Неточные совпадения
Почтмейстер. Нет, о петербургском ничего нет, а о костромских
и саратовских много говорится. Жаль, однако ж, что вы
не читаете писем: есть прекрасные
места. Вот недавно один поручик пишет
к приятелю
и описал бал в самом игривом… очень, очень хорошо: «Жизнь моя, милый друг, течет, говорит, в эмпиреях: барышень много, музыка играет, штандарт скачет…» — с большим, с большим чувством описал. Я нарочно оставил его
у себя. Хотите, прочту?
И, заметив полосу света, пробившуюся с боку одной из суконных стор, он весело скинул ноги с дивана, отыскал ими шитые женой (подарок ко дню рождения в прошлом году), обделанные в золотистый сафьян туфли
и по старой, девятилетней привычке,
не вставая, потянулся рукой
к тому
месту, где в спальне
у него висел халат.
Горница была большая, с голландскою печью
и перегородкой. Под образами стоял раскрашенный узорами стол, лавка
и два стула.
У входа был шкафчик с посудой. Ставни были закрыты, мух было мало,
и так чисто, что Левин позаботился о том, чтобы Ласка, бежавшая дорогой
и купавшаяся в лужах,
не натоптала пол,
и указал ей
место в углу
у двери. Оглядев горницу, Левин вышел на задний двор. Благовидная молодайка в калошках, качая пустыми ведрами на коромысле, сбежала впереди его зa водой
к колодцу.
― Это Яшвин, ― отвечал Туровцыну Вронский
и присел на освободившееся подле них
место. Выпив предложенный бокал, он спросил бутылку. Под влиянием ли клубного впечатления или выпитого вина Левин разговорился с Вронским о лучшей породе скота
и был очень рад, что
не чувствует никакой враждебности
к этому человеку. Он даже сказал ему между прочим, что слышал от жены, что она встретила его
у княгини Марьи Борисовны.
У всякого есть свой задор:
у одного задор обратился на борзых собак; другому кажется, что он сильный любитель музыки
и удивительно чувствует все глубокие
места в ней; третий мастер лихо пообедать; четвертый сыграть роль хоть одним вершком повыше той, которая ему назначена; пятый, с желанием более ограниченным, спит
и грезит о том, как бы пройтиться на гулянье с флигель-адъютантом, напоказ своим приятелям, знакомым
и даже незнакомым; шестой уже одарен такою рукою, которая чувствует желание сверхъестественное заломить угол какому-нибудь бубновому тузу или двойке, тогда как рука седьмого так
и лезет произвести где-нибудь порядок, подобраться поближе
к личности станционного смотрителя или ямщиков, — словом,
у всякого есть свое, но
у Манилова ничего
не было.
Когда стали подходить
к кресту, я вдруг почувствовал, что нахожусь под тяжелым влиянием непреодолимой, одуревающей застенчивости,
и, чувствуя, что
у меня никогда
не достанет духу поднести свой подарок, я спрятался за спину Карла Иваныча, который, в самых отборных выражениях поздравив бабушку, переложил коробочку из правой руки в левую, вручил ее имениннице
и отошел несколько шагов, чтобы дать
место Володе.
Раскольников пошел прямо
и вышел
к тому углу на Сенной, где торговали мещанин
и баба, разговаривавшие тогда с Лизаветой; но их теперь
не было. Узнав
место, он остановился, огляделся
и обратился
к молодому парню в красной рубахе, зевавшему
у входа в мучной лабаз.
Я тотчас мое
место наметил, подсел
к матери
и начинаю о том, что я тоже приезжий, что какие всё тут невежи, что они
не умеют отличать истинных достоинств
и питать достодолжного уважения; дал знать, что
у меня денег много; пригласил довезти в своей карете; довез домой, познакомился (в какой-то каморке от жильцов стоят, только что приехали).
Клим
не мог представить его иначе, как
у рояля, прикованным
к нему, точно каторжник
к тачке, которую он
не может сдвинуть с
места. Ковыряя пальцами двуцветные кости клавиатуры, он извлекал из черного сооружения негромкие ноты, необыкновенные аккорды
и, склонив набок голову, глубоко спрятанную в плечи, скосив глаза, присматривался
к звукам. Говорил он мало
и только на две темы: с таинственным видом
и тихим восторгом о китайской гамме
и жалобно, с огорчением о несовершенстве европейского уха.
В антракте он пошел в ложу
к Ольге
и едва протеснился до нее между двух каких-то франтов. Чрез пять минут он ускользнул
и остановился
у входа в кресла, в толпе. Акт начался,
и все торопились
к своим
местам. Франты из ложи Ольги тоже были тут
и не видели Обломова.
Плохо верили обломовцы
и душевным тревогам;
не принимали за жизнь круговорота вечных стремлений куда-то,
к чему-то; боялись как огня увлечения страстей;
и как в другом
месте тело
у людей быстро сгорало от волканической работы внутреннего, душевного огня, так душа обломовцев мирно, без помехи утопала в мягком теле.
Вскоре
у бабушки в спальне поднялась штора, зашипел в сенях самовар, голуби
и воробьи начали слетаться
к тому
месту, где привыкли получать от Марфеньки корм. Захлопали двери, пошли по двору кучера, лакеи, а занавеска все
не шевелилась.
Но, во-первых, я
и у ней, в ее комнате, всегда был принят наедине,
и она могла сказать мне все что угодно,
и не переселяясь
к Татьяне Павловне; стало быть, зачем же назначать другое
место у Татьяны Павловны?
Было уже восемь часов; я бы давно пошел, но все поджидал Версилова: хотелось ему многое выразить,
и сердце
у меня горело. Но Версилов
не приходил
и не пришел.
К маме
и к Лизе мне показываться пока нельзя было, да
и Версилова, чувствовалось мне, наверно весь день там
не было. Я пошел пешком,
и мне уже на пути пришло в голову заглянуть во вчерашний трактир на канаве. Как раз Версилов сидел на вчерашнем своем
месте.
— Мадье де Монжо? — повторил он вдруг опять на всю залу,
не давая более никаких объяснений, точно так же как давеча глупо повторял мне
у двери, надвигаясь на меня: Dolgorowky? Поляки вскочили с
места, Ламберт выскочил из-за стола, бросился было
к Андрееву, но, оставив его, подскочил
к полякам
и принялся униженно извиняться перед ними.
Голландцы продолжали распространяться внутрь,
не встречая препятствий, потому что кафры, кочуя по пустым пространствам,
не успели еще сосредоточиться в одном
месте. Им даже нравилось соседство голландцев,
у которых они могли воровать скот, по наклонности своей
к грабежу
и к скотоводству как
к промыслу, свойственному всем кочующим народам.
«А что, если б
у японцев взять Нагасаки?» — сказал я вслух, увлеченный мечтами. Некоторые засмеялись. «Они пользоваться
не умеют, — продолжал я, — что бы было здесь, если б этим портом владели другие? Посмотрите, какие
места! Весь Восточный океан оживился бы торговлей…» Я хотел развивать свою мысль о том, как Япония связалась бы торговыми путями, через Китай
и Корею, с Европой
и Сибирью; но мы подъезжали
к берегу. «Где же город?» — «Да вот он», — говорят. «Весь тут? за мысом ничего нет? так только-то?»
Но довольно Ликейских островов
и о Ликейских островах, довольно
и для меня
и для вас! Если захотите знать подробнее долготу, широту
места, пространство, число островов,
не поленитесь сами взглянуть на карту, а о нравах жителей, об обычаях, о произведениях, об истории — прочтите
у Бичи,
у Бельчера. Помните условие: я пишу только письма
к вам о том, что вижу сам
и что переживаю изо дня в день.
Простыми глазами сразу увидишь, что находишься по преимуществу в земледельческом государстве
и что недаром рука богдыхана касается однажды в год плуга как главного, великого деятеля страны: всякая вещь обдуманно,
не как-нибудь, применена
к делу; все обработано, окончено;
не увидишь кучки соломы, небрежно
и не у места брошенной, нет упадшего плетня
и блуждающей среди посевов козы или коровы;
не валяется нигде оставленное без умысла
и бесполезно гниющее бревно или какой-нибудь подобный годный в дело предмет.
— А, он хочет видеть во всей прелести? Пускай видит. Я писал, меня
не слушают. Так пускай узнают из иностранной печати, — сказал генерал
и подошел
к обеденному столу,
у которого хозяйка указала
места гостям.
Поступать на
место было
не к чему, скоро надо было родить,
и она поселилась
у деревенской вдовы-повитухи, торговавшей вином.
Привалов в эту горячую пору успел отделать вчерне свой флигелек в три окна, куда
и перешел в начале мая; другую половину флигеля пока занимали Телкин
и Нагибин. Работа по мельнице приостановилась, пока
не были подысканы новые рабочие. Свободное время, которое теперь оставалось
у Привалова, он проводил на полях, присматриваясь
к крестьянскому хозяйству на
месте.
— Недостойная комедия, которую я предчувствовал, еще идя сюда! — воскликнул Дмитрий Федорович в негодовании
и тоже вскочив с
места. — Простите, преподобный отец, — обратился он
к старцу, — я человек необразованный
и даже
не знаю, как вас именовать, но вас обманули, а вы слишком были добры, позволив нам
у вас съехаться. Батюшке нужен лишь скандал, для чего — это уж его расчет.
У него всегда свой расчет. Но, кажется, я теперь знаю для чего…
Дмитрий Федорович встал, в волнении шагнул шаг
и другой, вынул платок, обтер со лба пот, затем сел опять, но
не на то
место, где прежде сидел, а на другое, на скамью напротив,
у другой стены, так что Алеша должен был совсем
к нему повернуться.
Признаюсь, я именно подумал тогда, что он говорит об отце
и что он содрогается, как от позора, при мысли пойти
к отцу
и совершить с ним какое-нибудь насилие, а между тем он именно тогда как бы на что-то указывал на своей груди, так что, помню,
у меня мелькнула именно тогда же какая-то мысль, что сердце совсем
не в той стороне груди, а ниже, а он ударяет себя гораздо выше, вот тут, сейчас ниже шеи,
и все указывает в это
место.
Он сорвался с
места и, отворив дверь, быстро прошел в комнату. Перезвон бросился за ним. Доктор постоял было еще секунд пять как бы в столбняке, смотря на Алешу, потом вдруг плюнул
и быстро пошел
к карете, громко повторяя: «Этта, этта, этта, я
не знаю, что этта!» Штабс-капитан бросился его подсаживать. Алеша прошел в комнату вслед за Колей. Тот стоял уже
у постельки Илюши. Илюша держал его за руку
и звал папу. Чрез минуту воротился
и штабс-капитан.
Моя Альпа
не имела такой теплой шубы, какая была
у Кады. Она прозябла
и, утомленная дорогой, сидела
у огня, зажмурив глаза,
и, казалось, дремала. Тазовская собака, с малолетства привыкшая
к разного рода лишениям, мало обращала внимания на невзгоды походной жизни. Свернувшись калачиком, она легла в стороне
и тотчас уснула. Снегом всю ее запорошило. Иногда она вставала, чтобы встряхнуться, затем, потоптавшись немного на
месте, ложилась на другой бок
и, уткнув нос под брюхо, старалась согреть себя дыханием.
В другом
месте мы спугнули даурского бекаса. Он держался около воды, там, где еще
не было снега. Я думал, что это отсталая птица, но вид
у него был веселый
и бодрый. Впоследствии я часто встречал их по берегам незамерзших проток. Из этого я заключаю, что бекасы держатся в Уссурийском крае до половины зимы
и только после декабря перекочевывают
к югу.
Но
и на новых
местах их ожидали невзгоды. По неопытности они посеяли хлеб внизу, в долине; первым же наводнением его смыло, вторым — унесло все сено; тигры поели весь скот
и стали нападать на людей. Ружье
у крестьян было только одно, да
и то пистонное. Чтобы
не умереть с голода, они нанялись в работники
к китайцам с поденной платой 400 г чумизы в день. Расчет производили раз в месяц,
и чумизу ту за 68 км должны были доставлять на себе в котомках.
В нижнем течении Лефу принимает в себя с правой стороны два небольших притока: Монастырку
и Черниговку. Множество проток
и длинных слепых рукавов идет перпендикулярно
к реке, наискось
и параллельно ей
и образует весьма сложную водную систему. На 8 км ниже Монастырки горы подходят
к Лефу
и оканчиваются здесь безымянной сопкой в 290 м высоты.
У подножия ее расположилась деревня Халкидон. Это было последнее в здешних
местах селение. Дальше
к северу до самого озера Ханка жилых
мест не было.
Выбрав
место, где
не было бурелома, казак сквозь кусты пробрался
к реке, остановился в виду
у плывущей лошади
и начал ее окликать; но шум реки заглушал его голос.
Утром китайцы проснулись рано
и стали собираться на охоту, а мы — в дорогу. Взятые с собой запасы продовольствия приходили
к концу. Надо было пополнить их. Я купил
у китайцев немного буды
и заплатил за это 8 рублей. По их словам, в этих
местах пуд муки стоит 16 рублей, а чумиза 12 рублей. Ценятся
не столько сами продукты, сколько их доставка.
Пока актриса оставалась на сцене, Крюковой было очень хорошо жить
у ней: актриса была женщина деликатная, Крюкова дорожила своим
местом — другое такое трудно было бы найти, — за то, что
не имеет неприятностей от госпожи, Крюкова привязалась
и к ней; актриса, увидев это, стала еще добрее.
В день приезда Гарибальди в Лондон я его
не видал, а видел море народа, реки народа, запруженные им улицы в несколько верст, наводненные площади, везде, где был карниз, балкон, окно, выступили люди,
и все это ждало в иных
местах шесть часов… Гарибальди приехал в половине третьего на станцию Нейн-Эльмс
и только в половине девятого подъехал
к Стаффорд Гаузу,
у подъезда которого ждал его дюк Сутерланд с женой.
— Мне было слишком больно, — сказал он, — проехать мимо вас
и не проститься с вами. Вы понимаете, что после всего, что было между вашими друзьями
и моими, я
не буду
к вам ездить; жаль, жаль, но делать нечего. Я хотел пожать вам руку
и проститься. — Он быстро пошел
к саням, но вдруг воротился; я стоял на том же
месте, мне было грустно; он бросился ко мне, обнял меня
и крепко поцеловал.
У меня были слезы на глазах. Как я любил его в эту минуту ссоры!» [«Колокол», лист 90. (Прим. А.
И. Герцена.)]
— Для людей? — спросил Белинский
и побледнел. — Для людей? — повторил он
и бросил свое
место. — Где ваши люди? Я им скажу, что они обмануты; всякий открытый порок лучше
и человечественнее этого презрения
к слабому
и необразованному, этого лицемерия, поддерживающего невежество.
И вы думаете, что вы свободные люди? На одну вас доску со всеми царями, попами
и плантаторами. Прощайте, я
не ем постного для поучения,
у меня нет людей!
До Лыкова считают
не больше двенадцати верст; но так как лошадей берегут, то этот небольшой переезд берет
не менее двух часов. Тем
не менее мы приезжаем на
место, по крайней мере, за час до всенощной
и останавливаемся в избе
у мужичка, где происходит процесс переодевания.
К Гуслицыным мы поедем уже по окончании службы
и останемся там гостить два дня.
Завсегдатаи «вшивой биржи». Их мало кто знал, зато они знали всех, но
у них
не было обычая подавать вида, что они знакомы между собой. Сидя рядом, перекидывались словами, иной подходил
к занятому уже столу
и просил, будто
у незнакомых, разрешения сесть. Любимое
место подальше от окон, поближе
к темному углу.
Через минуту Коське передали сумочку,
и он убежал с ней стремглав, но
не в условленное
место, в Поляковский сад на Бронной, где ребята обыкновенно «тырбанили слам», а убежал он по бульварам
к Трубе, потом
к Покровке, а оттуда
к Мясницкой части, где
и сел
у ворот, в сторонке. Спрятал под лохмотья сумку
и ждет.
Учитель Прелин оказался
не страшным. Молодой красивый блондин с синими глазами спросил
у меня, что я знаю,
и, получив ответ, что я
не знаю еще ничего, пригласил придти
к нему на дом, Я сел на
место, ободренный
и покоренный его ласковым
и серьезным взглядом.
Но, несмотря на всю глубину падения,
у Полуянова все-таки оставалось имя, известное имя, черт возьми. Конечно, в
местах не столь отдаленных его
не знали, но, когда он по пути завернул на винокуренный завод Прохорова
и К o, получилось совсем другое. Даже «пятачок», как называли Прохорова, расчувствовался...
— Ну, ничего, выучимся… Это карта Урала
и прилегающих
к нему губерний, с которыми нам
и придется иметь дело.
У нас своя география. Какие все чудные
места!.. Истинно страна, текущая млеком
и медом. Здесь могло бы благоденствовать население в пять раз большее… Так, вероятно,
и будет когда-нибудь, когда нас
не будет на свете.
Вот наиболее замечательные
места из его письма: «Мы
не принадлежим ни
к одному из великих семейств человеческого рода; мы
не принадлежим ни
к Западу, ни
к Востоку,
и у нас нет традиций ни того ни другого.
Предполагают, что когда-то родиной гиляков был один только Сахалин
и что только впоследствии они перешли оттуда на близлежащую часть материка, теснимые с юга айнами, которые двигались из Японии, в свою очередь теснимые японцами.] селения старые,
и те их названия, какие упоминаются
у старых авторов, сохранились
и по сие время, но жизнь все-таки нельзя назвать вполне оседлой, так как гиляки
не чувствуют привязанности
к месту своего рождения
и вообще
к определенному
месту, часто оставляют свои юрты
и уходят на промыслы, кочуя вместе с семьями
и собаками по Северному Сахалину.
Эти партии бродят по совершенно
не исследованной местности, на которую никогда еще
не ступала нога топографа;
места отыскивают, но неизвестно, как высоко лежат они над уровнем моря, какая тут почва, какая вода
и проч.; о пригодности их
к заселению
и сельскохозяйственной культуре администрация может судить только гадательно,
и потому обыкновенно ставится окончательное решение в пользу того или другого
места прямо наудачу, на авось,
и при этом
не спрашивают мнения ни
у врача, ни
у топографа, которого на Сахалине нет, а землемер является на новое
место, когда уже земля раскорчевана
и на ней живут.
Кроме превосходства в величине, кроншнеп первого разряда темно-коричневее пером
и голос имеет короткий
и хриплый; он выводит иногда детей в сухих болотах
и в опушках мокрых, поросших большими кочками, мохом, кустами
и лесом, лежащих в соседстве полей или степных
мест; изредка присоединяется
к нему кроншнеп средний, но никогда малый, который всегда живет в степях
и который пером гораздо светлее
и крапинки на нем мельче; голос его гораздо чище
и пронзительнее, чем
у среднего кроншнепа, крик которого несколько гуще
и не так протяжен.
Первой вечер по свадьбе
и следующий день, в которой я ей представлен был супругом ее как его сотоварищ, она занята была обыкновенными заботами нового супружества; но ввечеру, когда при довольно многолюдном собрании пришли все
к столу
и сели за первый ужин
у новобрачных
и я, по обыкновению моему, сел на моем
месте на нижнем конце, то новая госпожа сказала довольно громко своему мужу: если он хочет, чтоб она сидела за столом с гостями, то бы холопей за оной
не сажал.
— Да они
и сами
не умели рассказать
и не поняли; только всех напугал. Пришел
к Ивану Федоровичу, — того
не было; потребовал Лизавету Прокофьевну. Сначала
места просил
у ней, на службу поступить, а потом стал на нас жаловаться, на меня, на мужа, на тебя особенно… много чего наговорил.
— В экипаж посадил, — сказал он, — там на углу с десяти часов коляска ждала. Она так
и знала, что ты
у той весь вечер пробудешь. Давешнее, что ты мне написал, в точности передал. Писать она
к той больше
не станет; обещалась;
и отсюда, по желанию твоему, завтра уедет. Захотела тебя видеть напоследях, хоть ты
и отказался; тут на этом
месте тебя
и поджидали, как обратно пойдешь, вот там, на той скамье.
К весне солдат купил
место у самого базара
и начал строиться, а в лавчонку посадил Домнушку, которая в первое время
не знала, куда ей девать глаза.
И совестно ей было,
и мужа она боялась. Эта выставка
у всех на виду для нее была настоящею казнью, особенно по праздникам, когда на базар набирался народ со всех трех концов,
и чуткое ухо Домнушки ловило смешки
и шутки над ее старыми грехами. Особенно доставалось ей от отчаянной заводской поденщицы Марьки.