Неточные совпадения
Хлестаков. Право,
не знаю. Ведь мой отец упрям и глуп, старый хрен, как бревно. Я ему прямо скажу: как хотите, я
не могу жить без Петербурга. За что ж,
в самом деле, я должен погубить жизнь с мужиками? Теперь
не те потребности; душа моя жаждет просвещения.
Аммос Федорович (
в сторону).Вот выкинет штуку, когда
в самом деле сделается генералом! Вот уж кому пристало генеральство, как корове седло! Ну, брат, нет, до этого еще далека песня. Тут и почище тебя есть, а до сих пор еще
не генералы.
О! я шутить
не люблю. Я им всем задал острастку. Меня
сам государственный совет боится. Да что
в самом деле? Я такой! я
не посмотрю ни на кого… я говорю всем: «Я
сам себя знаю,
сам». Я везде, везде. Во дворец всякий
день езжу. Меня завтра же произведут сейчас
в фельдмарш… (Поскальзывается и чуть-чуть
не шлепается на пол, но с почтением поддерживается чиновниками.)
Вот здешний почтмейстер совершенно ничего
не делает: все
дела в большом запущении, посылки задерживаются… извольте
сами нарочно разыскать.
Хлестаков. Вот вздор какой! я этого
не принимаю. Ты скажи ему: что это,
в самом деле, такое!.. Этого мало.
Аммос Федорович. А я на этот счет покоен.
В самом деле, кто зайдет
в уездный суд? А если и заглянет
в какую-нибудь бумагу, так он жизни
не будет рад. Я вот уж пятнадцать лет сижу на судейском стуле, а как загляну
в докладную записку — а! только рукой махну.
Сам Соломон
не разрешит, что
в ней правда и что неправда.
Анна Андреевна. Перестань, ты ничего
не знаешь и
не в свое
дело не мешайся! «Я, Анна Андреевна, изумляюсь…»
В таких лестных рассыпался словах… И когда я хотела сказать: «Мы никак
не смеем надеяться на такую честь», — он вдруг упал на колени и таким
самым благороднейшим образом: «Анна Андреевна,
не сделайте меня несчастнейшим! согласитесь отвечать моим чувствам,
не то я смертью окончу жизнь свою».
«Орудуй, Клим!» По-питерски
Клим
дело оборудовал:
По блюдцу деревянному
Дал дяде и племяннице.
Поставил их рядком,
А
сам вскочил на бревнышко
И громко крикнул: «Слушайте!»
(Служивый
не выдерживал
И часто
в речь крестьянина
Вставлял словечко меткое
И
в ложечки стучал...
Скотинин. Кого? За что?
В день моего сговора! Я прошу тебя, сестрица, для такого праздника отложить наказание до завтрева; а завтра, коль изволишь, я и
сам охотно помогу.
Не будь я Тарас Скотинин, если у меня
не всякая вина виновата. У меня
в этом, сестрица, один обычай с тобою. Да за что ж ты так прогневалась?
Цыфиркин. Да кое-как, ваше благородие! Малу толику арихметике маракую, так питаюсь
в городе около приказных служителей у счетных
дел.
Не всякому открыл Господь науку: так кто
сам не смыслит, меня нанимает то счетец поверить, то итоги подвести. Тем и питаюсь; праздно жить
не люблю. На досуге ребят обучаю. Вот и у их благородия с парнем третий год над ломаными бьемся, да что-то плохо клеятся; ну, и то правда, человек на человека
не приходит.
Он
не без основания утверждал, что голова могла быть опорожнена
не иначе как с согласия
самого же градоначальника и что
в деле этом принимал участие человек, несомненно принадлежащий к ремесленному цеху, так как на столе,
в числе вещественных доказательств, оказались: долото, буравчик и английская пилка.
Тут только понял Грустилов,
в чем
дело, но так как душа его закоснела
в идолопоклонстве, то слово истины, конечно,
не могло сразу проникнуть
в нее. Он даже заподозрил
в первую минуту, что под маской скрывается юродивая Аксиньюшка, та
самая, которая, еще при Фердыщенке, предсказала большой глуповский пожар и которая во время отпадения глуповцев
в идолопоклонстве одна осталась верною истинному богу.
И началась тут промеж глуповцев радость и бодренье великое. Все чувствовали, что тяжесть спала с сердец и что отныне ничего другого
не остается, как благоденствовать. С бригадиром во главе двинулись граждане навстречу пожару,
в несколько часов сломали целую улицу домов и окопали пожарище со стороны города глубокою канавой. На другой
день пожар уничтожился
сам собою вследствие недостатка питания.
С
самого вешнего Николы, с той поры, как начала входить вода
в межень, и вплоть до Ильина
дня не выпало ни капли дождя.
Выехал он
в самый Николин
день, сейчас после ранних обеден, и дома сказал, что будет
не скоро.
Нельзя сказать, чтоб предводитель отличался особенными качествами ума и сердца; но у него был желудок,
в котором, как
в могиле, исчезали всякие куски. Этот
не весьма замысловатый дар природы сделался для него источником живейших наслаждений. Каждый
день с раннего утра он отправлялся
в поход по городу и поднюхивал запахи, вылетавшие из обывательских кухонь.
В короткое время обоняние его было до такой степени изощрено, что он мог безошибочно угадать составные части
самого сложного фарша.
На другой
день, едва позолотило солнце верхи соломенных крыш, как уже войско, предводительствуемое Бородавкиным, вступало
в слободу. Но там никого
не было, кроме заштатного попа, который
в эту
самую минуту рассчитывал,
не выгоднее ли ему перейти
в раскол. Поп был древний и скорее способный поселять уныние, нежели вливать
в душу храбрость.
С течением времени Байбаков
не только перестал тосковать, но даже до того осмелился, что
самому градскому голове посулил отдать его без зачета
в солдаты, если он каждый
день не будет выдавать ему на шкалик.
Он сшил себе новую пару платья и хвастался, что на
днях откроет
в Глупове такой магазин, что
самому Винтергальтеру [Новый пример прозорливости: Винтергальтера
в 1762 году
не было.
Но, с другой стороны,
не видим ли мы, что народы
самые образованные наипаче [Наипа́че (церковно-славянск.) — наиболее.] почитают себя счастливыми
в воскресные и праздничные
дни, то есть тогда, когда начальники мнят себя от писания законов свободными?
Бригадир понял, что
дело зашло слишком далеко и что ему ничего другого
не остается, как спрятаться
в архив. Так он и поступил. Аленка тоже бросилась за ним, но случаю угодно было, чтоб дверь архива захлопнулась
в ту
самую минуту, когда бригадир переступил порог ее. Замок щелкнул, и Аленка осталась снаружи с простертыми врозь руками.
В таком положении застала ее толпа; застала бледную, трепещущую всем телом, почти безумную.
Может быть, тем бы и кончилось это странное происшествие, что голова, пролежав некоторое время на дороге, была бы со временем раздавлена экипажами проезжающих и наконец вывезена на поле
в виде удобрения, если бы
дело не усложнилось вмешательством элемента до такой степени фантастического, что
сами глуповцы — и те стали
в тупик. Но
не будем упреждать событий и посмотрим, что делается
в Глупове.
— Я
не буду судиться. Я никогда
не зарежу, и мне этого нe нужно. Ну уж! — продолжал он, опять перескакивая к совершенно нейдущему к
делу, — наши земские учреждения и всё это — похоже на березки, которые мы натыкали, как
в Троицын
день, для того чтобы было похоже на лес, который
сам вырос
в Европе, и
не могу я от души поливать и верить
в эти березки!
— Оно
в самом деле. За что мы едим, пьем, охотимся, ничего
не делаем, а он вечно, вечно
в труде? — сказал Васенька Весловский, очевидно
в первый раз
в жизни ясно подумав об этом и потому вполне искренно.
Прежде (это началось почти с детства и всё росло до полной возмужалости), когда он старался сделать что-нибудь такое, что сделало бы добро для всех, для человечества, для России, для всей деревни, он замечал, что мысли об этом были приятны, но
сама деятельность всегда бывала нескладная,
не было полной уверенности
в том, что
дело необходимо нужно, и
сама деятельность, казавшаяся сначала столь большою, всё уменьшаясь и уменьшаясь, сходила на-нет; теперь же, когда он после женитьбы стал более и более ограничиваться жизнью для себя, он, хотя
не испытывал более никакой радости при мысли о своей деятельности, чувствовал уверенность, что
дело его необходимо, видел, что оно спорится гораздо лучше, чем прежде, и что оно всё становится больше и больше.
Вронский взял письмо и записку брата. Это было то
самое, что он ожидал, — письмо от матери с упреками за то, что он
не приезжал, и записка от брата,
в которой говорилось, что нужно переговорить. Вронский знал, что это всё о том же. «Что им за
делo!» подумал Вронский и, смяв письма, сунул их между пуговиц сюртука, чтобы внимательно прочесть дорогой.
В сенях избы ему встретились два офицера: один их, а другой другого полка.
Алексей Александрович думал и говорил, что ни
в какой год у него
не было столько служебного
дела, как
в нынешний; но он
не сознавал того, что он
сам выдумывал себе
в нынешнем году
дела, что это было одно из средств
не открывать того ящика, где лежали чувства к жене и семье и мысли о них и которые делались тем страшнее, чем дольше они там лежали.
Вронский слушал внимательно, но
не столько
самое содержание слов занимало его, сколько то отношение к
делу Серпуховского, уже думающего бороться с властью и имеющего
в этом свои симпатии и антипатии, тогда как для него были по службе только интересы эскадрона. Вронский понял тоже, как мог быть силен Серпуховской своею несомненною способностью обдумывать, понимать вещи, своим умом и даром слова, так редко встречающимся
в той среде,
в которой он жил. И, как ни совестно это было ему, ему было завидно.
С той минуты, как Алексей Александрович понял из объяснений с Бетси и со Степаном Аркадьичем, что от него требовалось только того, чтоб он оставил свою жену
в покое,
не утруждая ее своим присутствием, и что
сама жена его желала этого, он почувствовал себя столь потерянным, что
не мог ничего
сам решить,
не знал
сам, чего он хотел теперь, и, отдавшись
в руки тех, которые с таким удовольствием занимались его
делами, на всё отвечал согласием.
То же
самое он видел и
в социалистических книгах: или это были прекрасные фантазии, но неприложимые, которыми он увлекался, еще бывши студентом, — или поправки, починки того положения
дела,
в которое поставлена была Европа и с которым земледельческое
дело в России
не имело ничего общего.
Но и после, и на другой и на третий
день, она
не только
не нашла слов, которыми бы она могла выразить всю сложность этих чувств, но
не находила и мыслей, которыми бы она
сама с собой могла обдумать всё, что было
в ее душе.
—
В самом деле, давайте
не спать! отлично! — подтвердил Весловский.
«Ведь всё это было и прежде; но отчего я
не замечала этого прежде?» — сказала себе Анна. — Или она очень раздражена нынче? А
в самом деле, смешно: ее цель добродетель, она христианка, а она всё сердится, и всё у нее враги и всё враги по христианству и добродетели».
— Да что же
в воскресенье
в церкви? Священнику велели прочесть. Он прочел. Они ничего
не поняли, вздыхали, как при всякой проповеди, — продолжал князь. — Потом им сказали, что вот собирают на душеспасительное
дело в церкви, ну они вынули по копейке и дали. А на что — они
сами не знают.
— А что,
в самом деле,
не пойти ли? — сказал Степан
— Муж? Муж Лизы Меркаловой носит за ней пледы и всегда готов к услугам. А что там дальше
в самом деле, никто
не хочет знать. Знаете,
в хорошем обществе
не говорят и
не думают даже о некоторых подробностях туалета. Так и это.
— Мы вместе займемся Сережей. Я
не сильна
в практических
делах. Но я возьмусь, я буду ваша экономка.
Не благодарите меня. Я делаю это
не сама…
― Вот ты всё сейчас хочешь видеть дурное.
Не филантропическое, а сердечное. У них, то есть у Вронского, был тренер Англичанин, мастер своего
дела, но пьяница. Он совсем запил, delirium tremens, [белая горячка,] и семейство брошено. Она увидала их, помогла, втянулась, и теперь всё семейство на ее руках; да
не так, свысока, деньгами, а она
сама готовит мальчиков по-русски
в гимназию, а девочку взяла к себе. Да вот ты увидишь ее.
Окончив курсы
в гимназии и университете с медалями, Алексей Александрович с помощью дяди тотчас стал на видную служебную дорогу и с той поры исключительно отдался служебному честолюбию. Ни
в гимназии, ни
в университете, ни после на службе Алексей Александрович
не завязал ни с кем дружеских отношений. Брат был
самый близкий ему по душе человек, но он служил по министерству иностранных
дел, жил всегда за границей, где он и умер скоро после женитьбы Алексея Александровича.
Прелесть, которую он испытывал
в самой работе, происшедшее вследствие того сближение с мужиками, зависть, которую он испытывал к ним, к их жизни, желание перейти
в эту жизнь, которое
в эту ночь было для него уже
не мечтою, но намерением, подробности исполнения которого он обдумывал, — всё это так изменило его взгляд на заведенное у него хозяйство, что он
не мог уже никак находить
в нем прежнего интереса и
не мог
не видеть того неприятного отношения своего к работникам, которое было основой всего
дела.
«Эта холодность — притворство чувства, — говорила она себе. — Им нужно только оскорбить меня и измучать ребенка, а я стану покоряться им! Ни за что! Она хуже меня. Я
не лгу по крайней мере». И тут же она решила, что завтра же,
в самый день рожденья Сережи, она поедет прямо
в дом мужа, подкупит людей, будет обманывать, но во что бы ни стало увидит сына и разрушит этот безобразный обман, которым они окружили несчастного ребенка.
— Да вот что хотите, я
не могла. Граф Алексей Кириллыч очень поощрял меня — (произнося слова граф Алексей Кириллыч, она просительно-робко взглянула на Левина, и он невольно отвечал ей почтительным и утвердительным взглядом) — поощрял меня заняться школой
в деревне. Я ходила несколько раз. Они очень милы, но я
не могла привязаться к этому
делу. Вы говорите — энергию. Энергия основана на любви. А любовь неоткуда взять, приказать нельзя. Вот я полюбила эту девочку,
сама не знаю зачем.
В продолжение всего
дня за
самыми разнообразными разговорами,
в которых он как бы только одной внешней стороной своего ума принимал участие, Левин, несмотря на разочарование
в перемене, долженствовавшей произойти
в нем,
не переставал радостно слышать полноту своего сердца.
Левины жили уже третий месяц
в Москве. Уже давно прошел тот срок, когда, по
самым верным расчетам людей знающих эти
дела, Кити должна была родить; а она всё еще носила, и ни по чему
не было заметно, чтобы время было ближе теперь, чем два месяца назад. И доктор, и акушерка, и Долли, и мать, и
в особенности Левин, без ужаса
не могший подумать о приближавшемся, начинали испытывать нетерпение и беспокойство; одна Кити чувствовала себя совершенно спокойною и счастливою.
Она теперь с радостью мечтала о приезде Долли с детьми,
в особенности потому, что она для детей будет заказывать любимое каждым пирожное, а Долли оценит всё ее новое устройство. Она
сама не знала, зачем и для чего, но домашнее хозяйство неудержимо влекло ее к себе. Она, инстинктивно чувствуя приближение весны и зная, что будут и ненастные
дни, вила, как умела, свое гнездо и торопилась
в одно время и вить его и учиться, как это делать.
— Да что же интересного? Все они довольны, как медные гроши; всех победили. Ну, а мне-то чем же довольным быть? Я никого
не победил, а только сапоги снимай
сам, да еще за дверь их
сам выставляй. Утром вставай, сейчас же одевайся, иди
в салон чай скверный пить. То ли
дело дома! Проснешься
не торопясь, посердишься на что-нибудь, поворчишь, опомнишься хорошенько, всё обдумаешь,
не торопишься.
— Да, вот вам кажется! А как она
в самом деле влюбится, а он столько же думает жениться, как я?… Ох!
не смотрели бы мои глаза!.. «Ах, спиритизм, ах, Ницца, ах, на бале»… — И князь, воображая, что он представляет жену, приседал на каждом слове. — А вот, как сделаем несчастье Катеньки, как она
в самом деле заберет
в голову…
Губернский предводитель,
в руках которого по закону находилось столько важных общественных
дел, — и опеки (те
самые, от которых страдал теперь Левин), и дворянские огромные суммы, и гимназии женская, мужская и военная, и народное образование по новому положению, и наконец земство, — губернский предводитель Снетков был человек старого дворянского склада, проживший огромное состояние, добрый человек, честный
в своем роде, но совершенно
не понимавший потребностей нового времени.
Она даже
не верила своей руке и подошла к трюмо, чтоб увидать, причесана ли она
в самом деле или нет?
В эти последние
дни он
сам не ездил на проездку, а поручил тренеру и теперь решительно
не знал,
в каком состоянии пришла и была его лошадь.