Неточные совпадения
— Ну
вот уж здесь, — сказал Чичиков, —
ни вот на
столько не солгал, — и показал большим пальцем на своем мизинце самую маленькую часть.
И долго, будто сквозь тумана,
Она глядела им вослед…
И
вот одна, одна Татьяна!
Увы! подруга
стольких лет,
Ее голубка молодая,
Ее наперсница родная,
Судьбою вдаль занесена,
С ней навсегда разлучена.
Как тень она без цели бродит,
То смотрит в опустелый сад…
Нигде,
ни в чем ей нет отрад,
И облегченья не находит
Она подавленным слезам,
И сердце рвется пополам.
—
Вот в рассуждении того теперь идет речь, панове добродийство, — да вы, может быть, и сами лучше это знаете, — что многие запорожцы позадолжались в шинки жидам и своим братьям
столько, что
ни один черт теперь и веры неймет. Потом опять в рассуждении того пойдет речь, что есть много таких хлопцев, которые еще и в глаза не видали, что такое война, тогда как молодому человеку, — и сами знаете, панове, — без войны не можно пробыть. Какой и запорожец из него, если он еще
ни разу не бил бусурмена?
«Я буду не один, — продолжал я раскидывать, ходя как угорелый все эти последние дни в Москве, — никогда теперь уже не буду один, как в
столько ужасных лет до сих пор: со мной будет моя идея, которой я никогда не изменю, даже и в том случае, если б они мне все там понравились, и дали мне счастье, и я прожил бы с ними хоть десять лет!»
Вот это-то впечатление, замечу вперед,
вот именно эта-то двойственность планов и целей моих, определившаяся еще в Москве и которая не оставляла меня
ни на один миг в Петербурге (ибо не знаю, был ли такой день в Петербурге, который бы я не ставил впереди моим окончательным сроком, чтобы порвать с ними и удалиться), — эта двойственность, говорю я, и была, кажется, одною из главнейших причин многих моих неосторожностей, наделанных в году, многих мерзостей, многих даже низостей и, уж разумеется, глупостей.
Но Хиония Алексеевна была уже за порогом, предоставив Привалову бесноваться одному. Она была довольна, что наконец проучила этого миллионера, из-за которого она перенесла на своей собственной спине
столько человеческой несправедливости. Чем она не пожертвовала для него — и
вот вам благодарность за все труды, хлопоты, неприятности и даже обиды. Если бы не этот Привалов, разве Агриппина Филипьевна рассорилась бы с ней?.. Нет, решительно нигде на свете нет
ни совести,
ни справедливости,
ни признательности!
Главное то было нестерпимо обидно, что
вот он, Митя, стоит над ним со своим неотложным делом,
столько пожертвовав,
столько бросив, весь измученный, а этот тунеядец, «от которого зависит теперь вся судьба моя, храпит как
ни в чем не бывало, точно с другой планеты».
— Все равно, как не осталось бы на свете
ни одного бедного, если б исполнилось задушевное желание каждого бедного. Видите, как же не жалки женщины!
Столько же жалки, как и бедные. Кому приятно видеть бедных?
Вот точно так же неприятно мне видеть женщин с той поры, как я узнал их тайну. А она была мне открыта моею ревнивою невестою в самый день обручения. До той поры я очень любил бывать в обществе женщин; после того, — как рукою сняло. Невеста вылечила.
Ижбурдин. А оттого это, батюшка, что на все свой резон есть-с. Положим,
вот хоть я предприимчивый человек. Снарядил я, примерно, карабь, или там подрядился к какому
ни на есть иностранцу выставить столько-то тысяч кулей муки. Вот-с, и искупил я муку, искупил дешево — нече сказать, это все в наших руках, — погрузил ее в барки… Ну-с, а потом-то куда ж я с ней денусь?
Удивительный человек этот Глумов! Такое иногда сопоставление вклеит, что просто всякую нить разговора потеряешь с ним.
Вот хоть бы теперь: ему о Pierre le Grand говоришь, а он
ни с того
ни с сего Коробочку приплел. И это он называет «вводить предмет диспута в его естественные границы»! Сколько раз убеждал я его оставить эту манеру, которая не
столько убеждает, сколько злит, — и все не впрок.
— Я думаю,
ни один человек в своей жизни не съел за один раз
столько этой гадости, сколько я их тогда перегрызла. Это, понимаете, отчего так елось?.. Это я себя кусала, потому что во мне
вот что происходило.
все это женщины с различными скорбями. Пересчитав
столько женских обликов, я, кажется, имею довольно большой выбор для сравнения; но как
ни многоречивы эти прекрасные, высокохудожественные изображения, я
ни перед одним не смел бы вам сказать: мне кажется, что Ида плакала
вот этак! Она плакала совсем иначе.
Каркунов. А
вот как:
ни жене,
ни племяннику ничего, так разве малость какую. На них надежда плоха, они не умолят. Все на бедных, неимущих, чтобы молились.
Вот и распиши! Ты порядок-то знаешь: туда
столько, в другое место
столько, чтобы вечное поминовение, на вечные времена… на вечные. А
вот тебе записочка, что у меня есть наличными и прочим имуществом. (Достает из кармана бумажку и подает Халымову.)
— Берегла сынка
столько лет в страхе Божием, а он
вот к чему уготовался: тать не тать, а на ту же стать… Теперь за тебя после этого во всем Орле
ни одна путная девушка и замуж не пойдет, потому что теперь все, все узнают, что ты сам подлет.
Грознов. Что его жалеть-то! Посидит да опять домой придет. Деньги-то жальче — они уж не воротятся: запрет их купец в сундук,
вот и идите домой
ни с чем. А спрятать их подальше да вынимать понемножку на нужду — так на сколько их хватит! Ну, пропади у вас
столько денег, что бы вы сказали?
Краснов. Ошиблись. Никогда вы от меня не дождетесь! Я вас
столько люблю, что на нынешний раз даже ваш каприз уважу. Извольте идти, и уж больше туда
ни ногой. Только
вот что еще, Татьяна Даниловна!
Вот видите часы-с! (Показывает на стенные часы.) Так, когда вы пойдете, взгляните, и чтоб через полчаса здесь-с! (Показывая на пол.) На этом самом месте-с. Поняли?
Няня. А
вот вы бы, моя сударушка, сначала с ним бы не шутили. Этому народцу
столько дай (показывает на мизинец) — он всю руку тянет. Не кокетничали бы, А то вам, что
ни поп — то батька.
Вот и дококетничались.
Тут, я тебе говорю, такие мошенничества происходят, что вообразить невозможно, и мошенничества, самым спокойным образом совершаемые: четыре месяца я знаком с господином Бургмейером и его семейством; каждый день почти бывал в его доме, и он обыкновенно весьма часто и совершенно спокойно мне говорил, что
вот я буду принимать его подряд, что, вероятно, найдутся некоторые упущения; но что он сейчас же все поправит, так что я был совершенно спокоен и
ни минуты не помышлял, что мне придется встретить тут
столько подлости, гадости и неприятностей.
— Да так-то оно так, сударыня, — сказала, взглянув на Марью Гавриловну и понизив голос, Манефа. — К тому только речь моя, что, живучи
столько в обители,
ни смирению,
ни послушанию она не научилась… А это маленько обидно. Кому не доведись, всяк осудить меня может: тетка-де родная, а не сумела племянницу научить.
Вот про что говорю я, сударыня.
— Дал
столько, за сколько иной в наше время продал бы совесть свою, всю, со всеми варьяциями-с… если бы только что-нибудь дали-с. Только меня варом обдало, когда я положил в карман денежки. Право, я не знаю, как это со мной всегда делается, господа, — но
вот ни жив
ни мертв, губами шевелю, ноги трясутся; ну, виноват, виноват, совсем виноват, в пух засовестился, готов прощенья просить у Федосея Николаича…
Если правда, что седеют от страха, то я бы должен быть совершенно белый нынче, потому что, верно,
ни один приговоренный к смерти не прострадал в одну ночь
столько, как я; даже и теперь, хотя мне и легче немного, чем ночью, но у меня здесь
вот что идет, — прибавил он, вертя кулак перед своей грудью.
— Я против вас, ей-ей, не виноват
вот ни на
столько…