Неточные совпадения
Стародум. Ему многие смеются. Я это знаю. Быть так.
Отец мой воспитал меня по-тогдашнему, а я
не нашел и нужды себя перевоспитывать. Служил он Петру Великому. Тогда один человек назывался ты, а
не вы. Тогда
не знали еще заражать людей столько, чтоб всякий
считал себя за многих. Зато нонче многие
не стоят одного.
Отец мой у двора Петра Великого…
Нет, уж извини, но я
считаю аристократом себя и людей подобных мне, которые в прошедшем могут указать на три-четыре честные поколения семей, находившихся на высшей степени образования (дарованье и ум — это другое дело), и которые никогда ни перед кем
не подличали, никогда ни в ком
не нуждались, как жили мой
отец, мой дед.
И чтобы
не осуждать того
отца, с которым он жил и от которого зависел и, главное,
не предаваться чувствительности, которую он
считал столь унизительною, Сережа старался
не смотреть на этого дядю, приехавшего нарушать его спокойствие, и
не думать про то, что он напоминал.
Разница та, что вместо насильной воли, соединившей их в школе, они сами собою кинули
отцов и матерей и бежали из родительских домов; что здесь были те, у которых уже моталась около шеи веревка и которые вместо бледной смерти увидели жизнь — и жизнь во всем разгуле; что здесь были те, которые, по благородному обычаю,
не могли удержать в кармане своем копейки; что здесь были те, которые дотоле червонец
считали богатством, у которых, по милости арендаторов-жидов, карманы можно было выворотить без всякого опасения что-нибудь выронить.
Приход его, досуги, целые дни угождения она
не считала одолжением, лестным приношением любви, любезностью сердца, а просто обязанностью, как будто он был ее брат,
отец, даже муж: а это много, это все. И сама, в каждом слове, в каждом шаге с ним, была так свободна и искренна, как будто он имел над ней неоспоримый вес и авторитет.
— О, по крайней мере я с ним вчера расплатился, и хоть это с сердца долой! Лиза, знает мама? Да как
не знать: вчера-то, вчера-то она поднялась на меня!.. Ах, Лиза! Да неужто ты решительно во всем себя
считаешь правой, так-таки ни капли
не винишь себя? Я
не знаю, как это судят по-теперешнему и каких ты мыслей, то есть насчет меня, мамы, брата,
отца… Знает Версилов?
Вскоре она заговорила со мной о фрегате, о нашем путешествии. Узнав, что мы были в Портсмуте, она живо спросила меня,
не знаю ли я там в Southsea церкви Св. Евстафия. «Как же, знаю, — отвечал я, хотя и
не знал, про которую церковь она говорит: их там
не одна. — Прекрасная церковь», — прибавил я. «Yes… oui, oui», — потом прибавила она. «Семь, —
считал отец Аввакум, довольный, что разговор переменился, — я уж кстати и «oui»
сочту», — шептал он мне.
Погубить же, разорить, быть причиной ссылки и заточения сотен невинных людей вследствие их привязанности к своему народу и религии
отцов, как он сделал это в то время, как был губернатором в одной из губерний Царства Польского, он
не только
не считал бесчестным, но
считал подвигом благородства, мужества, патриотизма;
не считал также бесчестным то, что он обобрал влюбленную в себя жену и свояченицу.
Надежда Васильевна заговорила о Шелехове, которого недолюбливала. Она
считала этого Шелехова главным источником многих печальных недоразумений, но
отец с непонятным упорством держится за него. Настоящим разорением он, собственно, обязан ему, но все-таки
не в силах расстаться с ним.
— С той разницей, что вы и Костя совершенно иначе высказались по поводу приисков: вы
не хотите быть золотопромышленником потому, что
считаете такую деятельность совершенно непроизводительной; Костя, наоборот,
считает золотопромышленность вполне производительным трудом и разошелся с
отцом только по вопросу о приисковых рабочих… Он рассказывает ужасные вещи про положение этих рабочих на золотых промыслах и прямо сравнил их с каторгой, когда
отец настаивал, чтобы он ехал с ним на прииски.
Чудно это,
отцы и учители, что,
не быв столь похож на него лицом, а лишь несколько, Алексей казался мне до того схожим с тем духовно, что много раз
считал я его как бы прямо за того юношу, брата моего, пришедшего ко мне на конце пути моего таинственно, для некоего воспоминания и проникновения, так что даже удивлялся себе самому и таковой странной мечте моей.
— Слушай, я разбойника Митьку хотел сегодня было засадить, да и теперь еще
не знаю, как решу. Конечно, в теперешнее модное время принято
отцов да матерей за предрассудок
считать, но ведь по законам-то, кажется, и в наше время
не позволено стариков
отцов за волосы таскать, да по роже каблуками на полу бить, в их собственном доме, да похваляться прийти и совсем убить — все при свидетелях-с. Я бы, если бы захотел, скрючил его и мог бы за вчерашнее сейчас засадить.
В теснившейся в келье усопшего толпе заметил он с отвращением душевным (за которое сам себя тут же и попрекнул) присутствие, например, Ракитина, или далекого гостя — обдорского инока, все еще пребывавшего в монастыре, и обоих их
отец Паисий вдруг почему-то
счел подозрительными — хотя и
не их одних можно было заметить в этом же смысле.
В противном случае, если
не докажет
отец, — конец тотчас же этой семье: он
не отец ему, а сын получает свободу и право впредь
считать отца своего за чужого себе и даже врагом своим.
Но он с негодованием отверг даже предположение о том, что брат мог убить с целью грабежа, хотя и сознался, что эти три тысячи обратились в уме Мити в какую-то почти манию, что он
считал их за недоданное ему, обманом
отца, наследство и что, будучи вовсе некорыстолюбивым, даже
не мог заговорить об этих трех тысячах без исступления и бешенства.
Почему же Катерина Васильевна ничего
не говорила
отцу? — она была уверена, что это было бы напрасно:
отец тогда сказал ей так твердо, а он
не говорит даром. Он
не любит высказывать о людях мнения, которое
не твердо в нем; и никогда
не согласится на брак ее с человеком, которого
считает дурным.
— Я так мало придаю важности делу, что совсем
не считаю нужным скрывать, что я писал об этом, и прибавлю, к кому — к моему
отцу.
Мой
отец считал религию в числе необходимых вещей благовоспитанного человека; он говорил, что надобно верить в Священное писание без рассуждений, потому что умом тут ничего
не возьмешь, и все мудрования затемняют только предмет; что надобно исполнять обряды той религии, в которой родился,
не вдаваясь, впрочем, в излишнюю набожность, которая идет старым женщинам, а мужчинам неприлична.
Мой
отец переселил в Покровское одну богатую крестьянскую семью из Васильевского, но они никогда
не считали эту семью за принадлежащую к их селу и называли их «посельщиками».
Решение это всегда сердило
отца. Он понимал, что Аннушка
не один Малиновец разумеет, а вообще «господ», и
считал ее слово кровною обидой.
Более с
отцом не считают нужным объясняться. Впрочем, он, по-видимому, только для проформы спросил, а в сущности, его лишь в слабой степени интересует происходящее. Он раз навсегда сказал себе, что в доме царствует невежество и что этого порядка вещей никакие силы небесные изменить
не могут, и потому заботится лишь о том, чтоб домашняя сутолока как можно менее затрогивала его лично.
В течение целого дня они почти никогда
не видались;
отец сидел безвыходно в своем кабинете и перечитывал старые газеты; мать в своей спальне писала деловые письма,
считала деньги, совещалась с должностными людьми и т. д.
Наоборот, я любил их,
считал хорошими людьми, но относился к ним скорее как
отец к детям, заботился о них, боялся, чтобы они
не заболели, и мысль об их смерти переживал очень мучительно.
Повторяю: я и теперь
не знаю, стояла ли подпись
отца на приговоре военно — судной комиссии, или это был полевой суд из одних военных. Никто
не говорил об этом и никто
не считал это важным. «Закон был ясен»…
Во-первых, он полагал, что если женщина умеет записать белье и вести домашнюю расходную книгу, то этого совершенно достаточно; во-вторых, он был добрый католик и
считал, что Максиму
не следовало воевать с австрийцами, вопреки ясно выраженной воле «
отца папежа».
«Посмотрим!..» И вдруг распрямился старик,
Глаза его гневом сверкали:
«Одно повторяет твой глупый язык:
«Поеду!» Сказать
не пора ли,
Куда и зачем? Ты подумай сперва!
Не знаешь сама, что болтаешь!
Умеет ли думать твоя голова?
Врагами ты, что ли,
считаешьИ мать, и
отца? Или глупы они…
Что споришь ты с ними, как с ровней?
Поглубже ты в сердце свое загляни,
Вперед посмотри хладнокровней...
Славянофилы скоро увидели в Островском черты, вовсе
не служащие для проповеди смирения, терпения, приверженности к обычаям
отцов и ненависти к Западу, и
считали нужным упрекать его — или в недосказанности, или в уступках отрицательному воззрению.
И как хорошо сами дети подмечают, что
отцы считают их слишком маленькими и ничего
не понимающими, тогда как они всё понимают.
Отца он дичился, да и сам Иван Петрович никогда
не ласкал его; дедушка изредка гладил его по головке и допускал к руке, но называл его букой и
считал дурачком.
— Знаю, знаю, что вы хотите сказать, — перебил ее Паншин и снова пробежал пальцами по клавишам, — за ноты, за книги, которые я вам приношу, за плохие рисунки, которыми я украшаю ваш альбом, и так далее, и так далее. Я могу все это делать — и все-таки быть эгоистом. Смею думать, что вы
не скучаете со мною и что вы
не считаете меня за дурного человека, но все же вы полагаете, что я — как, бишь, это сказано? — для красного словца
не пожалею ни
отца, ни приятеля.
— Да,
считаю, Лизавета Егоровна, и уверен, что это на самом деле. Я
не могу ничего сделать хорошего: сил нет. Я ведь с детства в каком-то разладе с жизнью. Мать при мне
отца поедом ела за то, что тот
не умел низко кланяться; молодость моя прошла у моего дяди, такого нравственного развратителя, что и нет ему подобного. Еще тогда все мои чистые порывы повытоптали. Попробовал полюбить всем сердцем… совсем черт знает что вышло. Вся смелость меня оставила.
На барина своего, отставного полковника Егора Николаевича Бахарева, он смотрел глазами солдат прошлого времени, неизвестно за что
считал его своим благодетелем и отцом-командиром, разумея, что повиноваться ему
не только за страх, но и за совесть сам бог повелевает.
Он даже высказал мне, что
считал меня баловнем матери, матушкиным сынком, который
отца своего
не любит, а родных его и подавно, и всем в Багрове «брезгует»; очевидно, что это было ему насказано, а моя неласковость, печальный вид и робость, даже страх, внушаемый его присутствием, утвердили старика в таких мыслях.
Отец пошел на вспаханную, но еще
не заборонованную десятину, стал что-то мерить своей палочкой и
считать, а я, оглянувшись вокруг себя и увидя, что в разных местах много людей и лошадей двигались так же мерно и в таком же порядке взад и вперед, — я крепко задумался, сам хорошенько
не зная о чем.
Я уж и говорить об этом
не хочу: сама должна знать; припомни, что
отец считает тебя напрасно оклеветанною, обиженною этими гордецами, неотомщенною!
О,
не считайте, что я явился как грозный
отец, решившийся наконец простить моих детей и милостиво согласиться на их счастье.
Она разорвала все связи, все документы; плюнула на деньги, даже забыла, что они
не ее, а
отцовы, и отказалась от них, как от грязи, как от пыли, чтоб подавить своего обманщика душевным величием, чтоб
считать его своим вором и иметь право всю жизнь презирать его, и тут же, вероятно, сказала, что бесчестием себе почитает называться и женой его.
«Тыбурций пришел!» — промелькнуло у меня в голове, но этот приход
не произвел на меня никакого впечатления. Я весь превратился в ожидание, и, даже чувствуя, как дрогнула рука
отца, лежавшая на моем плече, я
не представлял себе, чтобы появление Тыбурция или какое бы то ни было другое внешнее обстоятельство могло стать между мною и
отцом, могло отклонить то, что я
считал неизбежным и чего ждал с приливом задорного ответного гнева.
— Я
считаю недостойным себя говорить с таким господином, как вы, — проговорил
отец Михаил, оскорбленный последними словами Смоковникова в особенности потому, что он знал, что они справедливы. Он прошел полный курс духовной академии и потому давно уже
не верил в то, что исповедывал и проповедывал, а верил только в то, что все люди должны принуждать себя верить в то, во что он принуждал себя верить.
А вида у
отца точно что никакого
не было, по той причине, что пашпорт
считал он делом сугубо греховным.
В одиннадцать часов он выходил на прогулку. Помня завет
отца, он охранял свое здоровье от всяких случайностей. Он инстинктивно любил жизнь, хотя еще
не знал ее. Поэтому он был в высшей степени аккуратен и умерен в гигиеническом смысле и
считал часовую утреннюю прогулку одним из главных предохранительных условий в этом отношении. На прогулке он нередко встречался с
отцом (он даже искал этих встреч), которому тоже предписаны были ежедневные прогулки для предупреждения излишнего расположения к дебелости.
Что касается до имущественного вопроса, то хотя Тулузов и заграбастал все деньги Петра Григорьича в свои руки, однако недвижимые имения Екатерина Петровна сумела сберечь от него и делала это таким образом, что едва он заговаривал о пользе если
не продать, то, по крайней мере, заложить какую-нибудь из деревень, так как на деньги можно сделать выгодные обороты, она с ужасом восклицала: «Ах, нет, нет, покойный
отец мой никогда никому
не был должен, и я
не хочу должать!» Сообразив все это, Екатерина Петровна определила себе свой образ действия и
не сочла более нужным скрывать перед мужем свое до того таимое от него чувство.
— Все-таки странно! — произнес владыко, и при этом у него на губах пробежала такая усмешка, которою он как бы дополнял: «Что такое ныне значит масонство?.. Пустая фраза без всякого содержания!». Но вслух он проговорил: — Хоть
отец Василий и
не хотел обратиться ко мне, но прошу вас заверить его, что я, из уважения к его учености, а также в память нашего товарищества,
считаю непременным долгом для себя повысить его.
— Какая же ему особенная милость господская была? — спросила Катрин с некоторым любопытством, так как она вовсе
не считала ни себя, ни покойного
отца своего особенно щедрыми и милостивыми к своим крепостным людям.
Малюта взглянул на царевича таким взглядом, от которого всякий другой задрожал бы. Но царевич
считал себя недоступным Малютиной мести. Второй сын Грозного, наследник престола, вмещал в себе почти все пороки
отца, а злые примеры все более и более заглушали то, что было в нем доброго. Иоанн Иоаннович уже
не знал жалости.
Арина Петровна сидит в своем кресле и вслушивается. И сдается ей, что она все ту же знакомую повесть слышит, которая давно, и
не запомнит она когда, началась. Закрылась было совсем эта повесть, да вот и опять, нет-нет, возьмет да и раскроется на той же странице. Тем
не менее она понимает, что подобная встреча между
отцом и сыном
не обещает ничего хорошего, и потому
считает долгом вмешаться в распрю и сказать примирительное слово.
Повторяю: арестанты
не нахвалились своими лекарями,
считали их за
отцов, уважали их.
Бизюкин ее младшего братишку учил, и он это одобрил и сам согласился с ней перевенчаться, чтоб
отец на нее права
не имел, а
отец ее
не позволял ей идти за Бизюкина и
считал его за дурака, а она, решившись сделать скандал, уж, разумеется, уступить
не могла и сделала по-своему…
Владя, привыкший к розгам, видевший
не раз дома, как
отец сек Марту, хоть и жалел теперь сестру, но думал, что если наказывают, то надо делать это добросовестно, — и потому стегал Марту изо всей своей силы, аккуратно
считая удары.
Сын Алексей нисколько
не походил на
отца ни наружностью, ни характером, потому что уродился ни в мать, ни в
отца, а в проезжего молодца. Это был видный парень, с румяным лицом и добрыми глазами. Сила Андроныч
не считал его и за человека и всегда называл девкой. Но Татьяна Власьевна думала иначе — ей всегда нравился этот тихий мальчик, как раз отвечавший ее идеалу мужа для ненаглядной Нюши.