Неточные совпадения
Любопытство меня мучило: куда ж отправляют меня, если уж
не в Петербург? Я
не сводил глаз с пера батюшкина, которое двигалось довольно медленно. Наконец он кончил, запечатал письмо в одном пакете с паспортом,
снял очки и, подозвав меня, сказал: «Вот тебе письмо к Андрею Карловичу Р., моему старинному товарищу и другу. Ты едешь в Оренбург служить под его начальством».
— Подумаю, — тихо ответил Клим. Все уже было
не интересно и
не нужно — Варавка, редактор, дождь и гром. Некая сила, поднимая, влекла наверх. Когда он вышел в прихожую, зеркало показало ему побледневшее лицо, сухое и сердитое. Он
снял очки, крепко растерев ладонями щеки, нашел, что лицо стало мягче, лиричнее.
— Ну? Что? — спросила она и, махнув на него салфеткой, почти закричала: — Да
сними ты
очки! Они у тебя как на душу надеты — право! Разглядываешь, усмехаешься… Смотри, как бы над тобой
не усмехнулись! Ты — хоть на сегодня спусти себя с цепочки. Завтра я уеду, когда еще встретимся, да и — встретимся ли? В Москве у тебя жена, там я тебе лишняя.
Слезы текли скупо из его глаз, но все-таки он ослеп от них,
снял очки и спрятал лицо в одеяло у ног Варвары. Он впервые плакал после дней детства, и хотя это было постыдно, а — хорошо: под слезами обнажался человек, каким Самгин
не знал себя, и росло новое чувство близости к этой знакомой и незнакомой женщине. Ее горячая рука гладила затылок, шею ему, он слышал прерывистый шепот...
Самгин,
снимая и надевая
очки, оглядывался, хотелось увидеть пароход, судно рыбаков, лодку или хотя бы птицу, вообще что-нибудь от земли. Но был только совершенно гладкий, серебристо-зеленый круг — дно воздушного мешка; по бортам темной шкуны сверкала светлая полоса, и над этой огромной плоскостью — небо,
не так глубоко вогнутое, как над землею, и скудное звездами. Самгин ощутил необходимость заговорить, заполнить словами пустоту, развернувшуюся вокруг него и в нем.
Вином от нее
не пахло, только духами. Ее восторг напомнил Климу ожесточение, с которым он думал о ней и о себе на концерте. Восторг ее был неприятен. А она пересела на колени к нему,
сняла очки и, бросив их на стол, заглянула в глаза.
Захваченный врасплох, Самгин
не торопился ответить, а ротмистр
снял очки, протер глаза платком, и в глазах его вспыхнули веселые искорки.
— Вы —
не в духе? — осведомился Туробоев и, небрежно кивнув головою, ушел, а Самгин,
сняв очки, протирая стекла дрожащими пальцами, все еще видел пред собою его стройную фигуру, тонкое лицо и насмешливо сожалеющий взгляд модного портного на человека, который одет
не по моде.
— Страшно интересно. Это надо знать, — говорил он. —
Очки —
снимите, очковых людей
не любят.
Он старался говорить
не очень громко, памятуя, что с годами суховатый голос его звучит на высоких нотах все более резко и неприятно. Он избегал пафоса,
не позволял себе горячиться, а когда говорил то, что казалось ему особенно значительным, — понижал голос, заметив, что этим приемом усиливает напряжение внимания слушателей. Говорил он
сняв очки, полагая, что блеск и выражение близоруких глаз весьма выгодно подчеркивает силу слов.
Он снова начал о том, как тяжело ему в городе. Над полем, сжимая его, уже густел синий сумрак, город покрывали огненные облака, звучал благовест ко всенощной. Самгин,
сняв очки, протирал их, хотя они в этом
не нуждались, и видел пред собою простую, покорную, нежную женщину. «Какой ты
не русский, — печально говорит она, прижимаясь к нему. — Мечты нет у тебя, лирики нет, все рассуждаешь».
«Ей хочется скандалить, — сообразил Самгин,
снимая очки. —
Не думал, что она истеричка».
Черные глаза ее необыкновенно обильно вспотели слезами, и эти слезы показались Климу тоже черными. Он смутился, — Лидия так редко плакала, а теперь, в слезах, она стала похожа на других девочек и, потеряв свою несравненность, вызвала у Клима чувство, близкое жалости. Ее рассказ о брате
не тронул и
не удивил его, он всегда ожидал от Бориса необыкновенных поступков.
Сняв очки, играя ими, он исподлобья смотрел на Лидию,
не находя слов утешения для нее. А утешить хотелось, — Туробоев уже уехал в школу.
— Нет, — резко сказала она. — То есть — да, сочувствовала, когда
не видела ее революционного смысла. Выселить зажиточных из деревни — это значит обессилить деревню и оставить хуторян такими же беззащитными, как помещиков. — Откинулась на спинку кресла и,
сняв очки, укоризненно покачала головою, глядя на Самгина темными глазами в кружках воспаленных век.
«Кого арестуют?» — соображал Клим Иванович, давно
сняв очки, но все еще протирая стекла замшей, напряженно прислушиваясь и недоумевая: почему
не слышно выстрелов?
— Нет, — сказал Клим и,
сняв очки, протирая стекла, наклонил голову. Он знал, что лицо у него злое, и ему
не хотелось, чтоб мать видела это. Он чувствовал себя обманутым, обокраденным. Обманывали его все: наемная Маргарита, чахоточная Нехаева, обманывает и Лидия, представляясь
не той, какова она на самом деле, наконец обманула и Спивак, он уже
не может думать о ней так хорошо, как думал за час перед этим.
Ротмистр
снял очки, обнажив мутно-серые, влажные глаза в опухших веках без ресниц, чернобородое лицо его расширилось улыбкой; он осторожно прижимал к глазам платок и говорил, разминая слова языком,
не торопясь...
Он усмехнулся,
снял очки и, протирая их, подумал
не без гордости, что Дуняша — талантлива.
Самгин собрал все листки, смял их, зажал в кулаке и, закрыв уставшие глаза,
снял очки. Эти бредовые письма возмутили его, лицо горело, как на морозе. Но, прислушиваясь к себе, он скоро почувствовал, что возмущение его
не глубоко, оно какое-то физическое, кожное. Наверное, он испытал бы такое же, если б озорник мальчишка ударил его по лицу. Память услужливо показывала Лидию в минуты,
не лестные для нее, в позах унизительных, голую, уставшую.
— Я больше
не могу, — сказал он, идя во двор. За воротами остановился,
снял очки, смигнул с глаз пыльную пелену и подумал: «Зачем же он… он-то зачем пошел? Ему —
не следовало…
Не найдя слова, она щелкнула пальцами, затем
сняла очки, чтоб поправить сетку на голове; темные зрачки ее глаз были расширены, взгляд беспокоен, но это очень молодило ее. Пользуясь паузой, Самгин спросил...
— Отроду
не видывала такого человека! — сказала бабушка,
сняв очки и поглядев на него. — Вот только Маркушка у нас бездомный такой…
Не то было с смотрителем: он методически начал разоблачаться, медленно
снимая одну вещь за другою, с
очков до сапог включительно.
— Вы
не поверите, как вы нас самих ободряете, Дмитрий Федорович, вашею этою готовностью… — заговорил Николай Парфенович с оживленным видом и с видимым удовольствием, засиявшим в больших светло-серых навыкате, очень близоруких впрочем, глазах его, с которых он за минуту пред тем
снял очки.
Это пустейшее обстоятельство вдруг как бы вдвое даже озлило Ивана Федоровича: «Этакая тварь, да еще в
очках!» Смердяков медленно поднял голову и пристально посмотрел в
очки на вошедшего; затем тихо их
снял и сам приподнялся на лавке, но как-то совсем
не столь почтительно, как-то даже лениво, единственно чтобы соблюсти только лишь самую необходимейшую учтивость, без которой уже нельзя почти обойтись.
Катря провела их в переднюю, куда к ним вышел и сам Петр Елисеич. Он только что оторвался от работы и
не успел
снять даже больших золотых
очков.
— Слушайте, — сказал он тихо, хриплым голосом, медленно и веско расставляя слова. — Это уже
не в первый раз сегодня, что вы лезете со мной на ссору. Но, во-первых, я вижу, что, несмотря на ваш трезвый вид, вы сильно и скверно пьяны, а во-вторых, я щажу вас ради ваших товарищей. Однако предупреждаю, если вы еще вздумаете так говорить со мною, то
снимите очки.
Валерьян был принят в число братьев, но этим и ограничились все его масонские подвиги: обряд посвящения до того показался ему глуп и смешон, что он на другой же день стал рассказывать в разных обществах, как с него
снимали не один, а оба сапога, как распарывали брюки, надевали ему на глаза совершенно темные
очки, водили его через камни и ямины, пугая, что это горы и пропасти, приставляли к груди его циркуль и шпагу, как потом ввели в самую ложу, где будто бы ему (тут уж Ченцов начинал от себя прибавлять), для испытания его покорности, посыпали голову пеплом, плевали даже на голову, заставляли его кланяться в ноги великому мастеру, который при этом, в доказательство своего сверхъестественного могущества, глотал зажженную бумагу.
Писарь
снял свои огромные
очки, протер их своим носовым платком, но за перо
не принимался.
Наконец прочла — и
не спеша
сняла очки дрожащими пальцами и внимательно посмотрела на Линочку...
Все щурились и с любопытством,
не узнавая, рассматривали обыкновенные вещи, как люди, которые ходили в
очках и вдруг
сняли их; все часто и резко оборачивались назад, точно все время из-за спины их кто-то окликал и что-то показывал.
Ничипоренко поскорее схватил с себя синие консервы, которые надел в дорогу для придания большей серьезности своему лицу, и едва он
снял очки, как его простым,
не заслоненным стеклами глазам представился небольшой чистенький домик с дверями, украшенными изображением чайника, графина, рюмок и чайных чашек. Вверху над карнизом домика была вывеска: «Белая харчевня».
Бабушка
сняла очки и окинула Бабурина медлительным взором с головы до ног. Он
не опустил глаз и только руки за спину заложил. Собственно, меня больше всего интересовала его борода: она была очень гладко выбрита, но таких синих щек и подбородка я отроду
не видывал!
— Ну, что же скажешь? — спросил Взломцев,
снял очки и заткнул гусиное перо за ухо. Стальными он
не писал. Глаза его, черные, умные и немного смеющиеся, говорили, что долго ему некогда растабарывать с племянником.
Канкрин был в своем обыкновенном, длиннополом военном сюртуке с красным воротником, в больших темных
очках с боковыми зелеными стеклами и в галошах, которые он носил во всякую погоду и часто
не снимал их даже в комнате. На голове граф имел военную фуражку с большим козырьком, который отенял все его лицо. Он вообще одевался чудаком и, несмотря на тогдашнюю строгость в отношении военной формы, позволял себе очень большие отступления и льготы. Государь этого как бы
не замечал, а прочие и
не смели замечать.
— Да у тебя новые
очки, — сказала Лиза, — поздравляю тебя с покупкой, ты был без них как без глаз. Дай-ка, попробую их на себе. Ведь я тоже близорука, настоящая папашина дочка, — прибавила она, обращаясь к Сурмину,
сняла с отца
очки, надела на свой греческий носик и кокетливо провела ими по разным предметам в комнате,
не минуя и гостя.