Неточные совпадения
Хлестаков (защищая рукою кушанье).Ну, ну, ну…
оставь, дурак! Ты привык там обращаться с
другими: я, брат,
не такого рода! со мной
не советую… (Ест.)Боже мой, какой суп! (Продолжает есть.)Я думаю, еще ни один человек в мире
не едал такого супу: какие-то перья плавают вместо масла. (Режет курицу.)Ай, ай, ай, какая курица! Дай жаркое! Там супу немного осталось, Осип, возьми себе. (Режет жаркое.)Что это за жаркое? Это
не жаркое.
Почтмейстер. Нет, о петербургском ничего нет, а о костромских и саратовских много говорится. Жаль, однако ж, что вы
не читаете писем: есть прекрасные места. Вот недавно один поручик пишет к приятелю и описал бал в самом игривом… очень, очень хорошо: «Жизнь моя, милый
друг, течет, говорит, в эмпиреях: барышень много, музыка играет, штандарт скачет…» — с большим, с большим чувством описал. Я нарочно
оставил его у себя. Хотите, прочту?
Стародум. Детям?
Оставлять богатство детям? В голове нет. Умны будут — без него обойдутся; а глупому сыну
не в помощь богатство. Видал я молодцов в золотых кафтанах, да с свинцовой головою. Нет, мой
друг! Наличные деньги —
не наличные достоинства. Золотой болван — все болван.
Не имелось ясного центрального пункта; улицы разбегались вкривь и вкось; дома лепились кое-как, без всякой симметрии, по местам теснясь
друг к
другу, по местам
оставляя в промежутках огромные пустыри.
19) Грустилов, Эраст Андреевич, статский советник.
Друг Карамзина. Отличался нежностью и чувствительностью сердца, любил пить чай в городской роще и
не мог без слез видеть, как токуют тетерева.
Оставил после себя несколько сочинений идиллического содержания и умер от меланхолии в 1825 году. Дань с откупа возвысил до пяти тысяч рублей в год.
Весь длинный трудовой день
не оставил в них
другого следа, кроме веселости. Перед утреннею зарей всё затихло. Слышались только ночные звуки неумолкаемых в болоте лягушек и лошадей, фыркавших по лугу в поднявшемся пред утром тумане. Очнувшись, Левин встал с копны и, оглядев звезды, понял, что прошла ночь.
Дела эти занимали его
не потому, чтоб он оправдывал их для себя какими-нибудь общими взглядами, как он это делывал прежде; напротив, теперь, с одной стороны, разочаровавшись неудачей прежних предприятий для общей пользы, с
другой стороны, слишком занятый своими мыслями и самым количеством дел, которые со всех сторон наваливались на него, он совершенно
оставил всякие соображения об общей пользе, и дела эти занимали его только потому, что ему казалось, что он должен был делать то, что он делал, — что он
не мог иначе.
Мы пришли к провалу; дамы
оставили своих кавалеров, но она
не покидала руки моей. Остроты здешних денди ее
не смешили; крутизна обрыва, у которого она стояла, ее
не пугала, тогда как
другие барышни пищали и закрывали глаза.
Когда дорога понеслась узким оврагом в чащу огромного заглохнувшего леса и он увидел вверху, внизу, над собой и под собой трехсотлетние дубы, трем человекам в обхват, вперемежку с пихтой, вязом и осокором, перераставшим вершину тополя, и когда на вопрос: «Чей лес?» — ему сказали: «Тентетникова»; когда, выбравшись из леса, понеслась дорога лугами, мимо осиновых рощ, молодых и старых ив и лоз, в виду тянувшихся вдали возвышений, и перелетела мостами в разных местах одну и ту же реку,
оставляя ее то вправо, то влево от себя, и когда на вопрос: «Чьи луга и поемные места?» — отвечали ему: «Тентетникова»; когда поднялась потом дорога на гору и пошла по ровной возвышенности с одной стороны мимо неснятых хлебов: пшеницы, ржи и ячменя, с
другой же стороны мимо всех прежде проеханных им мест, которые все вдруг показались в картинном отдалении, и когда, постепенно темнея, входила и вошла потом дорога под тень широких развилистых дерев, разместившихся врассыпку по зеленому ковру до самой деревни, и замелькали кирченые избы мужиков и крытые красными крышами господские строения; когда пылко забившееся сердце и без вопроса знало, куды приехало, — ощущенья, непрестанно накоплявшиеся, исторгнулись наконец почти такими словами: «Ну,
не дурак ли я был доселе?
Собакевич,
оставив без всякого внимания все эти мелочи, пристроился к осетру, и, покамест те пили, разговаривали и ели, он в четверть часа с небольшим доехал его всего, так что когда полицеймейстер вспомнил было о нем и, сказавши: «А каково вам, господа, покажется вот это произведенье природы?» — подошел было к нему с вилкою вместе с
другими, то увидел, что от произведенья природы оставался всего один хвост; а Собакевич пришипился так, как будто и
не он, и, подошедши к тарелке, которая была подальше прочих, тыкал вилкою в какую-то сушеную маленькую рыбку.
Покамест упивайтесь ею,
Сей легкой жизнию,
друзья!
Ее ничтожность разумею
И мало к ней привязан я;
Для призраков закрыл я вежды;
Но отдаленные надежды
Тревожат сердце иногда:
Без неприметного следа
Мне было б грустно мир
оставить.
Живу, пишу
не для похвал;
Но я бы, кажется, желал
Печальный жребий свой прославить,
Чтоб обо мне, как верный
друг,
Напомнил хоть единый звук.
Она ушла. Стоит Евгений,
Как будто громом поражен.
В какую бурю ощущений
Теперь он сердцем погружен!
Но шпор незапный звон раздался,
И муж Татьянин показался,
И здесь героя моего,
В минуту, злую для него,
Читатель, мы теперь
оставим,
Надолго… навсегда. За ним
Довольно мы путем одним
Бродили по свету. Поздравим
Друг друга с берегом. Ура!
Давно б (
не правда ли?) пора!
Последняя смелость и решительность
оставили меня в то время, когда Карл Иваныч и Володя подносили свои подарки, и застенчивость моя дошла до последних пределов: я чувствовал, как кровь от сердца беспрестанно приливала мне в голову, как одна краска на лице сменялась
другою и как на лбу и на носу выступали крупные капли пота. Уши горели, по всему телу я чувствовал дрожь и испарину, переминался с ноги на ногу и
не трогался с места.
—
Не давать им,
не давать им строиться и становиться в ряды! — кричал кошевой. — Разом напирайте на них все курени!
Оставляйте прочие ворота! Тытаревский курень, нападай сбоку! Дядькивский курень, нападай с
другого! Напирайте на тыл, Кукубенко и Палывода! Мешайте, мешайте и розните их!
У Сони промелькнула было мысль: «
Не сумасшедший ли?» Но тотчас же она ее
оставила: нет, тут
другое. Ничего, ничего она тут
не понимала!
Да и тебя, мой
друг, я, дочка,
не оставлю,
Еще дни два терпение возьми...
Он видел, что Макаров и Лидия резко расходятся в оценке Алины. Лидия относилась к ней заботливо, даже с нежностью, чувством, которого Клим раньше
не замечал у Лидии. Макаров
не очень зло, но упрямо высмеивал Алину. Лидия ссорилась с ним. Сомова, бегавшая по урокам, мирила их, читая длинные, интересные письма своего
друга Инокова, который,
оставив службу на телеграфе, уехал с артелью сергачских рыболовов на Каспий.
Как, дескать, можно запускать или
оставлять то и
другое? Надо сейчас принять меры. И говорят только о том, как бы починить мостик, что ли, через канаву или огородить в одном месте сад, чтоб скотина
не портила деревьев, потому что часть плетня в одном месте совсем лежала на земле.
Ольга, как всякая женщина в первенствующей роли, то есть в роли мучительницы, конечно, менее
других и бессознательно, но
не могла отказать себе в удовольствии немного поиграть им по-кошачьи; иногда у ней вырвется, как молния, как нежданный каприз, проблеск чувства, а потом, вдруг, опять она сосредоточится, уйдет в себя; но больше и чаще всего она толкала его вперед, дальше, зная, что он сам
не сделает ни шагу и останется неподвижен там, где она
оставит его.
У ней лицо было
другое,
не прежнее, когда они гуляли тут, а то, с которым он
оставил ее в последний раз и которое задало ему такую тревогу. И ласка была какая-то сдержанная, все выражение лица такое сосредоточенное, такое определенное; он видел, что в догадки, намеки и наивные вопросы играть с ней нельзя, что этот ребяческий, веселый миг пережит.
В службе у него нет особенного постоянного занятия, потому что никак
не могли заметить сослуживцы и начальники, что он делает хуже, что лучше, так, чтоб можно было определить, к чему он именно способен. Если дадут сделать и то и
другое, он так сделает, что начальник всегда затрудняется, как отозваться о его труде; посмотрит, посмотрит, почитает, почитает, да и скажет только: «
Оставьте, я после посмотрю… да, оно почти так, как нужно».
— Да, и скажите, что я, по обстоятельствам,
не могу
оставить квартиры за собой и что передам ее
другому или чтоб он… поискал…
Там нет глубоких целей, нет прочных конечных намерений и надежд. Бурная жизнь
не манит к тихому порту. У жрицы этого культа, у «матери наслаждений» — нет в виду, как и у истинного игрока по страсти, выиграть фортуну и кончить,
оставить все, успокоиться и жить
другой жизнью.
И вот она уходит,
не оставив ему никакого залога победы, кроме минувших свиданий, которые исчезнут, как следы на песке. Он проигрывал сражение, терял ее и, уходя, понимал, что никогда
не встретит
другой, подобной Веры.
Последствия всего этого известны, все это исчезает,
не оставляя по себе следа, если нимфа и сатир
не превращаются в людей, то есть в мужа и жену или в
друзей на всю жизнь.
— Я шучу! — сказала она, меняя тон на
другой, более искренний. — Я хочу, чтоб вы провели со мной день и несколько дней до вашего отъезда, — продолжала она почти с грустью. —
Не оставляйте меня, дайте побыть с вами… Вы скоро уедете — и никого около меня!
— Кто же? — вдруг сказала она с живостью, — конечно, я… Послушайте, — прибавила она потом, —
оставим это объяснение, как я просила, до
другого раза. Я больна, слаба… вы видели, какой припадок был у меня вчера. Я теперь даже
не могу всего припомнить, что я писала, и как-нибудь перепутаю…
— Ах, Вера! — сказал он с досадой, — вы все еще, как цыпленок, прячетесь под юбки вашей наседки-бабушки: у вас ее понятия о нравственности. Страсть одеваете в какой-то фантастический наряд, как Райский… Чем бы прямо от опыта допроситься истины… и тогда поверили бы… — говорил он, глядя в сторону. —
Оставим все прочие вопросы — я
не трогаю их. Дело у нас прямое и простое, мы любим
друг друга… Так или нет?
— Да, лучше
оставим, — сказала и она решительно, — а я слепо никому и ничему
не хочу верить,
не хочу! Вы уклоняетесь от объяснений, тогда как я только вижу во сне и наяву, чтоб между нами
не было никакого тумана, недоразумений, чтоб мы узнали
друг друга и верили… А я
не знаю вас и…
не могу верить!
Он смущался, уходил и сам
не знал, что с ним делается. Перед выходом у всех оказалось что-нибудь: у кого колечко, у кого вышитый кисет,
не говоря о тех знаках нежности, которые
не оставляют следа по себе. Иные удивлялись, кто почувствительнее, ударились в слезы, а большая часть посмеялись над собой и
друг над
другом.
Новое учение
не давало ничего, кроме того, что было до него: ту же жизнь, только с уничижениями, разочарованиями, и впереди обещало — смерть и тлен. Взявши девизы своих добродетелей из книги старого учения, оно обольстилось буквою их,
не вникнув в дух и глубину, и требовало исполнения этой «буквы» с такою злобой и нетерпимостью, против которой остерегало старое учение.
Оставив себе одну животную жизнь, «новая сила»
не создала, вместо отринутого старого, никакого
другого, лучшего идеала жизни.
— Послушайте, Вера,
оставим спор. Вашими устами говорит та же бабушка, только, конечно, иначе,
другим языком. Все это годилось прежде, а теперь потекла
другая жизнь, где
не авторитеты,
не заученные понятия, а правда пробивается наружу…
— Если у вас нет доверия ко мне, вас одолевают сомнения,
оставим друг друга, — сказал он, — так наши свидания продолжаться
не могут…
—
Оставим все это… после, после… А теперь я потребую от тебя, как от
друга и брата, помощи, важной услуги… Ты
не откажешь!..
— Да, хотел жениться, умерла в чахотке, ее падчерица. Я знал, что ты знаешь… все эти сплетни. Впрочем, кроме сплетен, ты тут ничего и
не мог бы узнать.
Оставь портрет, мой
друг, это бедная сумасшедшая и ничего больше.
Оставим это,
друг мой; а «вериги» мои — вздор;
не беспокойся об них. Да еще вот что: ты знаешь, что я на язык стыдлив и трезв; если разговорился теперь, то это… от разных чувств и потому что — с тобой;
другому я никому и никогда
не скажу. Это прибавляю, чтобы тебя успокоить.
—
Друг мой, я согласен, что это было бы глуповато, но тут
не моя вина; а так как при мироздании со мной
не справлялись, то я и
оставлю за собою право иметь на этот счет свое мнение.
—
Оставим мое честное лицо, — продолжал я рвать, — я знаю, что вы часто видите насквозь, хотя в
других случаях
не дальше куриного носа, — и удивлялся вашей способности проницать. Ну да, у меня есть «своя идея». То, что вы так выразились, конечно случайность, но я
не боюсь признаться: у меня есть «идея».
Не боюсь и
не стыжусь.
Я все это напредставил и выдумал, а оказывается, что в мире совсем
не то; мне вот так радостно и легко: у меня отец — Версилов, у меня
друг — князь Сережа, у меня и еще»… но об еще —
оставим.
— И тем лучше, что
не понимаешь, и, признаюсь, мой
друг, я был в этом уверен. Brisons-là, mon cher, [
Оставим это, мой милый (франц.).] и постарайся как-нибудь
не играть.
Еще однообразнее всего этого лежит глубокая ночь две трети суток над этими пустынями. Солнце поднимается невысоко, выглянет из-за гор, протечет часа три,
не отрываясь от их вершин, и спрячется,
оставив после себя продолжительную огнистую зарю. Звезды в этом прозрачном небе блещут так же ярко, лучисто, как под
другими,
не столь суровыми небесами.
Тронет, и уж тронула. Американцы, или люди Соединенных Штатов, как их называют японцы, за два дня до нас ушли отсюда,
оставив здесь больных матросов да двух офицеров, а с ними бумагу, в которой уведомляют суда
других наций, что они взяли эти острова под свое покровительство против ига японцев, на которых имеют какую-то претензию, и потому просят
других не распоряжаться. Они выстроили и сарай для склада каменного угля, и после этого человек Соединенных Штатов, коммодор Перри, отплыл в Японию.
Женщина эта — мать мальчишки, игравшего с старушкой, и семилетней девочки, бывшей с ней же в тюрьме, потому что
не с кем было
оставить их, — так же, как и
другие, смотрела в окно, но
не переставая вязала чулок и неодобрительно морщилась, закрывая глаза, на то, что говорили со двора проходившие арестанты.
— Ребеночка, батюшка мой, я тогда хорошо обдумала. Она дюже трудна была,
не чаяла ей подняться. Я и окрестила мальчика, как должно, и в воспитательный представила. Ну, ангельскую душку что ж томить, когда мать помирает.
Другие так делают, что
оставят младенца,
не кормят, — он и сгаснет; но я думаю: что ж так, лучше потружусь, пошлю в воспитательный. Деньги были, ну и свезли.
Другой надзиратель, внутри здания, дотрагиваясь рукой до каждого, также считал проходивших в следующие двери, с тем чтобы при выпуске, проверив счет,
не оставить ни одного посетителя в тюрьме и
не выпустить ни одного заключенного.
P.S. Мой муж, вероятно,
не особенно огорчится моим отъездом, потому что уже, кажется, нашел себе счастье en trois…. [втроем (фр.).] Если увидите Хину, передайте ей от меня, что обещанные ей Половодовым золотые прииски пусть она сама постарается отыскать, а лично от себя я
оставляю ей на память моего мохнатого
друга Шайтана».
О, я был бесчеловечен и бесчестен пред нею, но я здесь полюбил
другую… одну женщину, сударыня, может быть презираемую вами, потому что вы все уже знаете, но которую я никак
не могу
оставить, никак, а потому теперь, эти три тысячи…
Вот Иван-то этого самого и боится и сторожит меня, чтоб я
не женился, а для того наталкивает Митьку, чтобы тот на Грушке женился: таким образом хочет и меня от Грушки уберечь (будто бы я ему денег
оставлю, если на Грушке
не женюсь!), а с
другой стороны, если Митька на Грушке женится, так Иван его невесту богатую себе возьмет, вот у него расчет какой!
Ну так на одно, видите ли,
не хватило предосторожности, потерялся человек, испугался и убежал,
оставив на полу улику, а как вот минуты две спустя ударил и убил
другого человека, то тут сейчас же является самое бессердечное и расчетливое чувство предосторожности к нашим услугам.
— Это ничего, ничего! — с плачем продолжала она, — это от расстройства, от сегодняшней ночи, но подле таких двух
друзей, как вы и брат ваш, я еще чувствую себя крепкою… потому что знаю… вы оба меня никогда
не оставите…