Неточные совпадения
Унтер-офицерша. По ошибке, отец мой! Бабы-то наши задрались на рынке, а полиция
не подоспела, да и схвати меня. Да так отрапортовали: два
дни сидеть
не могла.
Трубят рога охотничьи,
Помещик возвращается
С охоты. Я к нему:
«
Не выдай! Будь заступником!»
— В чем
дело? — Кликнул старосту
И мигом порешил:
— Подпаска малолетнего
По младости, по глупости
Простить… а
бабу дерзкую
Примерно наказать! —
«Ай, барин!» Я подпрыгнула:
«Освободил Федотушку!
Иди домой, Федот...
— А то, что вы затеяли
Не дело — между
бабамиСчастливую искать!..
Они говорили, что все это вздор, что похищенье губернаторской дочки более
дело гусарское, нежели гражданское, что Чичиков
не сделает этого, что
бабы врут, что
баба что мешок: что положат, то несет, что главный предмет, на который нужно обратить внимание, есть мертвые души, которые, впрочем, черт его знает, что значат, но в них заключено, однако ж, весьма скверное, нехорошее.
Поди ты сладь с человеком!
не верит в Бога, а верит, что если почешется переносье, то непременно умрет; пропустит мимо создание поэта, ясное как
день, все проникнутое согласием и высокою мудростью простоты, а бросится именно на то, где какой-нибудь удалец напутает, наплетет, изломает, выворотит природу, и ему оно понравится, и он станет кричать: «Вот оно, вот настоящее знание тайн сердца!» Всю жизнь
не ставит в грош докторов, а кончится тем, что обратится наконец к
бабе, которая лечит зашептываньями и заплевками, или, еще лучше, выдумает сам какой-нибудь декохт из невесть какой дряни, которая, бог знает почему, вообразится ему именно средством против его болезни.
«Молодые люди до этого
не охотники», — твердил он ей (нечего говорить, каков был в тот
день обед: Тимофеич собственною персоной скакал на утренней заре за какою-то особенною черкасскою говядиной; староста ездил в другую сторону за налимами, ершами и раками; за одни грибы
бабы получили сорок две копейки медью); но глаза Арины Власьевны, неотступно обращенные на Базарова, выражали
не одну преданность и нежность: в них виднелась и грусть, смешанная с любопытством и страхом, виднелся какой-то смиренный укор.
— Это —
дело бабье.
Баба — от бога далеко, она ему — второй сорт.
Не ее первую-то бог сотворил…
— А —
не буде ниякого
дела с войны этой…
Не буде. Вот у нас, в Старом Ясене, хлеб сжали да весь и сожгли, так же и в Халомерах, и в Удрое, — весь! Чтоб немцу
не досталось. Мужик плачет,
баба — плачет. Что плакать? Слезой огонь
не погасишь.
— Нимало
не сержусь, очень понимаю, — заговорила она спокойно и как бы вслушиваясь в свои слова. — В самом
деле: здоровая
баба живет без любовника — неестественно.
Не брезгует наживать деньги и говорит о примате духа. О революции рассуждает
не без скепсиса, однако — добродушно, — это уж совсем чертовщина!
У нас — третьего
дня бабы собрались в Александро-Невску лавру хлеба просить для ребятишек, ребятишки совсем с голода дохнут, — терпения
не хватает глядеть на них.
Красавина. Да вот тебе первое. Коли
не хочешь ты никуда ездить, так у себя дома сделай: позови
баб побольше, вели приготовить отличный обед, чтобы вина побольше разного, хорошего; позови музыку полковую: мы будем пить, а она чтоб играла. Потом все в сад, а музыка чтоб впереди, да так по всем дорожкам маршем; потом опять домой да песни, а там опять маршем. Да так чтобы три
дня кряду, а начинать с утра. А вороты вели запереть, чтобы
не ушел никто. Вот тебе и будет весело.
В воскресенье и в праздничные
дни тоже
не унимались эти трудолюбивые муравьи: тогда стук ножей на кухне раздавался чаще и сильнее;
баба совершала несколько раз путешествие из амбара в кухню с двойным количеством муки и яиц; на птичьем дворе было более стонов и кровопролитий.
— Нет, что из дворян делать мастеровых! — сухо перебил Обломов. — Да и кроме детей, где же вдвоем? Это только так говорится, с женой вдвоем, а в самом-то
деле только женился, тут наползет к тебе каких-то
баб в дом. Загляни в любое семейство: родственницы,
не родственницы и
не экономки; если
не живут, так ходят каждый
день кофе пить, обедать… Как же прокормить с тремя стами душ такой пансион?
— Ну пусть для семьи, что же? В чем тут помеха нам? Надо кормить и воспитать детей? Это уже
не любовь, а особая забота,
дело нянек, старых
баб! Вы хотите драпировки: все эти чувства, симпатии и прочее — только драпировка, те листья, которыми, говорят, прикрывались люди еще в раю…
Дня через три картина бледнела, и в воображении теснится уже другая. Хотелось бы нарисовать хоровод, тут же пьяного старика и проезжую тройку. Опять
дня два носится он с картиной: она как живая у него. Он бы нарисовал мужика и
баб, да тройку
не сумеет: лошадей «
не проходили в классе».
—
Не пиши, пожалуйста, только этой мелочи и дряни, что и без романа на всяком шагу в глаза лезет. В современной литературе всякого червяка, всякого мужика,
бабу — всё в роман суют… Возьми-ка предмет из истории, воображение у тебя живое, пишешь ты бойко. Помнишь, о древней Руси ты писал!.. А то далась современная жизнь!.. муравейник, мышиная возня:
дело ли это искусства!.. Это газетная литература!
Дня через три приехали опять гокейнсы, то есть один
Баба и другой, по обыкновению новый, смотреть фрегат. Они пожелали видеть адмирала, объявив, что привезли ответ губернатора на письма от адмирала и из Петербурга. Баниосы передали, что его превосходительство «увидел письмо с удовольствием и хорошо понял» и что постарается все исполнить. Принять адмирала он, без позволения,
не смеет, но что послал уже курьера в Едо и ответ надеется получить скоро.
— Одолели вас наши
бабы, барышня, — соболезновал Нагибин. — Ведь их только помани: умереть
не дадут. Одно слово —
бабы,
бабы и есть… И старушонки вот тоже каждый
день зачали сюда таскаться.
— Да… горячка… Третьего
дня за дохтуром посылал управляющий, да дома дохтура
не застали… А плотник был хороший; зашибал маненько, а хороший был плотник. Вишь, баба-то его как убивается… Ну, да ведь известно: у
баб слезы-то некупленные. Бабьи слезы та же вода… Да.
Иные помещики вздумали было покупать сами косы на наличные деньги и раздавать в долг мужикам по той же цене; но мужики оказались недовольными и даже впали в уныние; их лишали удовольствия щелкать по косе, прислушиваться, перевертывать ее в руках и раз двадцать спросить у плутоватого мещанина-продавца: «А что, малый, коса-то
не больно того?» Те же самые проделки происходят и при покупке серпов, с тою только разницей, что тут
бабы вмешиваются в
дело и доводят иногда самого продавца до необходимости, для их же пользы, поколотить их.
— Эх! — сказал он, — давайте-ка о чем-нибудь другом говорить или
не хотите ли в преферансик по маленькой? Нашему брату, знаете ли,
не след таким возвышенным чувствованиям предаваться. Наш брат думай об одном: как бы дети
не пищали да жена
не бранилась. Ведь я с тех пор в законный, как говорится, брак вступить успел… Как же… Купеческую дочь взял: семь тысяч приданого. Зовут ее Акулиной; Трифону-то под стать.
Баба, должен я вам сказать, злая, да благо спит целый
день… А что ж преферанс?
Призадумался мой Еремей Лукич:
дело, думает,
не ладно… колдовство проклятое замешалось… да вдруг и прикажи перепороть всех старых
баб на деревне.
Раза четыре в лето сзывает он помочи — преимущественно жней, варит брагу, печет пироги и при содействии трехсот — четырехсот
баб успевает в три-четыре праздничных
дня сделать столько работы, сколько одна барщина и в две недели
не могла бы сработать.
Мороз увеличился, и вверху так сделалось холодно, что черт перепрыгивал с одного копытца на другое и дул себе в кулак, желая сколько-нибудь отогреть мерзнувшие руки.
Не мудрено, однако ж, и смерзнуть тому, кто толкался от утра до утра в аду, где, как известно,
не так холодно, как у нас зимою, и где, надевши колпак и ставши перед очагом, будто в самом
деле кухмистр, поджаривал он грешников с таким удовольствием, с каким обыкновенно
баба жарит на рождество колбасу.
— А вот это
дело, дорогой тесть! На это я тебе скажу, что я давно уже вышел из тех, которых
бабы пеленают. Знаю, как сидеть на коне. Умею держать в руках и саблю острую. Еще кое-что умею… Умею никому и ответа
не давать в том, что делаю.
Закончилось это большим скандалом: в один прекрасный
день баба Люба, уперев руки в бока, ругала Уляницкого на весь двор и кричала, что она свою «дытыну»
не даст в обиду, что учить, конечно, можно, но
не так… Вот посмотрите, добрые люди: исполосовал у мальчика всю спину. При этом
баба Люба так яростно задрала у Петрика рубашку, что он завизжал от боли, как будто у нее в руках был
не ее сын, а сам Уляницкий.
— Ты у меня теперь в том роде, как секретарь, — шутил старик, любуясь умною дочерью. — Право… Другие-то
бабы ведь ровнешенько ничего
не понимают, а тебе до всего
дело. Еще вот погоди, с Харченкой на подсудимую скамью попадешь.
Из «мест
не столь отдаленных» Полуянов шел целый месяц, обносился, устал, изнемог и все-таки был счастлив. Дорогой ему приходилось питаться чуть
не подаянием. Хорошо, что Сибирь — золотое
дно, и «странного» человека везде накормят жальливые сибирские
бабы. Впрочем, Полуянов
не оставался без работы: писал по кабакам прошения, солдаткам письма и вообще представлял своею особой походную канцелярию.
— Ты этого еще
не можешь понять, что значит — жениться и что — венчаться, только это — страшная беда, ежели девица,
не венчаясь, дитя родит! Ты это запомни да, как вырастешь, на такие
дела девиц
не подбивай, тебе это будет великий грех, а девица станет несчастна, да и дитя беззаконно, — запомни же, гляди! Ты живи, жалеючи
баб, люби их сердечно, а
не ради баловства, это я тебе хорошее говорю!
Разговор кончается. Женщина приписывается к поселенцу такому-то, в селение такое-то — и гражданский брак совершен. Поселенец отправляется со своею сожительницей к себе домой и для финала, чтобы
не ударить лицом в грязь, нанимает подводу, часто на последние деньги. Дома сожительница первым
делом ставит самовар, и соседи, глядя на дым, с завистью толкуют, что у такого-то есть уже
баба.
— Куда я теперь ребят
дену? Возись с ними! Ходил к смотрителю, просил, чтобы дал
бабу, —
не дает!
В длинные зимние ночи он пишет либеральные повести, но при случае любит дать понять, что он коллежский регистратор и занимает должность Х класса; когда одна
баба, придя к нему по
делу, назвала его господином Д., то он обиделся и сердито крикнул ей: «Я тебе
не господин Д., а ваше благородие!» По пути к берегу я расспрашивал его насчет сахалинской жизни, как и что, а он зловеще вздыхал и говорил: «А вот вы увидите!» Солнце стояло уже высоко.
Сей
день путешествие мое было неудачно; лошади были худы, выпрягались поминутно; наконец, спускаяся с небольшой горы, ось у кибитки переломилась, и я далее ехать
не мог. — Пешком ходить мне в привычку. Взяв посошок, отправился я вперед к почтовому стану. Но прогулка по большой дороге
не очень приятна для петербургского жителя,
не похожа на гулянье в Летнем саду или в
Баба, скоро она меня утомила, и я принужден был сесть.
На следующее утро Федор Иваныч с женою отправился в Лаврики. Она ехала вперед в карете, с Адой и с Жюстиной; он сзади — в тарантасе. Хорошенькая девочка все время дороги
не отходила от окна кареты; она удивлялась всему: мужикам,
бабам, избам, колодцам, дугам, колокольчикам и множеству грачей; Жюстина
разделяла ее удивление; Варвара Павловна смеялась их замечаниям и восклицаниям. Она была в духе; перед отъездом из города О… она имела объяснение с своим мужем.
И теща и жена отлично понимали, что Прокопий хочет скрыться от греха, пока Родион Потапыч будет производить над
бабами суд и расправу, но ничего
не сказали: что же, известное
дело, зять… Всякому до себя.
— Старайся, милушка, и полушалок куплю, — приговаривала хитрая старуха, пользовавшаяся простотой Фени. — Где нам,
бабам, взять денег-то!.. Небось любезный сынок Петр Васильич
не раскошелится, а все норовит себе да себе… Наше бабье
дело совсем маленькое.
— Себя соблюдаешь, — решил Петр Васильич. — А Шишка, вот погляди, сбрендит… Он теперь отдохнул и первое
дело за
бабой погонится, потому как хоша и
не настоящий барин, а повадку-то эту знает.
— Молчать,
баба!
Не твоего ума
дело… Таку стройку подымем, что чертям будет тошно.
— Он за
баб примется, — говорил Мыльников, удушливо хихикая. — И достанется
бабам… ах как достанется! А ты, Яша, ко мне ночевать, к Тарасу Мыльникову. Никто пальцем
не смеет тронуть… Вот это какое
дело, Яша!
Мыльников приводил свою Оксю два раза, и она оба раза бежала. Одним словом, с
бабой дело не клеилось, хотя Петр Васильич и обещал раздобыть таковую во что бы то ни стало.
Но черемуховая палка Тита, вместо нагулянной на господских харчах жирной спины Домнушки, угодила опять на Макара.
Дело в том, что до последнего часа Макар ни слова
не говорил отцу, а когда Тит велел
бабам мало за малым собирать разный хозяйственный скарб, он пришел в переднюю избу к отцу и заявил при всех...
Сваты даже легонько повздорили и разошлись недовольные друг другом. Особенно недоволен был Тит: тоже послал бог свата, у которого семь пятниц на неделе. Да и
бабы хороши! Те же хохлы наболтали, а теперь валят на
баб. Во всяком случае,
дело выходит скверное: еще
не начали, а уж разговор пошел по всему заводу.
— Конешно,
не бабьего это ума
дело, — авторитетно подтвердил Тит, державший своих
баб в качестве бессловесной скотины. — Надо обмозговать
дело.
— И спрашивай
баб да робят, коли своего ума
не стало, — отвечал Тит. — Разе это порядок, штобы с
бабами в этаком
деле вязаться? Бабий-то ум, как коромысло: и криво, и зарубисто, и на два конца…
— И
не обернуть бы, кабы
не померла матушка Палагея. Тошнехонько стало ему в орде, родителю-то, — ну,
бабы и зачали его сомущать да разговаривать. Агафью-то он любит, а Агафья ему: «Батюшко, вот скоро женить Пашку надо будет, а какие здесь в орде невесты?.. Народ какой-то морный, обличьем в татар, а то ли
дело наши девки на Ключевском?» Побил, слышь, ее за эти слова раза два, а потом, после святой, вдруг и склался.
Положение Татьяны в семье было очень тяжелое. Это было всем хорошо известно, но каждый смотрел на это, как на что-то неизбежное. Макар пьянствовал, Макар походя бил жену, Макар вообще безобразничал, но где
дело касалось жены — вся семья молчала и делала вид, что ничего
не видит и
не слышит. Особенно фальшивили в этом случае старики, подставлявшие несчастную
бабу под обух своими руками. Когда соседки начинали приставать к Палагее, она подбирала строго губы и всегда отвечала одно и то же...
Всех
баб Артем набрал до десятка и повел их через Самосадку к месту крушения коломенок, под боец Горюн. От Самосадки нужно было пройти тропами верст пятьдесят, и в проводники Артем взял Мосея Мухина, который сейчас на пристани болтался без
дела, — страдовал в горах брат Егор, куренные дрова только еще рубили, и жигаль Мосей отдыхал. Его страда была осенью, когда складывали кучонки и жгли уголь. Места Мосей знал по всей Каменке верст на двести и повел «сушилок» никому
не известными тропами.
— Это верно, — согласился князь, — но и непрактично: начнем столоваться в кредит. А ты знаешь, какие мы аккуратные плательщики. В таком
деле нужно человека практичного, жоха, а если
бабу, то со щучьими зубами, и то непременно за ее спиной должен торчать мужчина. В самом
деле, ведь
не Лихонину же стоять за выручкой и глядеть, что вдруг кто-нибудь наест, напьет и ускользнет.
Вчера бог дал такого дождика, что борозду пробил; теперь земля сыренька, и с завтрашнего
дня всех мужиков погоню сеять; так извольте рассудить: с одними
бабами не много нажнешь, а ржи-то осталось половина
не сжатой.
Этот — грамотный, расторопный и жуликоватый с быстрым складным говорком —
не был ли он раньше в половых?» И видно было также, что их действительно пригнали, что еще несколько
дней тому назад их с воем и причитаниями провожали
бабы и дети и что они сами молодечествовали и крепились, чтобы
не заплакать сквозь пьяный рекрутский угар…