Неточные совпадения
«А что? ему,
чай, холодно, —
Сказал сурово Провушка, —
В железном-то тазу?»
И
в руки взять ребеночка
Хотел.
Дитя заплакало.
А мать кричит: —
Не тронь его!
Не видишь? Он катается!
Ну, ну! пошел! Колясочка
Ведь это у него!..
И Левину вспомнилась недавняя сцена с Долли и ее
детьми.
Дети, оставшись одни, стали жарить малину на свечах и лить молоко фонтаном
в рот. Мать, застав их на деле, при Левине стала внушать им, какого труда стоит большим то, что они разрушают, и то, что труд этот делается для них, что если они будут бить чашки, то им
не из чего будет пить
чай, а если будут разливать молоко, то им нечего будет есть, и они умрут с голоду.
Купцы первые его очень любили, именно за то, что
не горд; и точно, он крестил у них
детей, кумился с ними и хоть драл подчас с них сильно, но как-то чрезвычайно ловко: и по плечу потреплет, и засмеется, и
чаем напоит, пообещается и сам прийти поиграть
в шашки, расспросит обо всем: как делишки, что и как.
Она была
не одна; кругом нее было четверо маленьких
детей Капернаумова. Софья Семеновна поила их
чаем. Она молча и почтительно встретила Свидригайлова, с удивлением оглядела его измокшее платье, но
не сказала ни слова.
Дети же все тотчас убежали
в неописанном ужасе.
Первенствующую роль
в доме играла супруга братца, Ирина Пантелеевна, то есть она предоставляла себе право вставать поздно, пить три раза кофе, переменять три раза платье
в день и наблюдать только одно по хозяйству, чтоб ее юбки были накрахмалены как можно крепче. Более она ни во что
не входила, и Агафья Матвеевна по-прежнему была живым маятником
в доме: она смотрела за кухней и столом, поила весь дом
чаем и кофе, обшивала всех, смотрела за бельем, за
детьми, за Акулиной и за дворником.
Извозчики, лавочники, кухарки, рабочие, чиновники останавливались и с любопытством оглядывали арестантку; иные покачивали головами и думали: «вот до чего доводит дурное,
не такое, как наше, поведение».
Дети с ужасом смотрели на разбойницу, успокаиваясь только тем, что за ней идут солдаты, и она теперь ничего уже
не сделает. Один деревенский мужик, продавший уголь и напившийся
чаю в трактире, подошел к ней, перекрестился и подал ей копейку. Арестантка покраснела, наклонила голову и что-то проговорила.
— Как
в ученье? Да ты,
чай,
не ребенком в доезжачие попал?
Наконец вожделенный час ужина настает.
В залу является и отец, но он
не ужинает вместе с другими, а пьет
чай. Ужин представляет собою повторение обеда, начиная супом и кончая пирожным. Кушанье подается разогретое, подправленное; только дедушке к сторонке откладывается свежий кусок. Разговор ведется вяло: всем скучно, все устали, всем надоело. Даже мы,
дети, чувствуем, что масса дневных пустяков начинает давить нас.
Отец
не сидел безвыходно
в кабинете, но бродил по дому, толковал со старостой, с ключницей, с поваром, словом сказать, распоряжался; тетеньки-сестрицы сходили к вечернему
чаю вниз и часов до десяти беседовали с отцом;
дети резвились и бегали по зале;
в девичьей затевались песни, сначала робко, потом громче и громче; даже у ключницы Акулины лай стихал
в груди.
Выпивши
чай,
дети скрываются
в классную и садятся за ученье. Им и
в летние жары
не дается отдыха.
Чаю в этот день до обедни
не пьют даже
дети, и так как все приказания отданы еще накануне, то делать решительно нечего.
— Ты что глаза-то вытаращил? — обращалась иногда матушка к кому-нибудь из
детей, —
чай, думаешь, скоро отец с матерью умрут, так мы, дескать, живо спустим, что они хребтом, да потом, да кровью нажили! Успокойся, мерзавец! Умрем, все вам оставим, ничего
в могилу с собой
не унесем!
— Да как же, матушка барышня. Я уж
не знаю, что мне с этими архаровцами и делать. Слов моих они
не слушают, драться с ними у меня силушки нет, а они всё тащат, всё тащат: кто что зацепит, то и тащит. Придут будто навестить,
чаи им ставь да
в лавке колбасы на книжечку бери, а оглянешься — кто-нибудь какую вещь зацепил и тащит. Стану останавливать, мы, говорят, его спрашивали. А его что спрашивать! Он все равно что подаруй бесштанный. Как
дитя малое, все у него бери.
Розанов даже до сцены с собою
не допустил Ольгу Александровну. Ровно и тепло сдержал он радостные восторги встретившей его прислуги; спокойно повидался с женою, которая сидела за
чаем и находилась
в тонах; ответил спокойным поклоном на холодный поклон сидевшей здесь Рогнеды Романовны и, осведомясь у девушки о здоровье
ребенка, прошел
в свою комнату.
«Ох, — думаю себе, — как бы он на дитя-то как станет смотреть, то чтобы на самое на тебя своим несытым сердцем
не глянул! От сего тогда моей Грушеньке много добра
не воспоследует». И
в таком размышлении сижу я у Евгеньи Семеновны
в детской, где она велела няньке меня
чаем поить, а у дверей вдруг слышу звонок, и горничная прибегает очень радостная и говорит нянюшке...
—
Дети мои, — сказал мягко отец Михаил, — вы, я вижу, друг с другом никогда
не договоритесь. Ты помолчи, ерш ершович, а вы, Любовь Алексеевна, будьте добры, пройдите
в столовую. Я вас задержу всего на пять минут, а потом вы выкушаете у меня
чая. И я вас провожу…
— Что ж, и моды! Моды — так моды!
не все вам одним говорить — можно,
чай, и другим слово вымолвить! Право-ну!
Ребенка прижили — и что с ним сделали!
В деревне,
чай, у бабы
в избе сгноили! ни призору за ним, ни пищи, ни одежи… лежит, поди,
в грязи да соску прокислую сосет!
— Да, из твоего дома, — продолжал между тем старик. — Жил я о сю пору счастливо, никакого лиха
не чая, жил, ничего такого и
в мыслях у меня
не было; наказал, видно, господь за тяжкие грехи мои! И ничего худого
не примечал я за ними. Бывало, твой парень Ваня придет ко мне либо Гришка — ничего за ними
не видел. Верил им, словно
детям своим. То-то вот наша-то стариковская слабость! Наказал меня создатель, горько наказал. Обманула меня… моя дочка, Глеб Савиныч!
После
чаю Ярцев пел романсы, аккомпанируя себе на рояле, а Юлия и Кочевой сидели молча и слушали, и только Юлия изредка вставала и тихо выходила, чтобы взглянуть на
ребенка и на Лиду, которая вот уже два дня лежала вся
в жару и ничего
не ела.
Кукушкина. Я вам правду скажу, Аким Акимыч, они у меня
в строгости воспитываются, от всего отдалены. Денег я
не могу за ними дать много, но уж за нравственность мужья будут благодарны. Я люблю
детей, Аким Акимыч, но строга, очень строга. (Строго.) Полина, подите распорядитесь
чаем.
— Эх —
дети! Язвы сердца, — а
не радость его вы!.. — звенящим голосом пожаловался Яков Тарасович, и, должно быть, он много вложил
в эти слова, потому что тотчас же после них просиял, приободрился и бойко заговорил, обращаясь к дочери: — Ну ты, раскисла от сладости? Айда-ка собери нам чего-нибудь… Угостим, что ли, блудного сына! Ты,
чай, старичишка, забыл, каков есть отец-то у тебя?
— Ну да; я знаю… Как же… Князь Платон…
в большой силе был… Знаю: он был женат на Фекле Игнатьевне, только у них
детей не было: одна девчоночка было родилась, да поганенькая какая-то была и умерла во младенчестве; а больше так и
не было… А Нельи… я про него тоже слышала: ужасный был подлиза и пред Платоном пресмыкался. Я его книги читать
не хочу: все врет,
чай… из зависти, что тот вкусно ел.
Мы приехали под вечер
в простой рогожной повозке, на тройке своих лошадей (повар и горничная приехали прежде нас); переезд с кормежки сделали большой, долго ездили по городу, расспрашивая о квартире, долго стояли по бестолковости деревенских лакеев, — и я помню, что озяб ужасно, что квартира была холодна, что
чай не согрел меня и что я лег спать, дрожа как
в лихорадке; еще более помню, что страстно любившая меня мать также дрожала, но
не от холода, а от страха, чтоб
не простудилось ее любимое
дитя, ее Сереженька.
Профессор больше
не женился и
детей не имел. Был очень вспыльчив, но отходчив, любил
чай с морошкой, жил на Пречистенке,
в квартире из 5 комнат, одну из которых занимала сухенькая старушка, экономка Марья Степановна, ходившая за профессором, как нянька.
Вставая на рассвете, она спускалась
в кухню и вместе с кухаркой готовила закуску к
чаю, бежала вверх кормить
детей, потом поила
чаем свёкра, мужа, деверей, снова кормила девочек, потом шила, чинила бельё на всех, после обеда шла с детями
в сад и сидела там до вечернего
чая.
В сад заглядывали бойкие шпульницы, льстиво хвалили красоту девочек, Наталья улыбалась, но
не верила похвалам, —
дети казались ей некрасивыми.
Мать с восторгом рассказывала, что Паша с превосходным характером; и действительно,
ребенок был необыкновенно тих, послушен и до невероятности добр: сын ключницы, ровесник Павла, приходивший
в горницу играть с барчонком, обыкновенно выпивал у него
чай, обирал все игрушки и даже
не считал за грех дать ему при случае туза...
А она чувствовала себя нехорошо… Ее раздражали многолюдство, смех, вопросы, шутник, ошеломленные и сбившиеся с ног лакеи,
дети, вертевшиеся около стола; ее раздражало, что Вата похожа на Нату, Коля на Митю и что
не разберешь, кто из них пил уже
чай, а кто еще нет. Она чувствовала, что ее напряженная приветливая улыбка переходит
в злое выражение, и ей каждую минуту казалось, что она сейчас заплачет.
Больше я ничего
не слышал, так как уснул. На другой день утром, когда мы подходили к Севастополю, была неприятная сырая погода. Покачивало. Шамохин сидел со мной
в рубке, о чем-то думал и молчал. Мужчины с поднятыми воротниками пальто и дамы с бледными, заспанными лицами, когда позвонили к
чаю, стали спускаться вниз. Одна дама, молодая и очень красивая, та самая, которая
в Волочиске сердилась на таможенных чиновников, остановилась перед Шамохиным и сказала ему с выражением капризного, избалованного
ребенка...
Дома
в Москве уже все было по-зимнему, топили печи, и по утрам, когда
дети собирались
в гимназию и пили
чай, было темно, и няня ненадолго зажигала огонь. Уже начались морозы. Когда идет первый снег,
в первый день езды на санях, приятно видеть белую землю, белые крыши, дышится мягко, славно, и
в это время вспоминаются юные годы. У старых лип и берез, белых от инея, добродушное выражение, они ближе к сердцу, чем кипарисы и пальмы, и вблизи них уже
не хочется думать о горах и море.
Она обратилась ко мне. Жила она
в небольшой квартирке с двумя
детьми, — заболевшим гимназистом и дочерью Екатериной Александровной, девушкой с славным, интеллигентным лицом, слушательницею Рождественских курсов лекарских помощниц. И мать и дочь, видимо, души
не чаяли в мальчике. У него оказалось крупозное воспаление легких. Мать, сухая и нервная, с бегающими, психопатическими глазами, так и замерла.
Со смертью мужа, которого она очень любила, Нина Владимировна Стогунцева перенесла всю свою горячую привязанность на сирот-детей. Она души
в них
не чаяла, особенно
в Тасе, которую вследствие этого избаловала себе на голову.
— Чудной ты человек, Семушка! Другие люди и посмеются, и небылицу какую расскажут, и песню споют, а ты — бог тебя знает, какой. Сидишь, как пугало огородное, и глаза на огонь таращишь. Слова путем сказать
не умеешь… Говоришь и будто боишься.
Чай, уж годов пятьдесят есть, а рассудка меньше, чем
в дите… И тебе
не жалко, что ты дурачок?
Чтобы
не обидеть отца отказом, Борис взял рюмку и молча выпил. Когда принесли самовар, он молча, с меланхолическим лицом,
в угоду старику, выпил две чашки противного
чаю. Молча он слушал, как «бабенция» намеками говорила о том, что на этом свете есть жестокие и безбожные
дети, которые бросают своих родителей.
Но
дети не замечают ни угроз матери, ни присутствия чужого человека. Они кладут котят на ковер и поднимают оглушительный визг. Около них ходит роженица и умоляюще мяукает. Когда, немного погодя,
детей тащат
в детскую, одевают их, ставят на молитву и поят
чаем, они полны страстного желания поскорее отделаться от этих прозаических повинностей и опять бежать
в кухню.
— Надя, — говорит он, — я сажусь писать… Пожалуйста, чтобы мне никто
не мешал. Нельзя писать, если ревут
дети, храпят кухарки… Распорядись также, чтобы был
чай и… бифштекс, что ли… Ты знаешь, я без
чая не могу писать…
Чай — это единственное, что подкрепляет меня
в работе.
Она тоже
не желала разговоров с Лукой Иванычем и прямо послала ему
чаю с Татьяной, между тем как обыкновенно звала его пить
чай к себе. От Татьяны узнал Лука Иванович, что"
дите", т. е. Настенька, ведет себя как следует, сидит уже с куклами и
не кашляет. Он очень обрадовался тому, что заходить на другую половину ему незачем, и уже
в начале одиннадцатого очутился на улице.
Барин
в ней и
в детях души
не чаял; только порой запивал люто. Стал снова Пахомыч парикмахером при барине, на прежнем положении, только теперь брил-то с оглядкою,
не порезать как бы неровен час.
Еще сильней привязалась старуха к невесте своего племянника с тех пор, как Костя и Маша, несколько раз обласканные Дарьей Николаевной, стали
не чаять души
в «новой тете», как они называли Иванову. Последняя
не являлась без гостинцев для «сиротиночек», как она называла внучатых племянника и племянницу Глафиры Петровны, и высказывала к ним необыкновенную нежность. Чистые сердца
детей отозвались на ласку, считая ее идущею также от сердца.
— Прости мне, голубчик мой, — перебила Прасковья Михайловна, —
не в своем разуме была… сам посуди, возле меня
дитя… один только и есть… ведь и у тебя,
чай,
дети.
Вера Степановна положительно
не чаяла души
в этом
ребенке.
И они с этим, конечно, ни за что
не согласятся — они вам непременно скажут, что они наставляли «вести себя честно», и они действительно
не видят и
не понимают зла, какое они делали своим
детям, портя их детское чувство и развивая
в них изобретательность — как достать
чаю, кофию и сахару.
Она
в самом деле была самой нежной матерью и, как говорится, души
не чаяла в своих
детях, что единогласно показали под присягой все ее знавшие.