Неточные совпадения
В семь часов вечера Иван Федорович вошел в вагон и полетел в Москву. «Прочь все прежнее, кончено с прежним миром навеки, и чтобы не было из него ни вести, ни отзыва; в
новый мир, в
новые места, и без оглядки!» Но вместо восторга на душу его сошел вдруг такой мрак, а в сердце заныла такая
скорбь, какой никогда он не ощущал прежде во всю свою жизнь. Он продумал всю ночь; вагон летел, и только на рассвете, уже въезжая в Москву, он вдруг как бы очнулся.
Это были не просто танцовщик и танцовщица, а пластические разъяснители «
нового слова», заставлявшие по произволению радоваться или
скорбеть.
Послала дорогу искать ямщика,
Кибитку рогожей закрыла,
Подумала: верно, уж полночь близка,
Пружинку часов подавила:
Двенадцать ударило! Кончился год,
И
новый успел народиться!
Откинув циновку, гляжу я вперед —
По-прежнему вьюга крутится.
Какое ей дело до наших
скорбей,
До нашего
нового года?
И я равнодушна к тревоге твоей
И к стонам твоим, непогода!
Своя у меня роковая тоска,
И с ней я борюсь одиноко…
Продолжая фланировать в
новой маске, он внимательно прислушивался к частым жалобам недовольных порочными наклонностями общества, болел перед ними гражданскою болезнью и сносил свои
скорби к Райнеру, у которого тотчас же после его приезда в Петербург водворилась на жительстве целая импровизованная семья.
Порфирий Владимирыч писал: «Известие о кончине любезной сестрицы и доброй подруги детства Анны Владимировны поразило мое сердце скорбию, каковая
скорбь еще более усилилась при мысли, что вам, милый друг маменька, посылается еще
новый крест, в лице двух сирот-малюток.
Полуект Степаныч совсем не понимал
новых порядков и
скорбел душой.
Возле дилетантов доживают свой век романтики, запоздалые представители прошедшего, глубоко скорбящие об умершем мире, который им казался вечным; они не хотят с
новым иметь дела иначе как с копьем в руке: верные преданию средних веков, они похожи на Дон-Кихота и
скорбят о глубоком падении людей, завернувшись в одежды печали и сетования.
Стоит у могилки Аксинья Захаровна, ронит слезы горькие по лицу бледному, не хочется расставаться ей с новосельем милой доченьки… А отец стоит: скрестил руки, склонил голову, сизой тучей
скорбь покрыла лицо его… Все родные, подруги, знакомые стоят у могилы, слезами обливаючись… И только что певицы келейные пропели «вечную память», Устинья над свежей могилою
новый плач завела, обращаясь к покойнице...
Из сорока стихотворений, напечатанных в книжке, в тридцати наверное найдется
скорбь больной души, усталой и убитой тревогами жизни, желание приобрести
новые силы, чтобы освободиться от гнета судьбы и от мрака, покрывавшего ум поэта…
Предчувствие Урбенина сбылось, сбылось так скоро, что я не успеваю переменить перо и начать
новую страницу. С следующей главы моя покойная муза выражение покоя на лице сменяет выражением гнева и
скорби. Предисловие кончено, и начинается драма.
В то же время последовало открытие
нового рода неведомой дотоле болезни, которая названа специалистами «гражданскою
скорбью»; засим, одним из цивических скорбных поэтов была открыта «долина, в которой спят слезы гражданина».
А может быть, столкнет его судьба с хорошим человеком, — есть они на Руси и в рясах, и в пиджаках, и в посконных рубахах; прожжет его этот человек огненным словом, ужасом наполнит за его скотскую жизнь и раскроет перед ним
новый мир, где легки земные
скорби, где молитвенный восторг, свет и бог. И покорно понесет просветленный человек темную свою жизнь. Что она теперь для него? Чуждое бремя, на короткий только срок возложенное на плечи. Наступит час — и спадет бремя, и придет светлое освобождение.
Далее он прибавлял, что непосредственно затем исполнено таинство велений Глафиры, то есть, что «
новый пришелец в мир
скорби» изнесен из комнаты, где он увидел свет, на руках Михаила Андреевича и им же передан женщине, которая благополучно сдала его в Воспитательный Дом.
«Священнейшее таинство природы совершилось: за всколыхнувшимися завесами кровати послышался плач
нового пришельца в этот мир
скорби».
Висленев извинял, хотя в уме своем он уже кое-что смекал и насчет Горданова, и говорил с ним о своих семейных делах более по привычке и по неотразимой потребности с кем-нибудь говорить, при неимении под рукой другого лица, удобного для излития в душу его своих
скорбей, а между тем истек третий семестр, и явился
новый трехтысячный счет…
Новый император отправился на свою половину. Императрица Екатерина Алексеевна осталась при покойной императрице. У изголовья умирающей государыни находились также оба брата Разумовские и Иван Иванович Шувалов, любившие императрицу всем своим преданным простым сердцем. Слезы обоих братьев Разумовских были слезами искренними, и
скорбь их была вполне сердечная. Покойная государыня, возведшая их из ничтожества наверх почестей, была к ним неизменно добра.
Среди этой комедии
скорби она успела уже выработать себе
новый план выхода в замужество, причем, по зрелому обсуждению, она заключила даже, что представлявшаяся ей партия даже более блестящая, нежели первая.