Неточные совпадения
— А счастье наше — в хлебушке:
Я дома в Белоруссии
С мякиною, с кострикою
Ячменный
хлеб жевал;
Бывало, вопишь голосом,
Как роженица корчишься,
Как схватит животы.
А ныне, милость Божия! —
Досыта у Губонина
Дают ржаного хлебушка,
Жую —
не нажуюсь...
Нет
хлеба — у кого-нибудь
Попросит, а за соль
Дать надо деньги чистые,
А их по всей вахлачине,
Сгоняемой на барщину,
По году гроша
не было!
Цыфиркин. Сам праздно
хлеб ешь и другим ничего делать
не даешь; да ты ж еще и рожи
не уставишь.
— Ведь этакий народ! — сказал он, — и
хлеба по-русски назвать
не умеет, а выучил: «Офицер,
дай на водку!» Уж татары по мне лучше: те хоть непьющие…
— Да я и строений для этого
не строю; у меня нет зданий с колоннами да фронтонами. Мастеров я
не выписываю из-за границы. А уж крестьян от хлебопашества ни за что
не оторву. На фабриках у меня работают только в голодный год, всё пришлые, из-за куска
хлеба. Этаких фабрик наберется много. Рассмотри только попристальнее свое хозяйство, то увидишь — всякая тряпка пойдет в дело, всякая дрянь
даст доход, так что после отталкиваешь только да говоришь:
не нужно.
— Противузаконная, однако ж, вещь, — сказал Вишнепокромов, — капиталы
не должны быть в одних <руках>. Это теперь предмет трактатов во всей Европе. Имеешь деньги, — ну, сообщай другим: угощай,
давай балы, производи благодетельную роскошь, которая
дает хлеб мастерам, ремесленникам.
— Панночка видала тебя с городского валу вместе с запорожцами. Она сказала мне: «Ступай скажи рыцарю: если он помнит меня, чтобы пришел ко мне; а
не помнит — чтобы
дал тебе кусок
хлеба для старухи, моей матери, потому что я
не хочу видеть, как при мне умрет мать. Пусть лучше я прежде, а она после меня. Проси и хватай его за колени и ноги. У него также есть старая мать, — чтоб ради ее
дал хлеба!»
— Петр Петрович! — закричала она, — защитите хоть вы! Внушите этой глупой твари, что
не смеет она так обращаться с благородной
дамой в несчастии, что на это есть суд… я к самому генерал-губернатору… Она ответит… Помня хлеб-соль моего отца, защитите сирот.
— Между тем поверенный этот управлял большим имением, — продолжал он, — да помещик отослал его именно потому, что заикается. Я
дам ему доверенность, передам планы: он распорядится закупкой материалов для постройки дома, соберет оброк, продаст
хлеб, привезет деньги, и тогда… Как я рад, милая Ольга, — сказал он, целуя у ней руку, — что мне
не нужно покидать тебя! Я бы
не вынес разлуки; без тебя в деревне, одному… это ужас! Но только теперь нам надо быть очень осторожными.
— Оттреплет этакий барин! — говорил Захар. — Такая добрая душа; да это золото — а
не барин,
дай Бог ему здоровья! Я у него как в царствии небесном: ни нужды никакой
не знаю, отроду дураком
не назвал; живу в добре, в покое, ем с его стола, уйду, куда хочу, — вот что!.. А в деревне у меня особый дом, особый огород, отсыпной
хлеб; мужики все в пояс мне! Я и управляющий и можедом! А вы-то с своим…
Этот долг можно заплатить из выручки за
хлеб. Что ж он так приуныл? Ах, Боже мой, как все может переменить вид в одну минуту! А там, в деревне, они распорядятся с поверенным собрать оброк; да, наконец, Штольцу напишет: тот
даст денег и потом приедет и устроит ему Обломовку на славу, он всюду дороги проведет, и мостов настроит, и школы заведет… А там они, с Ольгой!.. Боже! Вот оно, счастье!.. Как это все ему в голову
не пришло!
— Что кричишь-то? Я сам закричу на весь мир, что ты дурак, скотина! — кричал Тарантьев. — Я и Иван Матвеич ухаживали за тобой, берегли, словно крепостные, служили тебе, на цыпочках ходили, в глаза смотрели, а ты обнес его перед начальством: теперь он без места и без куска
хлеба! Это низко, гнусно! Ты должен теперь отдать ему половину состояния;
давай вексель на его имя; ты теперь
не пьян, в своем уме,
давай, говорю тебе, я без того
не выйду…
Позвольте-с: у меня был товарищ, Ламберт, который говорил мне еще шестнадцати лет, что когда он будет богат, то самое большое наслаждение его будет кормить
хлебом и мясом собак, когда дети бедных будут умирать с голоду; а когда им топить будет нечем, то он купит целый дровяной двор, сложит в поле и вытопит поле, а бедным ни полена
не даст.
Казна
не только
дает им средства на первое обзаведение лошадей, рогатого скота, но и поддерживает их постоянно, отпуская по два пуда в месяц
хлеба на мужчину и по пуду на женщин и детей.
Если спутник
не один, идет шумный разговор, а один, так он выберет какого-нибудь старика и
давай экзаменовать его: «Сколько
хлеба, да какой, куда сбываете?
Ты возразил, что человек жив
не единым
хлебом, но знаешь ли, что во имя этого самого
хлеба земного и восстанет на тебя дух земли, и сразится с тобою, и победит тебя, и все пойдут за ним, восклицая: «Кто подобен зверю сему, он
дал нам огонь с небеси!» Знаешь ли ты, что пройдут века и человечество провозгласит устами своей премудрости и науки, что преступления нет, а стало быть, нет и греха, а есть лишь только голодные.
— А мы запрем Кронштадт да и
не дадим им
хлеба. Где они возьмут?
Никакая наука
не даст им
хлеба, пока они будут оставаться свободными, но кончится тем, что они принесут свою свободу к ногам нашим и скажут нам: «Лучше поработите нас, но накормите нас».
— То-то и есть, что в уме… и в подлом уме, в таком же, как и вы, как и все эти… р-рожи! — обернулся он вдруг на публику. — Убили отца, а притворяются, что испугались, — проскрежетал он с яростным презрением. — Друг пред другом кривляются. Лгуны! Все желают смерти отца. Один гад съедает другую гадину…
Не будь отцеубийства — все бы они рассердились и разошлись злые… Зрелищ! «
Хлеба и зрелищ!» Впрочем, ведь и я хорош! Есть у вас вода или нет,
дайте напиться, Христа ради! — схватил он вдруг себя за голову.
Последний дворовый человек чувствовал свое превосходство над этим бродягой и, может быть, потому именно и обращался с ним дружелюбно; а мужики сначала с удовольствием загоняли и ловили его, как зайца в поле, но потом отпускали с Богом и, раз узнавши чудака, уже
не трогали его, даже
давали ему
хлеба и вступали с ним в разговоры…
Дашь ей
хлеб из левой руки да скажешь: жид ел, — ведь
не возьмет, а
дашь из правой да скажешь: барышня кушала, — тотчас возьмет и съест.
— Оно очень прозаично, m-r Бьюмонт, но меня привела к нему жизнь. Мне кажется, дело, которым я занимаюсь, слишком одностороннее дело, и та сторона, на которую обращено оно,
не первая сторона, на которую должны быть обращены заботы людей, желающих принести пользу народу. Я думаю так:
дайте людям
хлеб, читать они выучатся и сами. Начинать надобно с
хлеба, иначе мы попусту истратим время.
С нами была тогда Наталья Константиновна, знаете, бой-девка, она увидела, что в углу солдаты что-то едят, взяла вас — и прямо к ним, показывает: маленькому, мол, манже; [ешь (от фр. manger).] они сначала посмотрели на нее так сурово, да и говорят: «Алле, алле», [Ступай (от фр. aller).] а она их ругать, — экие, мол, окаянные, такие, сякие, солдаты ничего
не поняли, а таки вспрынули со смеха и
дали ей для вас
хлеба моченого с водой и ей
дали краюшку.
— Какое веселье! Живу — и будет с меня. Давеча молотил, теперь — отдыхаю. Ашать (по-башкирски: «есть») вот мало
дают — это скверно. Ну, да теперь зима, а у нас в Башкирии в это время все голодают. Зимой
хлеб с мякиной башкир ест, да так отощает, что страсть! А наступит весна, ожеребятся кобылы, начнет башкир кумыс пить — в месяц его так разнесет, и
не узнаешь!
— Малиновец-то ведь золотое дно, даром что в нем только триста шестьдесят одна душа! — претендовал брат Степан, самый постылый из всех, — в прошлом году одного
хлеба на десять тысяч продали, да пустоша в кортому отдавали, да масло, да яйца, да тальки. Лесу-то сколько, лесу! Там онадаст или
не даст, а тут свое, законное.Нельзя из родового законной части
не выделить. Вон Заболотье — и велика Федора, да дура — что в нем!
—
Не мути, Христа ради!
дай хлеба Божьего поесть! — убеждала она наглеца.
Считалось выгодным распахивать как можно больше земли под
хлеб, хотя, благодаря отсутствию удобрения, урожаи были скудные и
давали не больше зерна на зерно.
Выпросит кринку снятого, совсем синего молока, покрошит
хлеба — и сыт; а
не дадут молока, и с водой тюри поест.
На пятый день выгнал сотник свою дочку босую из дому и куска
хлеба не дал на дорогу.
— К тебе пришел, Пацюк,
дай Боже тебе всего, добра всякого в довольствии,
хлеба в пропорции! — Кузнец иногда умел ввернуть модное слово; в том он понаторел в бытность еще в Полтаве, когда размалевывал сотнику дощатый забор. — Пропадать приходится мне, грешному! ничто
не помогает на свете! Что будет, то будет, приходится просить помощи у самого черта. Что ж, Пацюк? — произнес кузнец, видя неизменное его молчание, — как мне быть?
— Опять ты глуп… Раньше-то ты сам цену ставил на
хлеб, а теперь будешь покупать по чужой цене. Понял теперь? Да еще сейчас вам, мелкотравчатым мельникам, повадку
дают, а после-то всех в один узел завяжут… да… А ты сидишь да моргаешь… «Хорошо», говоришь. Уж на что лучше… да… Ну, да это пустяки, ежели сурьезно разобрать. Дураков учат и плакать
не велят… Похожи есть патреты. Вот как нашего брата выучат!
Денег старик
не любил
давать, а закупал, где только мог,
хлеб и помогал натурой.
— А вы того
не соображаете, что крупчатка
хлеб даст народам? — спросил писарь. — Теперь на одной постройке сколько народу орудует, а дальше — больше. У которых мужичков хлеб-то по три года лежит, мышь его ест и прочее, а тут на, получай наличные денежки. Мужичок-то и оборотится с деньгами и опять хлебца подвезет.
— А почему земля все? Потому, что она
дает хлеб насущный… Поднялся хлебец в цене на пятачок — красный товар у купцов встал, еще на пятачок — бакалея разная остановилась, а еще на пятачок — и все остальное село. Никому
не нужно ни твоей фабрики, ни твоего завода, ни твоей машины… Все от хлебца-батюшки. Урожай — девки, как блохи, замуж поскакали, неурожай — посиживай у окошечка да поглядывай на голодных женихов. Так я говорю, дурашка?
Случается, некоторые съедают трех — и четырехдневную дачу в один день, а затем едят только
хлеб или голодают, причем, по словам заведующего медицинскою частью, работая на берегу моря и рек,
не брезгают выброшенными ракушками и рыбой, а тайга
дает различные корни, подчас ядовитые.
Картофель вообще
дает хорошие урожаи, и это подтверждается
не только цифрами, но и личным впечатлением; я
не видел закромов или мешков с зерном,
не видел, чтобы ссыльные ели пшеничный
хлеб, хотя пшеницы здесь сеется больше, чем ржи, но зато в каждой избе я видел картофель и слышал жалобы на то, что зимою много картофеля сгнило.
Один просит, чтобы его отпустили, и клянется, что уж больше
не будет бегать; другой просит, чтобы сняли с него кандалы; третий жалуется, что ему
дают мало
хлеба.
Он получает плату, сыт, одет, никогда я его
не секу ни плетьми, ни батожьем (о умеренный человек!), — и ты думаешь, что кусок
хлеба и лоскут сукна тебе
дают право поступать с подобным тебе существом, как с кубарем, и тем ты только хвастаешь, что
не часто подсекаешь его в его вертении.
Так как она очень много пользы приносила пастуху, и он заметил это, то уж и
не прогонял ее, и иногда даже ей остатки от своего обеда
давал, сыру и
хлеба.
— Плачет о нас с тобой острог-то, Андрон Евстратыч… Все там будем, сколько ни прыгаем. Ну, да это наплевать… Ах, Андрон Евстратыч!.. Разве Ястребов вор? Воры-то — ваша балчуговская компания, которая народ сосет, воры — инженеры, канцелярские крысы вроде тебя, а я
хлеб даю народу… Компания-то полуторых рублей
не дает за золотник, а я все три целковых.
Не любила кабатчица вечно канючившую старуху, но слушает-слушает и пожалеет: то
хлеба даст, то деньгами ссудит, а сама только вздохнет.
— О! исправди
не слушать их? — лукаво улыбаясь, спросил Канунников. — Ну, будь по-твоему: будь они неладны,
не стану их слушать. Спасибо, научил. Так я, брат, и хлеба-соли им теперь
не дам, а тебя с товарищем попотчую. Послезавтра моя баба именины справляет; приезжайте вечером пирога поесть.
— И вот я взял себе за Сарочкой небольшое приданое. Что значит небольшое приданое?! Такие деньги, на которые Ротшильд и поглядеть
не захочет, в моих руках уже целый капитал. Но надо сказать, что и у меня есть кое-какие сбережения. Знакомые фирмы
дадут мне кредит. Если господь
даст, мы таки себе будем кушать кусок
хлеба с маслицем и по субботам вкусную рыбу-фиш.
Правду сказать, настоящим-то образом разгавливались бабушка, тетушки и отец: мать постничала одну Страстную неделю (да она уже и пила чай со сливками), а мы с сестрицей — только последние три дня; но зато нам было голоднее всех, потому что нам
не давали обыкновенной постной пищи, а питались мы ухою из окуней, медом и чаем с
хлебом.
Мать, в свою очередь, пересказывала моему отцу речи Александры Ивановны, состоявшие в том, что Прасковью Ивановну за богатство все уважают, что даже всякий новый губернатор приезжает с ней знакомиться; что сама Прасковья Ивановна никого
не уважает и
не любит; что она своими гостями или забавляется, или ругает их в глаза; что она для своего покоя и удовольствия
не входит ни в какие хозяйственные дела, ни в свои, ни в крестьянские, а все предоставила своему поверенному Михайлушке, который от крестьян пользуется и наживает большие деньги, а дворню и лакейство до того избаловал, что вот как они и с нами, будущими наследниками, поступили; что Прасковья Ивановна большая странница, терпеть
не может попов и монахов, и нищим никому копеечки
не подаст; молится богу по капризу, когда ей захочется, — а
не захочется, то и середи обедни из церкви уйдет; что священника и причет содержит она очень богато, а никого из них к себе в дом
не пускает, кроме попа с крестом, и то в самые большие праздники; что первое ее удовольствие летом — сад, за которым она ходит, как садовник, а зимою любит она петь песни, слушать, как их поют, читать книжки или играть в карты; что Прасковья Ивановна ее, сироту,
не любит, никогда
не ласкает и денег
не дает ни копейки, хотя позволяет выписывать из города или покупать у разносчиков все, что Александре Ивановне вздумается; что сколько ни просили ее посторонние почтенные люди, чтоб она своей внучке-сиротке что-нибудь при жизни назначила, для того чтоб она могла жениха найти, Прасковья Ивановна и слышать
не хотела и отвечала, что Багровы родную племянницу
не бросят без куска
хлеба и что лучше век оставаться в девках, чем навязать себе на шею мужа, который из денег женился бы на ней, на рябой кукушке, да после и вымещал бы ей за то.
Мне также
дали удочку и насадили крючок уже
не хлебом, а червяком, и я немедленно поймал небольшого окуня; удочку оправили, закинули и
дали мне держать удилище, но мне сделалось так грустно, что я положил его и стал просить отца, чтоб он отправил меня с Евсеичем к матери.
Бабушка хотела напоить нас чаем с густыми жирными сливками и сдобными кренделями, чего, конечно, нам хотелось; но мать сказала, что она сливок и жирного нам
не дает и что мы чай пьем постный, а вместо сдобных кренделей просила
дать обыкновенного белого
хлеба.
Et vraiment, elle n'est pas a dedaigner, cette chere dame, [В самом деле, этой милой
дамой не следует пренебрегать (франц.)] которая «отправляет множество барок с
хлебом».
Намеднись я с Крестьян Иванычем в Высоково на базар ездил, так он мне: «Как это вы, русские, лошадей своих так калечите? говорит, — неужто ж, говорит, ты
не понимаешь, что лошадь твоя тебе
хлеб дает?» Ну, а нам как этого
не понимать?
— А вы думаете, что они сами этого
не чувствуют?
не чувствуют, что ли, что если Россия им
хлеба не даст, так им мат? Чувствуют, да еще и ах как чувствуют!