Неточные совпадения
Горница была большая, с голландскою печью и перегородкой. Под образами
стоял раскрашенный узорами стол, лавка и два стула.
У входа был шкафчик с посудой. Ставни были закрыты, мух было мало, и так чисто, что Левин позаботился о том, чтобы Ласка, бежавшая
дорогой и купавшаяся в лужах,
не натоптала пол, и указал ей место в углу
у двери. Оглядев горницу, Левин вышел
на задний двор. Благовидная молодайка в калошках, качая пустыми ведрами
на коромысле, сбежала впереди его зa водой к колодцу.
В подобных случаях водилось
у запорожцев гнаться в ту ж минуту за похитителями, стараясь настигнуть их
на дороге, потому что пленные как раз могли очутиться
на базарах Малой Азии, в Смирне,
на Критском острове, и бог знает в каких местах
не показались бы чубатые запорожские головы. Вот отчего собрались запорожцы. Все до единого
стояли они в шапках, потому что пришли
не с тем, чтобы слушать по начальству атаманский приказ, но совещаться, как ровные между собою.
Видите, барыни, — остановился он вдруг, уже поднимаясь
на лестницу в нумера, — хоть они
у меня там все пьяные, но зато все честные, и хоть мы и врем, потому ведь и я тоже вру, да довремся же, наконец, и до правды, потому что
на благородной
дороге стоим, а Петр Петрович…
не на благородной
дороге стоит.
Все молчали, глядя
на реку: по черной
дороге бесшумно двигалась лодка,
на носу ее горел и кудряво дымился светец, черный человек осторожно шевелил веслами, а другой, с длинным шестом в руках,
стоял согнувшись
у борта и целился шестом в отражение огня
на воде; отражение чудесно меняло формы, становясь похожим то
на золотую рыбу с множеством плавников, то
на глубокую, до дна реки, красную яму, куда человек с шестом хочет прыгнуть, но
не решается.
Он легко, к своему удивлению, встал
на ноги, пошатываясь, держась за стены, пошел прочь от людей, и ему казалось, что зеленый, одноэтажный домик в четыре окна все время двигается пред ним, преграждая ему
дорогу.
Не помня, как он дошел, Самгин очнулся
у себя в кабинете
на диване; пред ним
стоял фельдшер Винокуров, отжимая полотенце в эмалированный таз.
Стали встречаться села с большими запасами хлеба, сена, лошади, рогатый скот, домашняя птица.
Дорога все — Лена, чудесная, проторенная частой ездой между Иркутском, селами и приисками. «А что, смирны ли
у вас лошади?» — спросишь
на станции. «Чего
не смирны? словно овцы: видите, запряжены, никто их
не держит, а
стоят». — «Как же так? а мне надо бы лошадей побойчее», — говорил я, сбивая их. «Лошадей тебе побойчее?» — «Ну да». — «Да эти-то ведь настоящие черти: их и
не удержишь ничем». И оно действительно так.
У живописца Крамского есть одна замечательная картина под названием «Созерцатель»: изображен лес зимой, и в лесу,
на дороге, в оборванном кафтанишке и лаптишках
стоит один-одинешенек, в глубочайшем уединении забредший мужичонко,
стоит и как бы задумался, но он
не думает, а что-то «созерцает».
Я приподнялся. Тарантас
стоял на ровном месте по самой середине большой
дороги; обернувшись с козел ко мне лицом, широко раскрыв глаза (я даже удивился, я
не воображал, что они
у него такие большие), Филофей значительно и таинственно шептал...
Утром китайцы проснулись рано и стали собираться
на охоту, а мы — в
дорогу. Взятые с собой запасы продовольствия приходили к концу. Надо было пополнить их. Я купил
у китайцев немного буды и заплатил за это 8 рублей. По их словам, в этих местах пуд муки
стоит 16 рублей, а чумиза 12 рублей. Ценятся
не столько сами продукты, сколько их доставка.
Я часто замечал эту непоколебимую твердость характера
у почтовых экспедиторов,
у продавцов театральных мест, билетов
на железной
дороге,
у людей, которых беспрестанно тормошат и которым ежеминутно мешают; они умеют
не видеть человека, глядя
на него, и
не слушают его,
стоя возле.
Доманевич проводил учителя
на его квартиру над прудом, причем всю
дорогу дружески поддерживал его под руку. Дома
у себя Авдиев был очень мил, предложил папиросу и маленький стаканчик красного вина, но при этом, однако, уговаривал его никогда
не напиваться и
не влюбляться в женщин. Первое — вредно, второе…
не стоит…
Галактион перевел разговор
на другое. Он по-купечески оценил всю их обстановку и прикинул в уме, что им
стоило жить. Откуда
у исправника могут такие деньги взяться? Ведь
не щепки,
на дороге не подымешь.
Заморив наскоро голод остатками вчерашнего обеда, Павел велел Ваньке и Огурцову перевезти свои вещи, а сам,
не откладывая времени (ему невыносимо было уж оставаться в грязной комнатишке Макара Григорьева), отправился снова в номера, где прямо прошел к Неведомову и тоже сильно был удивлен тем, что представилось ему там: во-первых, он увидел диван, очень как бы похожий
на гроб и обитый совершенно таким же малиновым сукном, каким обыкновенно обивают гроба; потом, довольно большой стол, покрытый уже черным сукном,
на котором лежали: череп человеческий, несколько ручных и ножных костей, огромное евангелие и еще несколько каких-то больших книг в
дорогом переплете, а сзади стола,
у стены,
стояло костяное распятие.
Смотрим: невдалеке от
дороги,
у развалившихся ворот, от которых остались одни покосившиеся набок столбы,
стоит старик в засаленном стеганом архалуке, из которого местами торчит вата, и держит руку щитком над глазами, всматриваясь в нас.
На голове
у него теплый картуз, щеки и губы обвисли, борода
не брита, жидкие волосы развеваются по ветру; в левой руке березовая палка, которую он тщетно старается установить.
У него дом больше — такой достался ему при поступлении
на место; в этом доме,
не считая стряпущей, по крайней мере, две горницы, которые отапливаются зимой «по-чистому», и это требует лишних дров; он круглый год нанимает работницу, а
на лето и работника, потому что земли
у него больше, а стало быть, больше и скота — одному с попадьей за всем недоглядеть; одежда его и жены
дороже стоит, хотя бы ни он, ни она
не имели никаких поползновений к франтовству; для него самовар почти обязателен, да и закуска в запасе имеется, потому что его во всякое время может посетить нечаянный гость: благочинный, ревизор из уездного духовного правления, чиновник, приехавший
на следствие или по другим казенным делам, становой пристав, волостной старшина, наконец, просто проезжий человек, за метелью или непогодой
не решающийся продолжать путь.
Ну, а зимой, бог даст, в Петербург переедем, увидите людей, связи сделаете; вы теперь
у меня ребята большие, вот я сейчас Вольдемару говорил: вы теперь
стоите на дороге, и мое дело кончено, можете идти сами, а со мной, коли хотите советоваться, советуйтесь, я теперь ваш
не дядька, а друг, по крайней мере, хочу быть другом и товарищем и советчиком, где могу, и больше ничего.
Мне еще тяжелей стало думать о предстоящем необходимом визите. Но прежде, чем к князю, по
дороге надо было заехать к Ивиным. Они жили
на Тверской, в огромном красивом доме.
Не без боязни вошел я
на парадное крыльцо,
у которого
стоял швейцар с булавой.
Мужик поднял кверху красное потное лицо и усмехнулся… Но, увидев
на проезжем барине кокарду, стал вдруг серьезен и задергал лошадь,
не дав ей щипнуть былинку
у дороги… Вдоль проселка лежали вывернутые сохой березовые саженцы… Только пять-шесть еще сиротливо
стояли, наклонясь и увядая…
— Спасибо, сынок! — сказал он, выслушав донесение о действиях отряда по серпуховской
дороге. — Знатно! Десять поляков и шесть запорожцев положено
на месте, а наших ни одного. Ай да молодец!.. Темрюк! ты хоть родом из татар, а
стоишь за отечество
не хуже коренного русского. Ну что, Матерой? говори, что
у вас по владимирской
дороге делается?
Едешь и вдруг видишь, впереди
у самой
дороги стоит силуэт, похожий
на монаха; он
не шевелится, ждет и что-то держит в руках…
Аристарх. Вот и
стой здесь все! Тут
у нас привал будет. Барин, помещик Хлынов, садитесь
на скамейку за сараем: там вас с
дороги не видно будет. Корзины в сарай несите.
В будни я бываю занят с раннего утра до вечера. А по праздникам, в хорошую погоду, я беру
на руки свою крошечную племянницу (сестра ожидала мальчика, но родилась
у нее девочка) и иду
не спеша
на кладбище. Там я
стою или сижу и подолгу смотрю
на дорогую мне могилу и говорю девочке, что тут лежит ее мама.
— Под Новый год вы разбили чайную чашку с блюдечком. Долой два рубля… Чашка
стоит дороже, она фамильная, но… бог с вами! Где наше
не пропадало! Потом-с, по вашему недосмотру Коля полез
на дерево и порвал себе сюртучок… Долой десять… Горничная тоже по вашему недосмотру украла
у Вари ботинки. Вы должны за всем смотреть. Вы жалованье получаете. Итак, значит, долой еще пять… Десятого января вы взяли
у меня десять рублей…
Он повернулся и быстро пустился назад по той же
дороге; взойдя
на двор, он,
не будучи никем замечен, отвязал лучшую лошадь, вскочил
на нее и пустился снова через огород, проскакал гумно, махнул рукою удивленной хозяйке, которая еще
стояла у дверей овина, и, перескочив через ветхий, обвалившийся забор, скрылся в поле как молния; несколько минут можно было различить мерный топот скачущего коня… он постепенно становился тише и тише, и наконец совершенно слился с шепотом листьев дубравы.
Я
стоял у биллиарда и по неведению заслонял
дорогу, а тому надо было пройти; он взял меня за плечи и молча, —
не предуведомив и
не объяснившись, — переставил меня с того места, где я
стоял,
на другое, а сам прошел, как будто и
не заметив. Я бы даже побои простил, но никак
не мог простить того, что он меня переставил и так окончательно
не заметил.
Мы подкатили к дому, где была контора банкира. Я пошел менять; бабушка осталась ждать
у подъезда; Де-Грие, генерал и Blanche
стояли в стороне,
не зная, что им делать. Бабушка гневно
на них посмотрела, и они ушли по
дороге к воксалу.
Он бодро посматривал кругом своими медвежьими глазенками, окликал громовым голосом всех встречных мужиков, мещан, купцов; попам, которых очень
не любил, посылал крепкие посулы и однажды, поравнявшись со мною (я вышел прогуляться с ружьем), так заатукал
на лежавшего возле
дороги зайца, что стон и звон
стояли у меня в ушах до самого вечера.
В половине октября, недели три спустя после моего свидания с Мартыном Петровичем, я
стоял у окна моей комнаты, во втором этаже нашего дома — и, ни о чем
не помышляя, уныло посматривал
на двор и
на пролегавшую за ним
дорогу.
Видал, как
на палке тянутся, так и мы с немцем: он думает, что «дойму я тебя, будешь мне кланяться», а я говорю: «Врешь, Мухоедов
не будет колбасе кланяться…» Раз я
стою у заводской конторы, Слава-богу идет мимо, по
дороге, я и кричу ему, чтобы он дошел до меня, а он мне: «Клэб за брюху
не будит пошел…» Везде эти проклятые поклоны нужны, вот я и остался здесь, по крайней мере, думаю, нет этого формализма, да и народ здесь славный, привык я, вот и копчу вместе с другими небо-то…
Больница, новая, недавно построенная, с большими окнами,
стояла высоко
на горе; она вся светилась от заходившего солнца и, казалось, горела внутри. Внизу был поселок. Липа спустилась по
дороге и,
не доходя до поселка, села
у маленького пруда. Какая-то женщина привела лошадь поить, и лошадь
не пила.
Мебель
у него
стояла порядочная, хотя и подержанная, и находились, кроме того, некоторые даже
дорогие вещи — осколки прежнего благосостояния: фарфоровые и бронзовые игрушки, большие и настоящие бухарские ковры; даже две недурные картины; но все было в явном беспорядке,
не на своем месте и даже запылено, с тех пор как прислуживавшая ему девушка, Пелагея, уехала
на побывку к своим родным в Новгород и оставила его одного.
Никто
не ответил. Вавило, оскалив зубы, с минуту
стоял на пороге каземата и чувствовал, словно кто-то невидимый, но сильный, обняв его, упрямо толкал вперед. Притворив дверь, он,
не торопясь, пошел по коридору,
дорога была ему известна.
У него вздрагивали уши; с каждым шагом вперед он ступал всё осторожнее, стараясь
не шуметь, и ему хотелось идти всё быстрее; это желание стало непобедимым, когда перед ним широко развернулся пожарный двор.
Шатов отвечал, что
у него тридцать охотничьих скаковых лошадей и двадцать человек охотников, для которых проскакать пятьдесят верст ровно ничего
не значит, и что
на половине
дороги будут
стоять переменные лошади и люди.
А между тем ни смерть, ни болезнь — ничто нас
не берет; жить, жить надо,
не потому, чтобы хотел жить, а потому, что встала
у тебя жизнь
на дороге, и как ты ей ни кричи: сторонись! — она все
стоит да подманивает.
Николай. Ангел мой, Людмила Герасимовна, за прежнее простите меня! А
на этот раз я поступлю с вами честно — я вас разочарую. Ваши мечты так мечтами и останутся; спасти меня невозможно,
у вас нет средств для этого: я затянулся очень глубоко. Вы только себя погубите, и потому лучше посторонитесь с моей
дороги. Ни спокойного счастья, ни такой женщины, как вы, я и
не стою и желать
не умею; мне нужно другое.
— Небольшое, сударь; больше бы им надобно маменьку свою жалеть. Сударушка приехала сюда в этакой мороз в одном старом салопишке,
на ножках ботиночек
не было, а валеные сапоги, как
у мужичка; платье, что видите
на ней, только и есть, к себе уж и
не зовите лучше в гости:
не в чем приехать.
Не дорогого бы
стоило искупить все эти вещи, да, видно, и
на то
не хватило:
на дело так нет
у нас, а
на пустяки тысячи кидают.
У нее была прегнусная свекровь, которая «ее сбила в город», и она пошла «
у колодцев
стоять», но ей так
не посчастливилось, что она ни добычи домой
не принесла и сама
не «послажела», а, напротив, «гнить стала» и сидела всем
на ужас в погожие дни
на пыльной
дороге, без языка, издавая страшную вонь и шипение вместо крика…
И казалось бы, что
стоит ему, богатому человеку, из этой дурной
дороги сделать хорошую, чтобы
не мучиться так и
не видеть этого отчаяния, какое написано
на лицах
у кучера и Семена; но он только смеется, и, по-видимому, для него все равно и лучшей жизни ему по нужно.
— Вы уж
не тот, что год тому назад.
У вас были другие… d'autres aspirations… [другие стремления… (фр.).] Вы начали смеяться над вашим увлечением, над тем, что вы были в Сербии… волонтером, и потом в Болгарии. Я знаю, что можно смотреть
на все это
не так, как кричали в газетах… которые
стояли за славян. Но я вас лично беру. Тогда я как-то вас больше понимала. Вы слушали лекции, хотели держать экзамен… Я ждала вас
на другой
дороге.
Второй день
у нас
не было эвакуации, так как санитарные поезда
не ходили. Наместник ехал из Харбина, как царь, больше, чем как царь; все движение
на железной
дороге было для него остановлено;
стояли санитарные поезда с больными,
стояли поезда с войсками и снарядами, спешившие
на юг к предстоявшему бою. Больные прибывали к нам без конца; заняты были все койки, все носилки,
не хватало и носилок; больных стали класть
на пол.
Нарочный по несколько раз в день ездил в шарабане
на станцию железной
дороги справляться,
не пришла ли депеша, а Неелов, обыкновенно
стоя с биноклем
у окна своего кабинета, пристально смотрел
на видневшуюся
дорогу, по которой он должен был возвратиться в усадьбу.
И в дверь, как штопор, ввинтился. Шинельку
на пол. За Алешку уцепился, да к батальонному в кабинетный угол
дорогим званым гостем, как галка в квашню, ввалился. Выскользнул
у него Алешка из-под руки.
Стоит, зубками лязгает. Налетел с мылом
на полотенце… А что сделаешь? Хоть и в дамском виде, однако простой солдат, — корнета коленом под пуговку в сугроб
не выкатишь…
И эта старинная удалая солдатская песня, говорящая о том, что
у солдата
не должно быть никаких родственных привязанностей, что он весь всем своим существом принадлежит государству и должен
стоять на страже своего Царя и своего отечества, разносится теперь по всему великому сибирскому пути, по длинной ленте восточно-китайской железной
дороги и отдаётся гулким эхом в сопках Маньчжурии.
Задвижка щелкнула, пахнул холодный ветер, и Пашка, спотыкаясь, выбежал
на двор.
У него была одна мысль — бежать и бежать!
Дороги он
не знал, но был уверен, что если побежит, то непременно очутится дома
у матери. Ночь была пасмурная, но за облаками светила луна. Пашка побежал от крыльца прямо вперед, обогнул сарай и наткнулся
на пустые кусты;
постояв немного и подумав, он бросился назад к больнице, обежал ее и опять остановился в нерешимости: за больничным корпусом белели могильные кресты.
Но дни шли за днями, прошла весна, наступило и стало проходить лето, а о Ермаке Тимофеевиче
не было ни слуху ни духу. Ксения Яковлевна все более приходила в отчаяние. Часами неподвижно
стояла она
у окна своей светлицы, откуда виднелась изба Ермака с петухом
на коньке и
дорога, по которой он должен был возвращаться.
У помещичьего дома,
на левой стороне
дороги,
стояли экипажи, фургоны, толпы денщиков и часовые. Тут
стоял светлейший. Но в то время, как приехал Пьер, его
не было, и почти никого
не было из штабных. Все были
на молебствии. Пьер поехал вперед к Горкам.
Собрался Досифей в путь-дорогу. Евпраксия Михайловна денег давала —
не взял; новую свиту, сапоги — ничего
не берет; взял только ладану горсточку да пяток восковых свеч. Ночью, перед отходом старца, сел Гриша
у ног его и просил поучить его словом. В шесть недель, проведенных Досифеем в келье,
не удалось Грише изобрать часочка для беседы. То
на правиле старец
стоит, то «умную молитву» творит, то в безмолвии обретается.
А другой пошел по снегу: походил, вышел
на дорогу и кричит нам: «Никуда
не ездите, огоньки
у вас в глазах, везде заблудитесь и пропадете, а вот крепкая
дорога, и я
стою на ней, она выведет нас».