Неточные совпадения
Он приписывал это своему достоинству,
не зная того, что Метров, переговорив со всеми своими близкими, особенно охотно говорил об этом
предмете с каждым новым человеком, да и вообще охотно говорил со всеми о занимавшем его, неясном еще ему самому
предмете.
Не было
предмета, которого бы он
не знал; но он показывал свое знание, только когда бывал вынуждаем к этому.
Теперь я должен несколько объяснить причины, побудившие меня предать публике сердечные тайны человека, которого я никогда
не знал. Добро бы я был еще его другом: коварная нескромность истинного друга понятна каждому; но я видел его только раз в моей жизни на большой дороге; следовательно,
не могу питать к нему той неизъяснимой ненависти, которая, таясь под личиною дружбы, ожидает только смерти или несчастия любимого
предмета, чтоб разразиться над его головою градом упреков, советов, насмешек и сожалений.
Конечно, я
знаю, что ты занят иногда учеными
предметами, любишь читать (уж почему Ноздрев заключил, что герой наш занимается учеными
предметами и любит почитать, этого, признаемся, мы никак
не можем сказать, а Чичиков и того менее).
Они говорили, что все это вздор, что похищенье губернаторской дочки более дело гусарское, нежели гражданское, что Чичиков
не сделает этого, что бабы врут, что баба что мешок: что положат, то несет, что главный
предмет, на который нужно обратить внимание, есть мертвые души, которые, впрочем, черт его
знает, что значат, но в них заключено, однако ж, весьма скверное, нехорошее.
Я
знаю: дам хотят заставить
Читать по-русски. Право, страх!
Могу ли их себе представить
С «Благонамеренным» в руках!
Я шлюсь на вас, мои поэты;
Не правда ль: милые
предметы,
Которым, за свои грехи,
Писали втайне вы стихи,
Которым сердце посвящали,
Не все ли, русским языком
Владея слабо и с трудом,
Его так мило искажали,
И в их устах язык чужой
Не обратился ли в родной?
— Ах, ma bonne tante, — кинув быстрый взгляд на папа, добреньким голоском отвечала княгиня, — я
знаю, какого вы мнения на этот счет; но позвольте мне в этом одном с вами
не согласиться: сколько я ни думала, сколько ни читала, ни советовалась об этом
предмете, все-таки опыт привел меня к тому, что я убедилась в необходимости действовать на детей страхом.
В сундуках, которыми была наполнена ее комната, было решительно все. Что бы ни понадобилось, обыкновенно говаривали: «Надо спросить у Натальи Савишны», — и действительно, порывшись немного, она находила требуемый
предмет и говаривала: «Вот и хорошо, что припрятала». В сундуках этих были тысячи таких
предметов, о которых никто в доме, кроме ее,
не знал и
не заботился.
— Так вот, Дмитрий Прокофьич, я бы очень, очень хотела
узнать… как вообще… он глядит теперь на
предметы, то есть, поймите меня, как бы это вам сказать, то есть лучше сказать: что он любит и что
не любит? Всегда ли он такой раздражительный? Какие у него желания и, так сказать, мечты, если можно? Что именно теперь имеет на него особенное влияние? Одним словом, я бы желала…
— А вот извольте выслушать. В начале вашего пребывания в доме моего брата, когда я еще
не отказывал себе в удовольствии беседовать с вами, мне случалось слышать ваши суждения о многих
предметах; но, сколько мне помнится, ни между нами, ни в моем присутствии речь никогда
не заходила о поединках, о дуэли вообще. Позвольте
узнать, какое ваше мнение об этом
предмете?
— Я сам
не занимался этим
предметом, надо посоветоваться с знающими людьми. Да вот-с, в письме пишут вам, — продолжал Иван Матвеевич, указывая средним пальцем, ногтем вниз, на страницу письма, — чтоб вы послужили по выборам: вот и славно бы! Пожили бы там, послужили бы в уездном суде и
узнали бы между тем временем и хозяйство.
Он и знание —
не знал, а как будто видел его у себя в воображении, как в зеркале, готовым, чувствовал его и этим довольствовался; а
узнавать ему было скучно, он отталкивал наскучивший
предмет прочь, отыскивая вокруг нового, живого, поразительного, чтоб в нем самом все играло, билось, трепетало и отзывалось жизнью на жизнь.
Например, говорит, в «Горе от ума» — excusez du peu [ни больше ни меньше (фр.).] — все лица самые обыкновенные люди, говорят о самых простых
предметах, и случай взят простой: влюбился Чацкий, за него
не выдали, полюбили другого, он
узнал, рассердился и уехал.
Марина была
не то что хороша собой, а было в ней что-то втягивающее, раздражающее, нельзя назвать, что именно, что привлекало к ней многочисленных поклонников:
не то скользящий быстро по
предметам, ни на чем
не останавливающийся взгляд этих изжелта-серых лукавых и бесстыжих глаз,
не то какая-то нервная дрожь плеч и бедр и подвижность, игра во всей фигуре, в щеках и в губах, в руках; легкий, будто летучий, шаг, широкая ли, внезапно все лицо и ряд белых зубов освещавшая улыбка, как будто к нему вдруг поднесут в темноте фонарь, так же внезапно пропадающая и уступающая место слезам, даже когда нужно, воплям — бог
знает что!
Иногда он дня по два
не говорил, почти
не встречался с Верой, но во всякую минуту
знал, где она, что делает. Вообще способности его, устремленные на один, занимающий его
предмет, изощрялись до невероятной тонкости, а теперь, в этом безмолвном наблюдении за Верой, они достигли степени ясновидения.
При этом случае разговор незаметно перешел к женщинам. Японцы впали было в легкий цинизм. Они, как все азиатские народы, преданы чувственности,
не скрывают и
не преследуют этой слабости. Если хотите
узнать об этом что-нибудь подробнее, прочтите Кемпфера или Тунберга. Последний посвятил этому целую главу в своем путешествии. Я
не был внутри Японии и
не жил с японцами и потому мог только кое-что уловить из их разговоров об этом
предмете.
Она жалела, что упустила случай нынче высказать ему еще раз то же, что она
знает его и
не поддастся ему,
не позволит ему духовно воспользоваться ею, как он воспользовался ею телесно,
не позволит ему сделать ее
предметом своего великодушия.
— Вероятно,
не совсем в этом, или говорили слова, да
не верили друг другу, слыша друг от друга эти слова, а
не верили конечно потому, что беспрестанно слышали по всяким другим
предметам, а, может быть, и по этому самому
предмету слова в другом духе; иначе как же вы мучились бог
знает сколько времени? и из — за чего?
Он вознегодовал на какого-то модерантиста, чуть ли
не на меня даже, хоть меня тут и
не было, и
зная, что
предмету его гнева уж немало лет, он воскликнул: «да что вы о нем говорите? я приведу вам слова, сказанные мне на днях одним порядочным человеком, очень умной женщиной: только до 25 лет человек может сохранять честный образ мыслей».
Предполагаемый дедушкин капитал составлял центр тяжести, к которому тяготело все потомство,
не исключая и нас, внуков. Все относились к старику как-то загадочно, потому что никто, повторяю,
не знал достоверно размеров сокровища, которым он обладал. Поэтому наперсница Настасья и чиновник Клюквин служили
предметом всевозможных ласкательств.
Дверь в кабинет отворена…
не более, чем на ширину волоса, но все же отворена… а всегда он запирался. Дочь с замирающим сердцем подходит к щели. В глубине мерцает лампа, бросающая тусклый свет на окружающие
предметы. Девочка стоит у двери. Войти или
не войти? Она тихонько отходит. Но луч света, падающий тонкой нитью на мраморный пол, светил для нее лучом небесной надежды. Она вернулась, почти
не зная, что делает, ухватилась руками за половинки приотворенной двери и… вошла.
Наутро я пошел в гимназию, чтобы
узнать об участи Кордецкого. У Конахевича — увы! — тоже была переэкзаменовка по другому
предмету. Кордецкий срезался первый. Он вышел из класса и печально пожал мне руку. Выражение его лица было простое и искренне огорченное. Мы вышли из коридора, и во дворе я все-таки
не удержался: вынул конверт.
А через час выбежал оттуда, охваченный новым чувством облегчения, свободы, счастья! Как случилось, что я выдержал и притом выдержал «отлично» по
предмету, о котором, в сущности,
не имел понятия, — теперь уже
не помню.
Знаю только, что, выдержав, как сумасшедший, забежал домой, к матери, радостно обнял ее и, швырнув ненужные книги, побежал за город.
Но — чудное дело! превратившись в англомана, Иван Петрович стал в то же время патриотом, по крайней мере он называл себя патриотом, хотя Россию
знал плохо,
не придерживался ни одной русской привычки и по-русски изъяснялся странно: в обыкновенной беседе речь его, неповоротливая и вялая, вся пестрела галлицизмами; но чуть разговор касался
предметов важных, у Ивана Петровича тотчас являлись выражения вроде: «оказать новые опыты самоусердия», «сие
не согласуется с самою натурою обстоятельства» и т.д. Иван Петрович привез с собою несколько рукописных планов, касавшихся до устройства и улучшения государства; он очень был недоволен всем, что видел, — отсутствие системы в особенности возбуждало его желчь.
— Нет, а впрочем,
не знаю. Он кандидат, молодой, и некоторые у него хорошо учились. Вот Женни, например, она всегда высший балл брала. Она по всем
предметам высшие баллы брала. Вы
знаете — она ведь у нас первая из целого выпуска, — а я первая с другого конца. Я терпеть
не могу некоторых наук и особенно вашей математики. А вы естественных наук
не знаете? Это, говорят, очень интересно.
От нечего делать я раскрыл книгу на том месте, где был задан урок, и стал прочитывать его. Урок был большой и трудный, я ничего
не знал и видел, что уже никак
не успею хоть что-нибудь запомнить из него, тем более что находился в том раздраженном состоянии, в котором мысли отказываются остановиться на каком бы то ни было
предмете.
— Выкинуть-с! — повторил Салов резким тоном, — потому что Конт прямо говорит: «Мы
знаем одни только явления, но и в них
не знаем — каким способом они возникли, а можем только изучать их постоянные отношения к другим явлениям, и эти отношения и называются законами, но сущность же каждого
предмета и первичная его причина всегда были и будут для нашего разума — terra incognita». [неизвестная земля, область (лат.).]
— Я
не знаю-с!.. Солдат — известно!.. Разве сказывают они, как им клички-то, — отвечала довольно бойко арестантка, видно, заранее уже наученная и приготовленная, как говорить ей насчет этого
предмета.
Вообще Сенечка мог дерзать в будущем очень далеко, и хотя предположений своих по этому
предмету не высказывал, но я
знаю, что и он был
не чужд мечтаний.
— Нет, вы, господа, слишком легко относитесь к такому важному
предмету, — защищался Сарматов. — Тем более что нам приходится вращаться около планет. Вот спросите хоть у доктора, он отлично
знает, что анатомия всему голова… Кажется, пустяки плечи какие-нибудь или гусиная нога, а на деле далеко
не пустяки.
Не так ли, доктор?
—
Знаете ли вы, какой
предмет занимал меня перед вашим приездом? — спросил он, останавливаясь передо мной, — бьюсь об заклад, что ни за что в свете
не угадаете.
Склоняясь на сторону"подтягиванья", Удав и Дыба тем
не менее
не отрицали, что можно от времени до времени и"поотпустить". Проезжий Марат
не только ничего подобного
не допускает, но просто
не понимает, о чем тут речь. Да он и вообще ни о чем понятия
не имеет: ни о пределах власти, ни о
предмете ее, ни о сложности механизма, приводящего ее в действие. Он бьет в одну точку, преследует одну цель и
знать не хочет, что это однопредметное преследование может произвести общую чахлость и омертвение.
Кто
не знает, с какой силой влюбляются пожилые, некрасивые и по преимуществу умные девушки в избранный
предмет своей страсти, который дает им на то какой бы ни было повод или право?
Я боялся больше всего на свете того, чтобы мой
предмет не узнал о моей любви и даже о моем существовании.
В таком расположении духа я приехал на первый экзамен. Я сел на лавку в той стороне, где сидели князья, графы и бароны, стал разговаривать с ними по-французски, и (как ни странно сказать) мне и мысль
не приходила о том, что сейчас надо будет отвечать из
предмета, который я вовсе
не знаю. Я хладнокровно смотрел на тех, которые подходили экзаменоваться, и даже позволял себе подтрунивать над некоторыми.
Бывало, утром занимаешься в классной комнате и
знаешь, что необходимо работать, потому что завтра экзамен из
предмета, в котором целых два вопроса еще
не прочитаны мной, но вдруг пахнёт из окна каким-нибудь весенним духом, — покажется, будто что-то крайне нужно сейчас вспомнить, руки сами собою опускают книгу, ноги сами собой начинают двигаться и ходить взад и вперед, а в голове, как будто кто-нибудь пожал пружинку и пустил в ход машину, в голове так легко и естественно и с такою быстротою начинают пробегать разные пестрые, веселые мечты, что только успеваешь замечать блеск их.
Например, у нас с Володей установились, бог
знает как, следующие слова с соответствующими понятиями: изюм означало тщеславное желание показать, что у меня есть деньги, шишка (причем надо было соединить пальцы и сделать особенное ударение на оба ш) означало что-то свежее, здоровое, изящное, но
не щегольское; существительное, употребленное во множественном числе, означало несправедливое пристрастие к этому
предмету и т. д., и т. д.
Он отлично
знал, что в училище богословие считается
предметом почти необязательным, экзамена по нему
не полагалось.
— Я
не знаю, собственно, что вы разумеете под именем политиков, — возразил ему молодой человек, — но Гегель в отношении права, нравственности и государства говорит, что истина этих
предметов достаточно ясно высказана в положительных законах.
Успокоившись на сем решении, он мыслями своими обратился на более приятный и отрадный
предмет: в далеко еще
не остывшем сердце его, как мы
знаем, жила любовь к Людмиле, старшей дочери адмиральши.
Но сейчас же испугался и, чтоб окончательно
не возвращаться к этому
предмету, убежал на балкон, где некоторое время обмахивался платком, чтоб прийти в себя. Наконец он кликнул работника, чтоб разыскал Мошку и Праздникова, и позеленел от злости,
узнав, что оба еще накануне с вечера отправились за двадцать верст на мельницу рыбу ловить и возвратятся
не раньше завтрашнего утра.
— А я хоть и
не видал, но
знаю, — упорствовал Прудентов, —
не в том штука, чтобы видючи
знать — это всякий может, — а в том, чтобы и невидимое за видимое твердо содержать! Вы, господа, каких об этом
предмете мнений придерживаетесь? — очень ловко обратился он к нам.
Горе Николая Афанасьевича
не знало меры и пределов. Совсем
не так он думал возвращаться, как довелось, и зато он теперь ехал, все вертясь в своих соображениях на одном и том же
предмете, и вдруг его посетила мысль, — простая, ясная, спасительная и блестящая мысль, какие редко ниспосылаются и обыкновенно приходят вдруг, — именно как бы откуда-то свыше, а
не из нас самих.
Человечество мы
не знаем, как внешний
предмет,
не знаем пределов его.
Зная, что противоречие, существующее между учением Христа, которое мы на словах исповедуем, и всем строем нашей жизни нельзя распутать словами и, касаясь его, можно только сделать его еще очевиднее, они с большей или меньшей ловкостью, делая вид, что вопрос о соединении христианства с насилием уже разрешен или вовсе
не существует, обходят его [
Знаю только одну
не критику в точном смысле слова, но статью, трактующую о том же
предмете и имеющую в виду мою книгу, немного отступающую от этого общего определения.
Я
знал то, что было высказано об этом
предмете у отцов церкви — Оригена, Тертуллиана и других, —
знал и о том, что существовали и существуют некоторые, так называемые, секты менонитов, гернгутеров, квакеров, которые
не допускают для христианина употребления оружия и
не идут в военную службу; но что было сделано этими, так называемыми, сектами для разъяснения этого вопроса, было мне мало известно.
И потому как человеку, пойманному среди бела дня в грабеже, никак нельзя уверять всех, что он замахнулся на грабимого им человека
не затем, чтобы отнять у него его кошелек, и
не угрожал зарезать его, так и нам, казалось бы, нельзя уже уверять себя и других, что солдаты и городовые с револьверами находятся около нас совсем
не для того, чтобы оберегать нас, а для защиты от внешних врагов, для порядка, для украшения, развлечения и парадов, и что мы и
не знали того, что люди
не любят умирать от голода,
не имея права вырабатывать себе пропитание из земли, на которой они живут,
не любят работать под землей, в воде, в пекле, по 10—14 часов в сутки и по ночам на разных фабриках и заводах для изготовления
предметов наших удовольствий.
Не может человек нашего времени, исповедуй он или
не исповедуй божественности Христа,
не знать, что участвовать в качестве ли царя, министра, губернатора, или урядника в том, чтобы продать у бедной семьи последнюю корову на подати для того, чтобы отдать эти деньги на пушки или на жалованье и пансионы роскошествующим, праздным и вредным чиновникам; или участвовать в том, чтобы посадить в тюрьму кормильца семьи за то, что мы сами развратили его, и пустить семью его по миру; или участвовать в грабежах и убийствах войн; или во внушении вместо Христова закона диких идолопоклоннических суеверий; или загнать забежавшую на свою землю корову человека, у которого нет земли; или с человека, работающего на фабрике, вычесть за нечаянно испорченный
предмет; или содрать вдвое за
предмет с бедного только потому, что он в крайней нужде;
не может
не знать ни один человек нашего времени, что все эти дела — скверные, постыдные и что делать их
не надо.
Он
не знал, о чем говорить с Мартою. Она была ему нелюбопытна, как все
предметы, с которыми
не были кем-то установлены для него приятные Или неприятные отношения.
— Стихи, братец, стихи, и ты
не думай, что я шучу, настоящие стихи, так сказать, версификация, и так,
знаешь, складно на все
предметы, тотчас же всякий
предмет стихами опишет.