Вронский, никогда
не выходя из этого круга, никогда ни на минуту
не колебался в исполнении того, что должно.
— Мне иногда тяжело, что я как лишняя здесь, — сказала Анна,
выходя из детской и занося свой шлейф, чтобы миновать стоявшие у двери игрушки. —
Не то было с первым.
Он быстро вскочил. «Нет, это так нельзя! — сказал он себе с отчаянием. — Пойду к ней, спрошу, скажу последний раз: мы свободны, и
не лучше ли остановиться? Всё лучше, чем вечное несчастие, позор, неверность!!» С отчаянием в сердце и со злобой на всех людей, на себя, на нее он
вышел из гостиницы и поехал к ней.
— Ну, будет, будет! И тебе тяжело, я знаю. Что делать? Беды большой нет. Бог милостив… благодарствуй… — говорил он, уже сам
не зная, что говорит, и отвечая на мокрый поцелуй княгини, который он почувствовал на своей руке, и
вышел из комнаты.
Чтобы
выйти из этого затруднения, он
не мог просить денег у матери.
Алексей Александрович долго возился с ними, написал им программу,
из которой они
не должны были
выходить, и, отпустив их, написал письма в Петербург для направления депутации.
Из благословенья образом ничего
не вышло. Степан Аркадьич стал в комически-торжественную позу рядом с женою; взял образ и, велев Левину кланяться в землю, благословил его с доброю и насмешливою улыбкой и поцеловал его троекратно; то же сделала и Дарья Александровна и тотчас же заспешила ехать и опять запуталась в предначертаниях движения экипажей.
— Нешто
вышел в сени, а то всё тут ходил. Этот самый, — сказал сторож, указывая на сильно сложенного широкоплечего человека с курчавою бородой, который,
не снимая бараньей шапки, быстро и легко взбегал наверх по стертым ступенькам каменной лестницы. Один
из сходивших вниз с портфелем худощавый чиновник, приостановившись, неодобрительно посмотрел на ноги бегущего и потом вопросительно взглянул на Облонского.
Княгиня Тверская
не выходила из экипажа, а только ее в штиблетах, пелеринке и черной шляпке лакей соскочил у подъезда.
«Для Бетси еще рано», подумала она и, взглянув в окно, увидела карету и высовывающуюся
из нее черную шляпу и столь знакомые ей уши Алексея Александровича. «Вот некстати; неужели ночевать?» подумала она, и ей так показалось ужасно и страшно всё, что могло от этого
выйти, что она, ни минуты
не задумываясь, с веселым и сияющим лицом
вышла к ним навстречу и, чувствуя в себе присутствие уже знакомого ей духа лжи и обмана, тотчас же отдалась этому духу и начала говорить, сама
не зная, что скажет.
Он молча
вышел из двери и тут же столкнулся с Марьей Николаевной, узнавшей о его приезде и
не смевшей войти к нему. Она была точно такая же, какою он видел ее в Москве; то же шерстяное платье и голые руки и шея и то же добродушно-тупое, несколько пополневшее, рябое лицо.
Что
из этого всего
выйдет, он
не знал и даже
не думал.
Дамы раскрыли зонтики и
вышли на боковую дорожку. Пройдя несколько поворотов и
выйдя из калитки, Дарья Александровна увидала пред собой на высоком месте большое, красное, затейливой формы, уже почти оконченное строение. Еще
не окрашенная железная крыша ослепительно блестела на ярком солнце. Подле оконченного строения выкладывалось другое, окруженное лесами, и рабочие в фартуках на подмостках клали кирпичи и заливали
из шаек кладку и равняли правилами.
Но ему во всё это время было неловко и досадно, он сам
не знал отчего: оттого ли, что ничего
не выходило из каламбура: «было дело до Жида, и я дожида-лся», или от чего-нибудь другого. Когда же наконец Болгаринов с чрезвычайною учтивостью принял его, очевидно торжествуя его унижением, и почти отказал ему, Степан Аркадьич поторопился как можно скорее забыть это. И, теперь только вспомнив, покраснел.
Он сошел вниз, но
не успел еще
выйти из кабинета, как услыхал знакомые шаги жены, неосторожно быстро идущей к нему.
— Нет,
не скучно, я очень занят, — сказал он, чувствуя, что она подчиняет его своему спокойному тону,
из которого он
не в силах будет
выйти, так же, как это было в начале зимы.
«Нет, надо опомниться!» сказал он себе. Он поднял ружье и шляпу, подозвал к ногам Ласку и
вышел из болота.
Выйдя на сухое, он сел на кочку, разулся, вылил воду
из сапога, потом подошел к болоту, напился со ржавым вкусом воды, намочил разгоревшиеся стволы и обмыл себе лицо и руки. Освежившись, он двинулся опять к тому месту, куда пересел бекас, с твердым намерением
не горячиться.
«Славный, милый», подумала Кити в это время,
выходя из домика с М-11е Linon и глядя на него с улыбкой тихой ласки, как на любимого брата. «И неужели я виновата, неужели я сделала что-нибудь дурное? Они говорят: кокетство. Я знаю, что я люблю
не его; но мне всё-таки весело с ним, и он такой славный. Только зачем он это сказал?…» думала она.
— Как же новые условия могут быть найдены? — сказал Свияжский, поев простокваши, закурив папиросу и опять подойдя к спорящим. — Все возможные отношения к рабочей силе определены и изучены, сказал он. — Остаток варварства — первобытная община с круговою порукой сама собой распадается, крепостное право уничтожилось, остается только свободный труд, и формы его определены и готовы, и надо брать их. Батрак, поденный, фермер — и
из этого вы
не выйдете.
Когда она проснулась на другое утро, первое, что представилось ей, были слова, которые она сказала мужу, и слова эти ей показались так ужасны, что она
не могла понять теперь, как она могла решиться произнести эти странные грубые слова, и
не могла представить себе того, что
из этого
выйдет.