Неточные совпадения
— Так-то и единомыслие газет. Мне это растолковали: как только
война, то им вдвое дохода. Как же им
не считать, что судьбы народа и Славян… и всё это?
Он
не мог согласиться с этим, потому что и
не видел выражения этих мыслей в народе, в среде которого он жил, и
не находил этих мыслей в себе (а он
не мог себя ничем другим
считать, как одним из людей, составляющих русский народ), а главное потому, что он вместе с народом
не знал,
не мог знать того, в чем состоит общее благо, но твердо знал, что достижение этого общего блага возможно только при строгом исполнении того закона добра, который открыт каждому человеку, и потому
не мог желать
войны и проповедывать для каких бы то ни было общих целей.
— Вы обвиняете Маркса в том, что он вычеркнул личность из истории, но разве
не то же самое сделал в «
Войне и мире» Лев Толстой, которого
считают анархистом?
Я намекнул адмиралу о своем желании воротиться. Но он, озабоченный начатыми успешно и неоконченными переговорами и открытием
войны, которая должна была поставить его в неожиданное положение участника в ней, думал, что я
считал конченным самое дело, приведшее нас в Японию. Он заметил мне, что
не совсем потерял надежду продолжать с Японией переговоры, несмотря на
войну, и что, следовательно, и мои обязанности секретаря нельзя
считать конченными.
И потому он
считал преступлением уничтожать живое: был против
войны, казней и всякого убийства
не только людей, но и животных.
В особенности развращающе действует на военных такая жизнь потому, что если невоенный человек ведет такую жизнь, он в глубине души
не может
не стыдиться такой жизни. Военные же люди
считают, что это так должно быть, хвалятся, гордятся такою жизнью, особенно в военное время, как это было с Нехлюдовым, поступившим в военную службу после объявления
войны Турции. «Мы готовы жертвовать жизнью на
войне, и потому такая беззаботная, веселая жизнь
не только простительна, но и необходима для нас. Мы и ведем ее».
Глупо или притворно было бы в наше время денежного неустройства пренебрегать состоянием. Деньги — независимость, сила, оружие. А оружие никто
не бросает во время
войны, хотя бы оно и было неприятельское, Даже ржавое. Рабство нищеты страшно, я изучил его во всех видах, живши годы с людьми, которые спаслись, в чем были, от политических кораблекрушений. Поэтому я
считал справедливым и необходимым принять все меры, чтоб вырвать что можно из медвежьих лап русского правительства.
«2) Всякая
война не может быть объявлена ранее двух месяцев после события (incident), которое ее вызовет. (Затруднение тут будет в том, чтобы определять, какой именно incident вызовет
войну, так как при всяком объявлении
войны таких incidents очень много и надо решить, от какого
считать два месяца.)
Мы, все христианские народы, живущие одной духовной жизнью, так что всякая добрая, плодотворная мысль, возникающая на одном конце мира, тотчас же сообщаясь всему христианскому человечеству, вызывает одинаковые чувства радости и гордости независимо от национальности; мы, любящие
не только мыслителей, благодетелей, поэтов, ученых чужих народов; мы, гордящиеся подвигом Дамиана, как своим собственным; мы, просто любящие людей чужих национальностей: французов, немцев, американцев, англичан; мы,
не только уважающие их качества, но радующиеся, когда встречаемся с ними, радостно улыбающиеся им,
не могущие
не только
считать подвигом
войну с этими людьми, но
не могущие без ужаса подумать о том, чтобы между этими людьми и нами могло возникнуть такое разногласие, которое должно бы было быть разрешено взаимным убийством, — мы все призваны к участию в убийстве, которое неизбежно,
не нынче, так завтра должно совершиться.
Рогожин
не любил ничего говорить о себе и, вероятно,
считал себя мелочью, но он, например, живообразно повествовал о честности князя Федора Юрьича Ромодановского, как тот страшные богатства царя Алексея Михайловича, о которых никто
не знал, спрятал и потом, во время турецкой
войны, Петру отдал; как князю Ивану Андреевичу Хованскому-Тарарую с сыном головы рубили в Воздвиженском; как у князя Василия Голицына роскошь шла до того, что дворец был медью крыт, а червонцы и серебро в погребах были ссыпаны, а потом родной внук его, Михайло Алексеич, при Анне Ивановне шутом состоял, за ее собакой ходил и за то при Белгородском мире тремя тысячами жалован, и в посмеяние «Квасником» звался, и свадьба его с Авдотьей-калмычкой в Ледяном доме справлялась…
В 1864 году, во время работы над «
Войной и миром», Толстой пишет Софье Андреевне: «Ты, глупая, со своими неумственными интересами, мне сказала истинную правду. Все историческое
не клеится и идет вяло». В 1878 году он пишет Фету: «Прочтя ваше стихотворение, я сказал жене: «стихотворение Фета прелестно, но одно слово нехорошо». Она кормила и суетилась, но за чаем, успокоившись, взяла читать и тотчас же указала на то слово, которое я
считаю нехорошим: «как боги».
Александр Павлович избегал
войны с Пруссией, но честь России
считал выше всего и
не желал унизить достоинства ее в самом начале похода; могли говорить, что русский государь дошел со своей армией до границы и должен был отступить по воле прусского короля; поэтому он сам отправился в Берлин для личных переговоров с Фридрихом-Вильгельмом и, в случае упорства, думал даже объявить ему
войну.
По странной случайности, это назначение — самое трудное и самое важное, как оказалось впоследствии, получил Дохтуров; тот самый, скромный, маленький Дохтуров, которого никто
не описывал нам составляющим планы сражений, летающим перед полками, кидающим кресты на батареи, и т. п., которого
считали и называли нерешительным и непроницательным, но тот самый Дохтуров, которого, во время всех
войн русских с французами, с Аустерлица и до 13-го года, мы находим начальствующим везде, где только положение трудно.
С этой точки зрения Вишневский превозвышал польскую знать и даже ливонских баронов; но если бы с ними у России зашла
война, он бы
не утерпел и пошел бы их «колотить» со всеусердием, ибо, хотя он втайне завидовал чистоте их «родовитой крови», но терпеть
не мог в них «собачьей брови», то есть их высокомерия и надмения, которые ему были противны, так как он
считал себя простым и прямодушным.
Общие историки, имеющие дело со всеми народами, как будто признают несправедливость воззрения частных историков на силу, производящую события. Они
не признают этой силы за власть, присущую героям и владыкам, а
считают ее результатом разнообразно направленных многих сил. Описывая
войну или покорение народа, общий историк отыскивает причину события
не во власти одного лица, но во взаимодействии друг на друга многих лиц, связанных с событием.
«Обожаемый друг души моей», писал он. «Ничто кроме чести
не могло бы удержать меня от возвращения в деревню. Но теперь, перед открытием кампании, я бы
счел себя бесчестным
не только перед всеми товарищами, но и перед самим собою, ежели бы я предпочел свое счастие своему долгу и любви к отечеству. Но — это последняя разлука. Верь, что тотчас после
войны, ежели я буду жив и всё любим тобою, я брошу всё и прилечу к тебе, чтобы прижать тебя уже навсегда к моей пламенной груди».
От Москвы до Вязьмы из 73-х тысячной французской армии,
не считая гвардии (которая во всю
войну ничего
не делала кроме грабежа) из 73-х тысяч, осталось 36 тысяч (из этого числа
не более пяти тысяч выбыло в сражениях). Вот первый член прогрессии, которым, математически верно, определяются последующие.
Он сказал, что император Александр
не считает достаточною причиной для
войны требование паспортов Куракиным, что Куракин поступил так по своему произволу и без согласия на то государя, что император Александр
не желает
войны, и что с Англией нет никаких сношений.
Так, во втором веке, перешедший в христианство философ Татиан
считает убийство на
войне так же недопустимым для христиан, как всякое убийство, и почетный воинский венок
считает непристойным для христианина. В том же столетии Афинагор Афинский говорит, что христиане
не только сами никогда
не убивают, но и избегают присутствовать при убийствах.
Социалист Лассаль
не считал прогрессивными крестьянские
войны реформационной эпохи, он
считал их реакционными, т. е. противоречащими основным историческим задачам того времени.