Неточные совпадения
Недаром наши странники
Поругивали мокрую,
Холодную весну.
Весна нужна крестьянину
И ранняя и дружная,
А тут — хоть волком вой!
Не греет землю солнышко,
И облака дождливые,
Как дойные коровушки,
Идут по небесам.
Согнало снег, а зелени
Ни травки, ни листа!
Вода
не убирается,
Земля
не одевается
Зеленым ярким бархатом
И, как мертвец
без савана,
Лежит под небом пасмурным
Печальна и нага.
Ты дай нам слово верное
На нашу речь мужицкую
Без смеху и
без хитрости,
По совести, по разуму,
По правде отвечать,
Не то с своей заботушкой
К другому мы
пойдем...
Г-жа Простакова (усмехаясь радостно). Робенок, право, хоть и жених.
Пойти за ним, однако ж, чтоб он с резвости
без умыслу чем-нибудь гостя
не прогневал.
В течение всего его градоначальничества глуповцы
не только
не садились за стол
без горчицы, но даже развели у себя довольно обширные горчичные плантации для удовлетворения требованиям внешней торговли."И процвела оная весь, яко крин сельный, [Крин се́льный (церковно-славянск.) — полевой цветок.]
посылая сей горький продукт в отдаленнейшие места державы Российской и получая взамен оного драгоценные металлы и меха".
«Да, я должен был сказать ему: вы говорите, что хозяйство наше нейдет потому, что мужик ненавидит все усовершенствования и что их надо вводить властью; но если бы хозяйство совсем
не шло без этих усовершенствований, вы бы были правы; но оно
идет, и
идет только там, где рабочий действует сообразно с своими привычками, как у старика на половине дороги.
Переодевшись
без торопливости (он никогда
не торопился и
не терял самообладания), Вронский велел ехать к баракам. От бараков ему уже были видны море экипажей, пешеходов, солдат, окружавших гипподром, и кипящие народом беседки.
Шли, вероятно, вторые скачки, потому что в то время, как он входил в барак, он слышал звонок. Подходя к конюшне, он встретился с белоногим рыжим Гладиатором Махотина, которого в оранжевой с синим попоне с кажущимися огромными, отороченными синим ушами вели на гипподром.
—
Слава Богу,
слава Богу, — заговорила она, — теперь всё. готово. Только немножко вытянуть ноги. Вот так, вот прекрасно. Как эти цветы сделаны
без вкуса, совсем
не похоже на фиалку, — говорила она, указывая на обои. — Боже мой! Боже мой. Когда это кончится? Дайте мне морфину. Доктор! дайте же морфину. О, Боже мой, Боже мой!
Всё
шло хорошо и дома; но за завтраком Гриша стал свистать и, что было хуже всего,
не послушался Англичанки, и был оставлен
без сладкого пирога. Дарья Александровна
не допустила бы в такой день до наказания, если б она была тут; но надо было поддержать распоряжение Англичанки, и она подтвердила ее решение, что Грише
не будет сладкого пирога. Это испортило немного общую радость.
— Нет, как хотите, — сказал полковой командир Вронскому, пригласив его к себе, — Петрицкий становится невозможным.
Не проходит недели
без истории. Этот чиновник
не оставит дела, он
пойдет дальше.
Солнце закатилось, и ночь последовала за днем
без промежутка, как это обыкновенно бывает на юге; но благодаря отливу снегов мы легко могли различать дорогу, которая все еще
шла в гору, хотя уже
не так круто.
Нельзя утаить, что почти такого рода размышления занимали Чичикова в то время, когда он рассматривал общество, и следствием этого было то, что он наконец присоединился к толстым, где встретил почти всё знакомые лица: прокурора с весьма черными густыми бровями и несколько подмигивавшим левым глазом так, как будто бы говорил: «
Пойдем, брат, в другую комнату, там я тебе что-то скажу», — человека, впрочем, серьезного и молчаливого; почтмейстера, низенького человека, но остряка и философа; председателя палаты, весьма рассудительного и любезного человека, — которые все приветствовали его, как старинного знакомого, на что Чичиков раскланивался несколько набок, впрочем,
не без приятности.
— А зачем же так вы
не рассуждаете и в делах света? Ведь и в свете мы должны служить Богу, а
не кому иному. Если и другому кому служим, мы потому только служим, будучи уверены, что так Бог велит, а
без того мы бы и
не служили. Что ж другое все способности и дары, которые розные у всякого? Ведь это орудия моленья нашего: то — словами, а это делом. Ведь вам же в монастырь нельзя
идти: вы прикреплены к миру, у вас семейство.
Он
послал Селифана отыскивать ворота, что,
без сомнения, продолжалось бы долго, если бы на Руси
не было вместо швейцаров лихих собак, которые доложили о нем так звонко, что он поднес пальцы к ушам своим.
Когда дорога понеслась узким оврагом в чащу огромного заглохнувшего леса и он увидел вверху, внизу, над собой и под собой трехсотлетние дубы, трем человекам в обхват, вперемежку с пихтой, вязом и осокором, перераставшим вершину тополя, и когда на вопрос: «Чей лес?» — ему сказали: «Тентетникова»; когда, выбравшись из леса, понеслась дорога лугами, мимо осиновых рощ, молодых и старых ив и лоз, в виду тянувшихся вдали возвышений, и перелетела мостами в разных местах одну и ту же реку, оставляя ее то вправо, то влево от себя, и когда на вопрос: «Чьи луга и поемные места?» — отвечали ему: «Тентетникова»; когда поднялась потом дорога на гору и
пошла по ровной возвышенности с одной стороны мимо неснятых хлебов: пшеницы, ржи и ячменя, с другой же стороны мимо всех прежде проеханных им мест, которые все вдруг показались в картинном отдалении, и когда, постепенно темнея, входила и вошла потом дорога под тень широких развилистых дерев, разместившихся врассыпку по зеленому ковру до самой деревни, и замелькали кирченые избы мужиков и крытые красными крышами господские строения; когда пылко забившееся сердце и
без вопроса знало, куды приехало, — ощущенья, непрестанно накоплявшиеся, исторгнулись наконец почти такими словами: «Ну,
не дурак ли я был доселе?
И что по существующим положениям этого государства, в
славе которому нет равного, ревизские души, окончивши жизненное поприще, числятся, однако ж, до подачи новой ревизской сказки наравне с живыми, чтоб таким образом
не обременить присутственные места множеством мелочных и бесполезных справок и
не увеличить сложность и
без того уже весьма сложного государственного механизма…
— Но все, извините-с, я
не могу понять, как же быть
без дороги; как
идти не по дороге; как ехать, когда нет земли под ногами; как плыть, когда челн
не на воде?
Меж тем Онегина явленье
У Лариных произвело
На всех большое впечатленье
И всех соседей развлекло.
Пошла догадка за догадкой.
Все стали толковать украдкой,
Шутить, судить
не без греха,
Татьяне прочить жениха;
Иные даже утверждали,
Что свадьба слажена совсем,
Но остановлена затем,
Что модных колец
не достали.
О свадьбе Ленского давно
У них уж было решено.
Ее сомнения смущают:
«
Пойду ль вперед,
пойду ль назад?..
Его здесь нет. Меня
не знают…
Взгляну на дом, на этот сад».
И вот с холма Татьяна сходит,
Едва дыша; кругом обводит
Недоуменья полный взор…
И входит на пустынный двор.
К ней, лая, кинулись собаки.
На крик испуганный ея
Ребят дворовая семья
Сбежалась шумно.
Не без драки
Мальчишки разогнали псов,
Взяв барышню под свой покров.
Так проповедовал Евгений.
Сквозь слез
не видя ничего,
Едва дыша,
без возражений,
Татьяна слушала его.
Он подал руку ей. Печально
(Как говорится, машинально)
Татьяна молча оперлась,
Головкой томною склонясь;
Пошли домой вкруг огорода;
Явились вместе, и никто
Не вздумал им пенять на то:
Имеет сельская свобода
Свои счастливые права,
Как и надменная Москва.
— Вот в рассуждении того теперь
идет речь, панове добродийство, — да вы, может быть, и сами лучше это знаете, — что многие запорожцы позадолжались в шинки жидам и своим братьям столько, что ни один черт теперь и веры неймет. Потом опять в рассуждении того
пойдет речь, что есть много таких хлопцев, которые еще и в глаза
не видали, что такое война, тогда как молодому человеку, — и сами знаете, панове, —
без войны
не можно пробыть. Какой и запорожец из него, если он еще ни разу
не бил бусурмена?
Лонгрен провел ночь в море; он
не спал,
не ловил, а
шел под парусом
без определенного направления, слушая плеск воды, смотря в тьму, обветриваясь и думая.
— Хоть я и знаю, что вы человек…
без чести, но я вас нисколько
не боюсь.
Идите вперед, — сказала она, по-видимому спокойно, но лицо ее было очень бледно.
Он глубоко задумался о том: «каким же это процессом может так произойти, что он, наконец, пред всеми ими уже
без рассуждений смирится, убеждением смирится! А что ж, почему ж и нет? Конечно, так и должно быть. Разве двадцать лет беспрерывного гнета
не добьют окончательно? Вода камень точит. И зачем, зачем же жить после этого, зачем я
иду теперь, когда сам знаю, что все это будет именно так, как по книге, а
не иначе!»
Или что если задаю вопрос: вошь ли человек? — то, стало быть, уж
не вошь человек для меня, а вошь для того, кому этого и в голову
не заходит и кто прямо
без вопросов
идет…
Но, рассудив, что взять назад уже невозможно и что все-таки он и
без того бы
не взял, он махнул рукой и
пошел на свою квартиру.
Сила, сила нужна:
без силы ничего
не возьмешь; а силу надо добывать силой же, вот этого-то они и
не знают», — прибавил он гордо и самоуверенно и
пошел, едва переводя ноги, с моста.
«Я, конечно, говорит, Семен Захарыч, помня ваши заслуги, и хотя вы и придерживались этой легкомысленной слабости, но как уж вы теперь обещаетесь, и что сверх того
без вас у нас худо
пошло (слышите, слышите!), то и надеюсь, говорит, теперь на ваше благородное слово», то есть все это, я вам скажу, взяла да и выдумала, и
не то чтоб из легкомыслия, для одной похвальбы-с!
Варвара. Ну так что ж! У нас калитка-то, которая со двора, изнутри заперта, из саду; постучит, постучит, да так и
пойдет. А поутру мы скажем, что крепко спали,
не слыхали. Да и Глаша стережет; чуть что, она сейчас голос подаст.
Без опаски нельзя! Как же можно! Того гляди в беду попадешь.
Кудряш. Да нешто убережешься! Попал на базар, вот и конец! Всех мужиков переругает. Хоть в убыток проси,
без брани все-таки
не отойдет. А потом и
пошел на весь день.
Кудряш. Я-то? Стало быть, мне нужно, Борис Григорьич, коли я здесь.
Без надобности б
не пошел. Вас куда Бог несет?
Кудряш. Как
не ругать! Он
без этого дышать
не может. Да
не спускаю и я: он — слово, а я — десять; плюнет, да и
пойдет. Нет, уж я перед ним рабствовать
не стану.
— Что ты это, сударь? — прервал меня Савельич. — Чтоб я тебя пустил одного! Да этого и во сне
не проси. Коли ты уж решился ехать, то я хоть пешком да
пойду за тобой, а тебя
не покину. Чтоб я стал
без тебя сидеть за каменной стеною! Да разве я с ума сошел? Воля твоя, сударь, а я от тебя
не отстану.
«Слышь ты, Василиса Егоровна, — сказал он ей покашливая. — Отец Герасим получил, говорят, из города…» — «Полно врать, Иван Кузмич, — перервала комендантша, — ты, знать, хочешь собрать совещание да
без меня потолковать об Емельяне Пугачеве; да лих, [Да лих (устар.) — да нет уж.]
не проведешь!» Иван Кузмич вытаращил глаза. «Ну, матушка, — сказал он, — коли ты уже все знаешь, так, пожалуй, оставайся; мы потолкуем и при тебе». — «То-то, батька мой, — отвечала она, —
не тебе бы хитрить; посылай-ка за офицерами».
Николай Петрович умолк, а Аркадий, который начал было слушать его
не без некоторого изумления, но и
не без сочувствия, поспешил достать из кармана серебряную коробочку со спичками и
послал ее Базарову с Петром.
— И я
не поеду. Очень нужно тащиться за пятьдесят верст киселя есть. Mathieu хочет показаться нам во всей своей
славе; черт с ним! будет с него губернского фимиама, обойдется
без нашего. И велика важность, тайный советник! Если б я продолжал служить, тянуть эту глупую лямку, я бы теперь был генерал-адъютантом. Притом же мы с тобой отставные люди.
Николай Петрович
не унывал, но частенько вздыхал и задумывался: он чувствовал, что
без денег дело
не пойдет, а деньги у него почти все перевелись.
— Сил моих нет! —
не раз с отчаянием восклицал Николай Петрович. — Самому драться невозможно,
посылать за становым —
не позволяют принципы, а
без страха наказания ничего
не поделаешь!
— Но все-таки суда я
не хочу, вы помогите мне уладить все это
без шума. Я вот
послал вашего Мишку разнюхать — как там? И если…
не очень, — завтра сам
пойду к Блинову, черт с ним! А вы — тетку утихомирьте, расскажите ей что-нибудь… эдакое, — бесцеремонно и напористо сказал он, подходя к Самгину, и даже легонько дотронулся до его плеча тяжелой, красной ладонью. Это несколько покоробило Клима, — усмехаясь, он сказал...
Идут тоже
не торопясь, как-то по-деревенски, с развальцем,
без красных флагов,
без попыток петь революционные песни.
Спешат темнолицые рабочие, безоружные солдаты, какие-то растрепанные женщины, — люди, одетые почище,
идут не так быстро, нередко проходят маленькие отряды солдат с ружьями, но
без офицеров, тяжело двигаются грузовые автомобили, наполненные солдатами и рабочими.
— Ты матери
не говорил об этом? Нет? И
не говори, прошу. Они и
без этого
не очень любят друг друга. Я —
пошел.
На тревожные вопросы Клима он
не спеша рассказал, что тарасовские мужики давно живут
без хлеба; детей и стариков
послали по миру.
Становилось темнее, с гор повеяло душистой свежестью, вспыхивали огни, на черной плоскости озера являлись медные трещины. Синеватое туманное небо казалось очень близким земле, звезды
без лучей, похожие на куски янтаря,
не углубляли его. Впервые Самгин подумал, что небо может быть очень бедным и грустным. Взглянул на часы: до поезда в Париж оставалось больше двух часов. Он заплатил за пиво, обрадовал картинную девицу крупной прибавкой «на чай» и
не спеша
пошел домой, размышляя о старике, о корке...
Спивак,
идя по дорожке, присматриваясь к кустам, стала рассказывать о Корвине тем тоном, каким говорят, думая совершенно о другом, или для того, чтоб
не думать. Клим узнал, что Корвина, больного,
без сознания, подобрал в поле приказчик отца Спивак; привез его в усадьбу, и мальчик рассказал, что он был поводырем слепых; один из них, называвший себя его дядей, был
не совсем слепой, обращался с ним жестоко, мальчик убежал от него, спрятался в лесу и заболел, отравившись чем-то или от голода.
Из двери дома быстро, почти наскочив на Самгина, вышла женщина в белом платье,
без шляпы, смерила его взглядом и
пошла впереди,
не торопясь. Среднего роста, очень стройная, легкая.
Люди
шли не торопясь, угрюмо оглядываясь назад, но некоторые бежали, толкая попутчиков, и у всех был такой растерянный вид, точно никто из них
не знал, зачем и куда
идет он, Самгин тоже
не знал этого. Впереди его шагала, пошатываясь, женщина,
без шляпки, с растрепанными волосами, она прижимала к щеке платок, смоченный кровью; когда Самгин обогнал ее, она спросила...
— Я
не могу
пойти к ней
без тебя: я дал слово, слышишь, Илья?
Не сегодня, так завтра, ты только отсрочишь, но
не отгонишь меня… Завтра, послезавтра, а все-таки увидимся!
— Прожил век и
без грамоты,
слава Богу,
не хуже других! — возразил Захар, глядя в сторону.
Он распускал зонтик, пока
шел дождь, то есть страдал, пока длилась скорбь, да и страдал
без робкой покорности, а больше с досадой, с гордостью, и переносил терпеливо только потому, что причину всякого страдания приписывал самому себе, а
не вешал, как кафтан, на чужой гвоздь.
Илья Иванович иногда возьмет и книгу в руки — ему все равно, какую-нибудь. Он и
не подозревал в чтении существенной потребности, а считал его роскошью, таким делом,
без которого легко и обойтись можно, так точно, как можно иметь картину на стене, можно и
не иметь, можно
пойти прогуляться, можно и
не пойти: от этого ему все равно, какая бы ни была книга; он смотрел на нее, как на вещь, назначенную для развлечения, от скуки и от нечего делать.