Неточные совпадения
С ними происходило что-то совсем необыкновенное. Постепенно, в глазах у всех солдатики начали наливаться кровью. Глаза их, доселе неподвижные, вдруг
стали вращаться и выражать гнев; усы, нарисованные вкривь и вкось, встали на свои места и начали шевелиться; губы, представлявшие тонкую
розовую черту, которая от бывших дождей почти уже смылась, оттопырились и изъявляли намерение нечто произнести. Появились ноздри, о которых прежде и в помине
не было, и начали раздуваться и свидетельствовать о нетерпении.
— Я сделаю, — сказала Долли и, встав, осторожно
стала водить ложкой по пенящемуся сахару, изредка, чтоб отлепить от ложки приставшее к ней, постукивая ею по тарелке, покрытой уже разноцветными, желто-розовыми, с подтекающим кровяным сиропом, пенками. «Как они будут это лизать с чаем!» думала она о своих детях, вспоминая, как она сама, бывши ребенком, удивлялась, что большие
не едят самого лучшего — пенок.
Я остановился у двери и
стал смотреть; но глаза мои были так заплаканы и нервы так расстроены, что я ничего
не мог разобрать; все как-то странно сливалось вместе: свет, парча, бархат, большие подсвечники,
розовая, обшитая кружевами подушка, венчик, чепчик с лентами и еще что-то прозрачное, воскового цвета.
Воспользовавшись свободным временем, я
стал осматривать древесную и кустарниковую растительность и отметил у себя в записной книжке: белый клен с гладкой зеленоватой корой и с листьями, слабо зазубренными, мохнатыми и белесоватыми снизу; черемуху Маака, отличительными признаками которой являются кора, напоминающая бересту, и остроконечная зазубренная листва; каменную березу с желтовато-грязной корой, чрезвычайно изорванной и висящей лохмотьями; особый вид смородины, почти
не отличающийся от обыкновенной красной, несмотря на август месяц, на кустах еще
не было ягод; шиповник без шипов с красноватыми ветвями, мелкими листьями и крупными
розовыми цветами; спирею, имеющую клиновидно-заостренные, мелкозубчатые листья и белые цветы, и бузину — куст со светлой корой, с парноперистыми, овальноланцетовидными и мелкозазубренными листьями и с желтоватыми цветами.
Звуки
стали сильнее и гуще, тонкий
розовый свет
становился ярче, и что-то белое, как будто облако, веяло посреди хаты; и чудится пану Даниле, что облако то
не облако, что то стоит женщина; только из чего она: из воздуха, что ли, выткана?
— Теодор! — продолжала она, изредка вскидывая глазами и осторожно ломая свои удивительно красивые пальцы с
розовыми лощеными ногтями, — Теодор, я перед вами виновата, глубоко виновата, — скажу более, я преступница; но вы выслушайте меня; раскаяние меня мучит, я
стала самой себе в тягость, я
не могла более переносить мое положение; сколько раз я думала обратиться к вам, но я боялась вашего гнева; я решилась разорвать всякую связь с прошедшим… puis, j’ai été si malade, я была так больна, — прибавила она и провела рукой по лбу и по щеке, — я воспользовалась распространившимся слухом о моей смерти, я покинула все;
не останавливаясь, день и ночь спешила я сюда; я долго колебалась предстать пред вас, моего судью — paraî tre devant vous, mon juge; но я решилась наконец, вспомнив вашу всегдашнюю доброту, ехать к вам; я узнала ваш адрес в Москве.
У ребенка была головная водянка. Розанов определил болезнь очень верно и
стал лечить внимательно, почти
не отходя от больного. Но что было лечить! Ребенок был в состоянии совершенно беспомощном, хотя для неопытного человека и в состоянии обманчивом. Казалось, ребенок вот отоспится, да и встанет
розовый и веселенький.
— Но знаете ли что? — сказала она ему, — если б я была поэтом, — я бы другие брала сюжеты. Может быть, все это вздор, — но мне иногда приходят в голову странные мысли, особенно когда я
не сплю, перед утром, когда небо начинает
становиться и
розовым и серым. Я бы, например… Вы
не будете надо мной смеяться?
На горе дела опять были плохи. Маруся опять слегла, и ей
стало еще хуже; лицо ее горело странным румянцем, белокурые волосы раскидались по подушке; она никого
не узнавала. Рядом с ней лежала злополучная кукла с
розовыми щеками и глупыми блестящими глазами.
Бедный Степан Трофимович сидел один и ничего
не предчувствовал. В грустном раздумье давно уже поглядывал он в окно,
не подойдет ли кто из знакомых. Но никто
не хотел подходить. На дворе моросило,
становилось холодно; надо было протопить печку; он вздохнул. Вдруг страшное видение предстало его очам: Варвара Петровна в такую погоду и в такой неурочный час к нему! И пешком! Он до того был поражен, что забыл переменить костюм и принял ее как был, в своей всегдашней
розовой ватной фуфайке.
Ему самому было очень приятно, когда, например, Сусанна Николаевна пришла к нему показаться в настоящем своем костюме, в котором она была действительно очень красива: ее идеальное лицо с течением лет заметно оземнилось; прежняя девичья и довольно плоская грудь Сусанны Николаевны развилась и пополнела, но стройность
стана при этом нисколько
не утратилась; бледные и суховатые губы ее
стали более
розовыми и сочными.
Его радовало видеть, как свободно и грациозно сгибался ее
стан, как
розовая рубаха, составлявшая всю ее одежду, драпировалась на груди и вдоль стройных ног; как выпрямлялся ее
стан и под ее стянутою рубахой твердо обозначались черты дышащей груди; как узкая ступня, обутая в красные старые черевики,
не переменяя формы,
становилась на землю; как сильные руки, с засученными рукавами, напрягая мускулы, будто сердито бросали лопатой, и как глубокие черные глаза взглядывали иногда на него.
Иногда употребляют и название «красной рыбы», вероятно по желтовато-розовому цвету ее тела и, может быть, по красным крапинам, которыми она испещрена; но
не должно смешивать красулю с собственно так называемою красною рыбой, или семгой: последняя отличается от первой более широким
станом, серовато-белым цветом чешуи и большею краснотою тела; она живет преимущественно в больших реках.
Красуля принадлежит к породе форели и вместе с нею водится только в чистых, холодных и быстрых реках, даже в небольших речках или ручьях, и в новых,
не загаженных навозом прудах, на них же устроенных, но только в глубоких и чистых;
стан ее длинен, брусковат, но шире щучьего; она очень красива; вся, как и форель, испещрена крупными и мелкими, черными, красными и белыми крапинами; хвост и перья имеет сизые; нижнюю часть тела — беловато-розового цвета; рот довольно большой; питается мелкою рыбой, червяками и разными насекомыми, падающими в воду снаружи и в ней живущими.
Он снова с веселой яростью, обезумевший от радости при виде того, как корчились и метались эти люди под ударами его речей, начал выкрикивать имена и площадные ругательства, и снова негодующий шум
стал тише. Люди, которых
не знал Фома, смотрели на него с жадным любопытством, одобрительно, некоторые даже с радостным удивлением. Один из них, маленький, седой старичок с
розовыми щеками и глазками, вдруг обратился к обиженным Фомой купцам и сладким голосом пропел...
Долинский отдыхал после срочной работы и трудился только тогда, когда ему хотелось, а Даша поправлялась
не по дням, а по часам, и опять
стала делаться той же обворожительной,
розовой ундиной, какою она была до своей несчастной болезни.
Совершилась пышная свадьба, к которой Ирину Васильевну, как просвещенную девицу,
не нужно было нимало склонять, ни приневоливать;
стала княжна Ирина Васильевна называться княгинею Сурскою, а князь Сурский немножко еще выше приподнял свое беломраморное чело и отращивал
розовые ногти на своих длинных тонких пальцах.
Видя, как он быстро и ловко ест, наливая себе и мне из трепещущего по скатерти
розовыми зайчиками графина, я сбился в темпе,
стал ежеминутно ронять то нож, то вилку; одно время стеснение едва
не замучило меня, но аппетит превозмог, и я управился с едой очень быстро, применив ту уловку, что я будто бы тороплюсь больше Дюрока.
Это помещение,
не очень большое, было обставлено как гостиная, с глухим мягким ковром на весь пол. В кресле, спиной к окну, скрестив ноги и облокотясь на драгоценный столик, сидел, откинув голову, молодой человек, одетый как модная картинка. Он смотрел перед собой большими голубыми глазами, с самодовольной улыбкой на
розовом лице, оттененном черными усиками. Короче говоря, это был точь-в-точь манекен из витрины. Мы все
стали против него. Галуэй сказал...
Постепенно гасло перед глазами Муси и Сергея Головина синеющее небо, но
не порозовело оно,
не улыбнулось тихо, как в летние вечера, а замутилось, посерело, вдруг
стало холодным и зимним.
— Ну, что ж ты, батюшка,
стал предо мною, глаза выпучил! — продолжала кричать на меня бабушка, — поклониться — поздороваться
не умеешь, что ли? Аль загордился,
не хочешь? Аль, может,
не узнал? Слышишь, Потапыч, — обратилась она к седому старичку, во фраке, в белом галстуке и с
розовой лысиной, своему дворецкому, сопровождавшему ее в вояже, — слышишь,
не узнает! Схоронили! Телеграмму за телеграммою посылали: умерла аль
не умерла? Ведь я все знаю! А я, вот видишь, и живехонька.
Некоторые из этих волокит влюбились
не на шутку и требовали ее руки: но ей хотелось попробовать лестную роль непреклонной… и к тому же они все были прескушные: им отказали… один с отчаяния долго был болен, другие скоро утешились… между тем время шло: она сделалась опытной и бойкой девою: смотрела на всех в лорнет, обращалась очень смело,
не краснела от двусмысленной речи или взора — и вокруг нее
стали увиваться
розовые юноши, пробующие свои силы в словесной перестрелке и посвящавшие ей первые свои опыты страстного красноречия, — увы, на этих было еще меньше надежды, чем на всех прежних; она с досадою и вместе тайным удовольствием убивала их надежды, останавливала едкой насмешкой разливы красноречия — и вскоре они уверились, что она непобедимая и чудная женщина; вздыхающий рой разлетелся в разные стороны… и наконец для Лизаветы Николавны наступил период самый мучительный и опасный сердцу отцветающей женщины…
Она вздохнула,
не торопясь достала из-за пояса платок, заботливо вытерла потное лицо Николая, потом, перекинув на грудь себе толстую косу, молча
стала играть
розовой лентой, вплетённой в конец её. Брови её сошлись в одну линию, она плотно поджала красные губы и пытливо уставилась глазами в сердитое, хмурое лицо Назарова.
Но это
не помогло ни ей, ни ему. Лёньке, глядя, как между её тонкими
розовыми пальцами струились одна за другой слезинки,
стало тоже грустно и захотелось плакать. Он наклонился над нею и, осторожно подняв руку, чуть дотронулся до её волос, но тотчас же, испугавшись своей смелости, отдёрнул руку прочь. Она всё плакала и ничего
не говорила.
На запятнанной стене висела одна и та же картина, изображавшая двух голых женщин на берегу моря, и только их
розовые тела
становились все пестрее от мушиных следов да увеличивалась черная копоть над тем местом, где зимою чуть ли
не весь день горела керосиновая лампа — «молния».
Но почему-то в антрактах у него билось сердце, он, сам того
не замечая, как мальчик бегал по фойе и по коридорам, нетерпеливо отыскивая кого-то; и ему
становилось скучно, когда антракт кончался; а когда он увидел знакомое
розовое платье и красивые плечи под тюлем, сердце его сжалось, точно от предчувствия счастья, он радостно улыбнулся и первый раз в жизни испытал ревнивое чувство.
Ее худощавый
стан стройно колыхался в широкой кофте, с прошивками и дешевыми кружевцами на рукавах и вокруг белой тонкой шеи с синими жилками. Такие же жилки сквозили на бледно-розовых прозрачных щеках без всякого загара. Чуть приметные точки веснушек залегли около переносицы. Нос немного изгибался к кончику, отнимая у лица строгость. Рот довольно большой, с бледноватыми губами. Зубы мелькали
не очень белые, детские. Золотистые волосы заходили на щеки и делали выражение всей головы особенно пленительным.
Зашумели в Заборье, что пчелки в улье. Всем был тот день великого праздника радостней. Какие балы после того пошли, какие пиры! Никогда таких
не бывало в Заборье. И те пиры
не на прежнюю
стать: ни медведя, ни юродивых, ни шутов за обедом; шума, гама
не слышно; а когда один из больших господ заговорил было про ночной кутеж в
Розовом павильоне, князь Алексей Юрьич так на него посмотрел, что тот хотел что-то сказать, да голосу
не хватило.
Не успел Федор поздороваться, как содержимое ступки вдруг вспыхнуло и загорелось ярким, красным пламенем, завоняло серой и жжеными перьями, и комната наполнилась густым
розовым дымом, так что Федор раз пять чихнул; и возвращаясь после этого домой, он думал: «Кто бога боится, тот
не станет заниматься такими делами».
Этот портрет был залог
не столько страстной любви, как светлой детской дружбы и целомудренных обетов; но когда
розовая Аня сделалась женой полковника и тот
стал ревновать ее к кузену, — Саша почувствовал себя в томленьях Дон-Карлоса. Он довел эти муки до помрачающих терзаний и… в эту-то пору подвернулся случай с деньгами и с обыском, к которому, как на грех, подошел полковник.
Щеки Заплатина быстро
порозовели. Ему
стало немного обидно — точно он, и в самом деле, трусом
стал. А он
не сразу ответил, потому что и сам еще
не вполне разобрался в этом течении.