Неточные совпадения
Я, кажется, всхрапнул порядком. Откуда они набрали таких тюфяков и перин? даже вспотел. Кажется, они вчера мне подсунули чего-то за завтраком: в голове до сих пор стучит. Здесь, как я вижу, можно с приятностию проводить
время. Я люблю радушие, и мне, признаюсь, больше нравится, если мне угождают от чистого сердца, а
не то чтобы из интереса. А дочка городничего очень недурна, да и матушка такая, что еще можно бы… Нет, я
не знаю, а мне, право, нравится такая жизнь.
— Во
времена досюльные
Мы были тоже барские,
Да только ни помещиков,
Ни немцев-управителей
Не знали мы тогда.
Не правили мы барщины,
Оброков
не платили мы,
А так, когда рассудится,
В три года раз пошлем.
Покуда шли эти толки, помощник градоначальника
не дремал. Он тоже вспомнил о Байбакове и немедленно потянул его к ответу. Некоторое
время Байбаков запирался и ничего, кроме «
знать не знаю, ведать
не ведаю»,
не отвечал, но когда ему предъявили найденные на столе вещественные доказательства и сверх того пообещали полтинник на водку, то вразумился и, будучи грамотным, дал следующее показание...
А глуповцы стояли на коленах и ждали.
Знали они, что бунтуют, но
не стоять на коленах
не могли. Господи! чего они
не передумали в это
время! Думают: станут они теперь есть горчицу, — как бы на будущее
время еще какую ни на есть мерзость есть
не заставили;
не станут — как бы шелепов
не пришлось отведать. Казалось, что колени в этом случае представляют средний путь, который может умиротворить и ту и другую сторону.
Каким образом об этих сношениях было узнано — это известно одному богу; но кажется, что сам Наполеон разболтал о том князю Куракину во
время одного из своих petits levе́s. [Интимных утренних приемов (франц.).] И вот в одно прекрасное утро Глупов был изумлен,
узнав, что им управляет
не градоначальник, а изменник, и что из губернии едет особенная комиссия ревизовать его измену.
—
Знаю я, — говорил он по этому случаю купчихе Распоповой, — что истинной конституции документ сей в себе еще
не заключает, но прошу вас, моя почтеннейшая, принять в соображение, что никакое здание, хотя бы даже то был куриный хлев, разом
не завершается! По
времени выполним и остальное достолюбезное нам дело, а теперь утешимся тем, что возложим упование наше на бога!
В то
время как она входила, лакей Вронского с расчесанными бакенбардами, похожий на камер-юнкера, входил тоже. Он остановился у двери и, сняв фуражку, пропустил ее. Анна
узнала его и тут только вспомнила, что Вронский вчера сказал, что
не приедет. Вероятно, он об этом прислал записку.
Левин потерял всякое сознание
времени и решительно
не знал, поздно или рано теперь.
Когда Левин думал о том, что он такое и для чего он живет, он
не находил ответа и приходил в отчаянье; но когда он переставал спрашивать себя об этом, он как будто
знал и что он такое и для чего он живет, потому что твердо и определенно действовал и жил; даже в это последнее
время он гораздо тверже и определеннее жил, чем прежде.
— О! как хорошо ваше
время, — продолжала Анна. — Помню и
знаю этот голубой туман, в роде того, что на горах в Швейцарии. Этот туман, который покрывает всё в блаженное то
время, когда вот-вот кончится детство, и из этого огромного круга, счастливого, веселого, делается путь всё уже и уже, и весело и жутко входить в эту анфиладу, хотя она кажется и светлая и прекрасная…. Кто
не прошел через это?
Но Левин много изменился со
времени своей женитьбы; он был терпелив и если
не понимал, для чего всё это так устроено, то говорил себе, что,
не зная всего, он
не может судить, что, вероятно, так надобно, и старался
не возмущаться.
Был уже шестой час и потому, чтобы поспеть во-время и вместе с тем
не ехать на своих лошадях, которых все
знали, Вронский сел в извозчичью карету Яшвина и велел ехать как можно скорее. Извозчичья старая четвероместная карета была просторна. Он сел в угол, вытянул ноги на переднее место и задумался.
— Ах, многое важнее, — отвечала Варенька,
не зная, что сказать. Но в это
время из окна послышался голос княгини...
Сколько раз во
время своей восьмилетней счастливой жизни с женой, глядя на чужих неверных жен и обманутых мужей, говорил себе Алексей Александрович: «как допустить до этого? как
не развязать этого безобразного положения?» Но теперь, когда беда пала на его голову, он
не только
не думал о том, как развязать это положение, но вовсе
не хотел
знать его,
не хотел
знать именно потому, что оно было слишком ужасно, слишком неестественно.
— A propos de Варенька, [Кстати о Вареньке,] — сказала Кити по-французски, как они и всё
время говорили, чтоб Агафья Михайловна
не понимала их. — Вы
знаете, maman, что я нынче почему-то жду решения. Вы понимаете какое. Как бы хорошо было!
— Мы
не можем
знать никогда, наступило или нет для нас
время, — сказал Алексей Александрович строго. — Мы
не должны думать о том, готовы ли мы или
не готовы: благодать
не руководствуется человеческими соображениями; она иногда
не сходит на трудящихся и сходит на неприготовленных, как на Савла.
Но ему во всё это
время было неловко и досадно, он сам
не знал отчего: оттого ли, что ничего
не выходило из каламбура: «было дело до Жида, и я дожида-лся», или от чего-нибудь другого. Когда же наконец Болгаринов с чрезвычайною учтивостью принял его, очевидно торжествуя его унижением, и почти отказал ему, Степан Аркадьич поторопился как можно скорее забыть это. И, теперь только вспомнив, покраснел.
«Славный, милый», подумала Кити в это
время, выходя из домика с М-11е Linon и глядя на него с улыбкой тихой ласки, как на любимого брата. «И неужели я виновата, неужели я сделала что-нибудь дурное? Они говорят: кокетство. Я
знаю, что я люблю
не его; но мне всё-таки весело с ним, и он такой славный. Только зачем он это сказал?…» думала она.
— В третий раз предлагаю вам свою руку, — сказал он чрез несколько
времени, обращаясь к ней. Анна смотрела на него и
не знала, что сказать. Княгиня Бетси пришла ей на помощь.
Письмо было от Анны. Еще прежде чем он прочел письмо, он уже
знал его содержание. Предполагая, что выборы кончатся в пять дней, он обещал вернуться в пятницу. Нынче была суббота, и он
знал, что содержанием письма были упреки в том, что он
не вернулся во-время. Письмо, которое он послал вчера вечером, вероятно,
не дошло еще.
По тону Бетси Вронский мог бы понять, чего ему надо ждать от света; но он сделал еще попытку в своем семействе. На мать свою он
не надеялся. Он
знал, что мать, так восхищавшаяся Анной во
время своего первого знакомства, теперь была неумолима к ней за то, что она была причиной расстройства карьеры сына. Но он возлагал большие надежды на Варю, жену брата. Ему казалось, что она
не бросит камня и с простотой и решительностью поедет к Анне и примет ее.
Она теперь с радостью мечтала о приезде Долли с детьми, в особенности потому, что она для детей будет заказывать любимое каждым пирожное, а Долли оценит всё ее новое устройство. Она сама
не знала, зачем и для чего, но домашнее хозяйство неудержимо влекло ее к себе. Она, инстинктивно чувствуя приближение весны и
зная, что будут и ненастные дни, вила, как умела, свое гнездо и торопилась в одно
время и вить его и учиться, как это делать.
Кити же, очевидно,
не думала и
не имела
времени думать о себе; она думала о нем, потому что
знала что-то, и всё выходило хорошо.
—
Не знаю, я
не пробовал подолгу. Я испытывал странное чувство, — продолжал он. — Я нигде так
не скучал по деревне, русской деревне, с лаптями и мужиками, как прожив с матушкой зиму в Ницце. Ницца сама по себе скучна, вы
знаете. Да и Неаполь, Сорренто хороши только на короткое
время. И именно там особенно живо вспоминается Россия, и именно деревня. Они точно как…
— Долли, постой, душенька. Я видела Стиву, когда он был влюблен в тебя. Я помню это
время, когда он приезжал ко мне и плакал, говоря о тебе, и какая поэзия и высота была ты для него, и я
знаю, что чем больше он с тобой жил, тем выше ты для него становилась. Ведь мы смеялись бывало над ним, что он к каждому слову прибавлял: «Долли удивительная женщина». Ты для него божество всегда была и осталась, а это увлечение
не души его…
И я до сих пор
не знаю, хорошо ли сделала, что послушалась ее в это ужасное
время, когда она приезжала ко мне в Москву.
Степан Аркадьич передал назад письмо и с тем же недоумением продолжал смотреть на зятя,
не зная, что сказать. Молчание это было им обоим так неловко, что в губах Степана Аркадьича произошло болезненное содрогание в то
время, как он молчал,
не спуская глаз с лица Каренина.
Он увидал ее всю во
время ее болезни,
узнал ее душу, к ему казалось, что он никогда до тех пор
не любил ее.
Столкновения эти происходили часто и оттого, что они
не знали еще, что друг для друга важно, и оттого, что всё это первое
время они оба часто бывали в дурном расположении духа.
Первое
время после того, как он соединился с нею и надел штатское платье, он почувствовал всю прелесть свободы вообще, которой он
не знал прежде, и свободы любви, и был доволен, но недолго.
Во
время детского чая большие сидели на балконе и разговаривали так, как будто ничего
не случилось, хотя все, и в особенности Сергей Иванович и Варенька, очень хорошо
знали, что случилось хотя и отрицательное, но очень важное обстоятельство.
— Да… нет, — говорил Левин, путаясь в словах. — Как же ты
не дал
знать прежде, то есть во
время еще моей свадьбы? Я наводил справки везде.
Сергей Иванович был умен, образован, здоров, деятелен и
не знал, куда употребить всю свою деятельность. Разговоры в гостиных, съездах, собраниях, комитетах, везде, где можно было говорить, занимали часть его
времени; но он, давнишний городской житель,
не позволял себе уходить всему в разговоры, как это делал его неопытный брат, когда бывал в Москве; оставалось еще много досуга и умственных сил.
Вронский никогда
не знал семейной жизни. Мать его была в молодости блестящая светская женщина, имевшая во
время замужества, и в особенности после, много романов, известных всему свету. Отца своего он почти
не помнил и был воспитан в Пажеском Корпусе.
Вот они и сладили это дело… по правде сказать, нехорошее дело! Я после и говорил это Печорину, да только он мне отвечал, что дикая черкешенка должна быть счастлива, имея такого милого мужа, как он, потому что, по-ихнему, он все-таки ее муж, а что Казбич — разбойник, которого надо было наказать. Сами посудите, что ж я мог отвечать против этого?.. Но в то
время я ничего
не знал об их заговоре. Вот раз приехал Казбич и спрашивает,
не нужно ли баранов и меда; я велел ему привести на другой день.
— Благородный молодой человек! — сказал он, с слезами на глазах. — Я все слышал. Экой мерзавец! неблагодарный!.. Принимай их после этого в порядочный дом! Слава Богу, у меня нет дочерей! Но вас наградит та, для которой вы рискуете жизнью. Будьте уверены в моей скромности до поры до
времени, — продолжал он. — Я сам был молод и служил в военной службе:
знаю, что в эти дела
не должно вмешиваться. Прощайте.
Что было с нею мне делать? Я,
знаете, никогда с женщинами
не обращался; думал, думал, чем ее утешить, и ничего
не придумал; несколько
времени мы оба молчали… Пренеприятное положение-с!
— Слава Богу! — сказал Максим Максимыч, подошедший к окну в это
время. — Экая чудная коляска! — прибавил он, — верно какой-нибудь чиновник едет на следствие в Тифлис. Видно,
не знает наших горок! Нет, шутишь, любезный: они
не свой брат, растрясут хоть англинскую!
Он слушал ее молча, опустив голову на руки; но только я во все
время не заметил ни одной слезы на ресницах его: в самом ли деле он
не мог плакать, или владел собою —
не знаю; что до меня, то я ничего жальче этого
не видывал.
Казак мой был очень удивлен, когда, проснувшись, увидел меня совсем одетого; я ему, однако ж,
не сказал причины. Полюбовавшись несколько
времени из окна на голубое небо, усеянное разорванными облачками, на дальний берег Крыма, который тянется лиловой полосой и кончается утесом, на вершине коего белеется маячная башня, я отправился в крепость Фанагорию, чтоб
узнать от коменданта о часе моего отъезда в Геленджик.
Но так как все же он был человек военный, стало быть,
не знал всех тонкостей гражданских проделок, то чрез несколько
времени, посредством правдивой наружности и уменья подделаться ко всему, втерлись к нему в милость другие чиновники, и генерал скоро очутился в руках еще больших мошенников, которых он вовсе
не почитал такими; даже был доволен, что выбрал наконец людей как следует, и хвастался
не в шутку тонким уменьем различать способности.
— Да как же в самом деле: три дни от тебя ни слуху ни духу! Конюх от Петуха привел твоего жеребца. «Поехал, говорит, с каким-то барином». Ну, хоть бы слово сказал: куды, зачем, на сколько
времени? Помилуй, братец, как же можно этак поступать? А я бог
знает чего
не передумал в эти дни!
— Никогда! Да и
не знаю, даже и
времени нет для скучанья. Поутру проснешься — ведь нужно пить чай, и тут ведь приказчик, а тут и на рыбную ловлю, а тут и обед. После обеда
не успеешь всхрапнуть, а тут и ужин, а после пришел повар — заказывать нужно на завтра обед. Когда же скучать?
Многие были
не без образования: председатель палаты
знал наизусть «Людмилу» Жуковского, которая еще была тогда непростывшею новостию, и мастерски читал многие места, особенно: «Бор заснул, долина спит», и слово «чу!» так, что в самом деле виделось, как будто долина спит; для большего сходства он даже в это
время зажмуривал глаза.
Старуха задумалась. Она видела, что дело, точно, как будто выгодно, да только уж слишком новое и небывалое; а потому начала сильно побаиваться, чтобы как-нибудь
не надул ее этот покупщик; приехал же бог
знает откуда, да еще и в ночное
время.
Это займет, впрочем,
не много
времени и места, потому что
не много нужно прибавить к тому, что уже читатель
знает, то есть что Петрушка ходил в несколько широком коричневом сюртуке с барского плеча и имел, по обычаю людей своего звания, крупный нос и губы.
— Да шашку-то, — сказал Чичиков и в то же
время увидел почти перед самым носом своим и другую, которая, как казалось, пробиралась в дамки; откуда она взялась, это один только Бог
знал. — Нет, — сказал Чичиков, вставши из-за стола, — с тобой нет никакой возможности играть! Этак
не ходят, по три шашки вдруг.
Нужно
знать, что в то же самое
время начались строжайшие преследования всяких взяток; преследований он
не испугался и обратил их тот же час в свою пользу, показав таким образом прямо русскую изобретательность, являющуюся только во
время прижимок.
Да ты смотри себе под ноги, а
не гляди в потомство; хлопочи о том, чтобы мужика сделать достаточным да богатым, да чтобы было у него
время учиться по охоте своей, а
не то что с палкой в руке говорить: «Учись!» Черт
знает, с которого конца начинают!..
Откуда возьмется и надутость и чопорность, станет ворочаться по вытверженным наставлениям, станет ломать голову и придумывать, с кем и как, и сколько нужно говорить, как на кого смотреть, всякую минуту будет бояться, чтобы
не сказать больше, чем нужно, запутается наконец сама, и кончится тем, что станет наконец врать всю жизнь, и выдет просто черт
знает что!» Здесь он несколько
времени помолчал и потом прибавил: «А любопытно бы
знать, чьих она? что, как ее отец? богатый ли помещик почтенного нрава или просто благомыслящий человек с капиталом, приобретенным на службе?