Неточные совпадения
В августе, хмурым вечером, возвратясь с дачи, Клим застал у себя Макарова; он сидел среди комнаты на стуле,
согнувшись, опираясь локтями о
колени, запустив пальцы
в растрепанные волосы; у ног его лежала измятая, выгоревшая на солнце фуражка. Клим отворил дверь тихо, Макаров
не пошевелился.
Закипит ярость
в сердце Райского, хочет он мысленно обратить проклятие к этому неотступному образу Веры, а губы
не повинуются, язык шепчет страстно ее имя,
колена гнутся, и он закрывает глаза и шепчет...
Мансуров и мой отец горячились больше всех; отец мой только распоряжался и беспрестанно кричал: «Выравнивай клячи! нижние подборы веди плотнее! смотри, чтоб мотня шла посередке!» Мансуров же
не довольствовался одними словами: он влез по
колени в воду и, ухватя руками нижние подборы невода, тащил их, притискивая их к мелкому дну, для чего должен был,
согнувшись в дугу, пятиться назад; он представлял таким образом пресмешную фигуру; жена его, родная сестра Ивана Николаича Булгакова, и жена самого Булгакова, несмотря на свое рыбачье увлеченье, принялись громко хохотать.
Усталая, она замолчала, оглянулась.
В грудь ей спокойно легла уверенность, что ее слова
не пропадут бесполезно. Мужики смотрели на нее, ожидая еще чего-то. Петр сложил руки на груди, прищурил глаза, и на пестром лице его дрожала улыбка. Степан, облокотясь одной рукой на стол, весь подался вперед, вытянул шею и как бы все еще слушал. Тень лежала на лице его, и от этого оно казалось более законченным. Его жена, сидя рядом с матерью,
согнулась, положив локти на
колена, и смотрела под ноги себе.
Сидела она около меня всегда
в одной позе:
согнувшись, сунув кисти рук между
колен, сжимая их острыми костями ног. Грудей у нее
не было, и даже сквозь толстую холстину рубахи проступали ребра, точно обручи на рассохшейся бочке. Сидит долго молча и вдруг прошепчет...
Его трудно понять; вообще — невеселый человек, он иногда целую неделю работает молча, точно немой: смотрит на всех удивленно и чуждо, будто впервые видя знакомых ему людей. И хотя очень любит пение, но
в эти дни
не поет и даже словно
не слышит песен. Все следят за ним, подмигивая на него друг другу. Он
согнулся над косо поставленной иконой, доска ее стоит на
коленях у него, середина упирается на край стола, его тонкая кисть тщательно выписывает темное, отчужденное лицо, сам он тоже темный и отчужденный.
Одна старуха вела мальчика
в большой шапке и
в больших сапогах; мальчик изнемог от жары и тяжелых сапог, которые
не давали его ногам
сгибаться в коленях, но всё же изо всей силы,
не переставая, дул
в игрушечную трубу; уже спустились вниз и повернули
в улицу, а трубу всё еще было слышно.
— Внук-то, хорош? Четыре года всего, а умен, так умен, что
не могу я вам этого выразить. Руку приложил, а? —
В восторге от остроумной шутки, отец дьякон хлопал себя руками по
коленям и
сгибался от приступа неудержимого, тихого смеха. И лицо его, давно
не видевшее воздуха, изжелта-бледное, становилось на минуту лицом здорового человека, дни которого еще
не сочтены. И голос его делался крепким и звонким, и бодростью дышали звуки трогательной песни...
В голосе Андрея Николаевича звучал ужас, и весь он казался таким маленьким и придавленным. Спина
согнулась, выставив острые лопатки, тонкие, худые пальцы,
не знающие грубого труда, бессильно лежали на
коленях. Точно все груды бумаг, переписанных на своем веку и им, и его отцом, легли на него и давили своей многопудовой тяжестью.
За соседним столом сидели за водкою два дворника. Один из них, с рыжей бородою и выпученными глазами, был сильно пьян. Заслышав музыку, он поднялся и стал плясать, подогнув
колени и
согнувшись в дугу. Плясал
не в такт, щелкал пальцами и припевал...
Евгений Николаевич, отбросив шпагу, кинулся ей навстречу. Она заметила пятна крови на его платье и, побледнев еще более,
не говоря ни слова, стояла перед ним, как роковое видение; тщетно Зыбин, совершенно растерянный, хотел рассказать ей, как произошло все дело, и провести ее
в беседку, чтобы она
не видала страданий Хрущева; молодая девушка, чувствуя, что
колени ее
сгибаются, стояла на пороге с бесстрастным, помутившимся от отчаяния взглядом.