Неточные совпадения
Предместник его,
капитан Негодяев, хотя и
не обладал так называемым"сущим"злонравием, но
считал себя человеком убеждения (летописец везде вместо слова"убеждения"ставит слово"норов") и в этом качестве постоянно испытывал, достаточно ли глуповцы тверды в бедствиях.
Мундирные «вась-сияси» начали линять. Из титулованных «вась-сиясей» штабс-капитана разжаловали в просто барина… А там уж
не то что лихачи, а и «желтоглазые» извозчики, даже извозчики-зимники на своих клячах за барина
считать перестали — «Эрмитаж» его да и многих его собутыльников «поставил на ноги»…
Капитан между тем обратился к старикам,
считая как бы унизительным для себя разговаривать долее с Вихровым, которому тоже очень уж сделалось тяжело оставаться в подобном обществе. Он взялся за шляпу и начал прощаться с Мари. Та, кажется, поняла его и
не удерживала.
Штабс-капитан был суеверен и
считал большим грехом перед делом заниматься женщинами, но в этом случае он притворился большим развратником, чему видимо
не верили кн.
Но штабс-капитан всё-таки был доволен проходя мимо юнкера барона Песта, который был особенно горд и самонадеян со вчерашней ночи, которую он в первый раз провел в блиндаже 5-го бастиона, и
считал себя, вследствие этого, героем, он нисколько
не огорчился подозрительно-высокомерным выражением, с которым юнкер вытянулся и снял перед ним фуражку.
— К счастью Михайлова, Калугин был в прекрасном расположении духа (генерал только-что поговорил с ним весьма доверенно, и князь Гальцин, приехав из Петербурга, остановился у него) — он
счел не унизительным подать руку штабс-капитану Михайлову, чего
не решился однако сделать Праскухин, весьма часто встречавшийся на бастионе с Михайловым, неоднократно пивший его вино и водку и даже должный ему по преферансу 12 руб. с полтиной.
Марфин слушал
капитана с нахмуренным лицом. Он вообще офицеров последнего времени недолюбливал,
считая их шагистиками и больше ничего, а то, что говорил Аггей Никитич, на первых порах показалось Егору Егорычу пошлым, а потому вряд ли даже
не с целью прервать его разглагольствование он обратился к барышням...
Вероломство Кротикова
не обошлось, однако ж, без скандала, ибо штабс-капитан Волшебнов
счел долгом протестовать.
— Что вы на меня любуетесь, господин писатель? Интересно? Я, — он возвысил голос и с смешной гордостью ударил себя кулаком в грудь. — Я штабс-капитан Рыбников. Рыб-ни-ков! Православный русский воин,
не считая, бьет врага. Такая есть солдатская русская песня. Что?
Не верно?
Славный майор Фаддей Громилов, который знал людей
не хуже «Военного устава», и воеводский товарищ Прямодушии, которого длинный орлиный нос был неоспоримым знаком наблюдательного духа, часто говаривали
капитану Радушину: «Сын твой родился в сорочке: что взглянешь, то полюбишь его!» Это доказывает, между прочим, что старики наши,
не зная Лафатера, имели уже понятие о физиогномике и
считали дарование нравиться людям за великое благополучие (горе человеку, который
не умеет ценить его!)…
— Эта скромность делает честь вашему мужеству,
капитан. Тем
не менее я
считаю долгом принести благодарность и от матушки и от себя лично.
— Весьма возможно. Он любит лично знакомиться с чинами эскадры и с офицерами. Но вам-то тревожиться нечего, Андрей Николаевич. К вам самому строгому адмиралу
не за что придраться, хотя бы он и искал случая. Вы ведь знаете, что я
не комплименты вам говорю, и знаете, что я
считаю за счастье служить с вами, Андрей Николаевич! — прибавил с чувством
капитан.
И
капитан, в свою очередь,
не без некоторой дипломатической осторожности, глядя на быстро опоражниваемые стаканы и рюмки, стоявшие перед его величеством,
счел долгом сказать Андрею Николаевичу по-русски...
Его тянуло за Борисом Петровичем, но он
счел бестактным нарушать их беседу вдвоем. Ни за что
не хотел бы он показаться навязчивым. В нем всегда говорило горделивое чувство. Этого пистоля он сердечно любил и увлекался им долго, но «лебезить» ни перед кем
не желал, особливо при третьем лице, хотя бы и при таком хорошем малом, как Кузьмичев. Через несколько недель
капитан мог стать его подчиненным.
С какой стати? Во-первых,
капитан в скором времени может попасть в его подчиненные, а во-вторых, Теркин давно держался правила — о сердечных делах
не болтать лишнего. Он
считал это большой «пошлостью».
— На этот отдел, — сказал мне
капитан Тыртов, — к сожалению, обращено мало внимания. Ведь склад Её Величества Государыни Императрицы Александры Фёдоровны существует, как известно, большею частью на пожертвования частных лиц, а жертвователи почему-то
не считают необходимыми для воинов вещи для хозяйственного обихода. В этом случае они очень и очень ошибаются…
—
Не может быть, — вдруг заявил он, — резоны он мне представил, почему относительно меня такой «казус» вышел: однофамилец и даже соименник со мной есть у нас в бригаде, тезка во всех статьях и тоже
капитан, и сам я слышал о нем, да и его сиятельство подтвердил, такой, скажу вам, ваше превосходительство, перец, пролаз, взяточник… за него меня его сиятельство
считали, а того, действительно,
не токмо к наградам представить, повесить мало…
Сыну,
не бывшему накануне дома, он сообщил случай с
капитаном, но
не рассказал высказанных последнему своих соображений: он сына своего
считал тоже аракчеевцем, так как тот
не раз выражал при нем мнения, что много на графа плетут и вздорного.
В отношении дипломатическом, Наполеон призывает к себе ограбленного и оборванного
капитана Яковлева,
не знающего как выбраться из Москвы, подробно излагает ему всю свою политику и свое великодушие и, написав письмо к императору Александру, в котором он
считает своим долгом сообщить своему другу и брату, что Растопчин дурно распорядился в Москве, он отправляет Яковлева в Петербург.
Когда французский офицер вместе с Пьером вошли в комнаты, Пьер
счел своим долгом опять уверить
капитана, что он был
не француз и хотел уйти, но французский офицер и слышать
не хотел об этом.