Неточные совпадения
Запасшись кнутом на случай
новых еврейских оваций, он весь день осматривал достопримечательности и долго стоял, задравши голову, перед старым
замком на острове.
Такие ростки я, должно быть, вынес в ту минуту из беззаботных, бесцельных и совершенно благонамеренных разговоров «старших» о непопулярной реформе. Перед моими глазами были лунный вечер, сонный пруд, старый
замок и высокие тополи. В голове, может быть, копошились какие-нибудь пустые мыслишки насчет завтрашнего дня и начала уроков, но они не оставили никакого следа. А под ними прокладывали себе дорогу
новые понятия о царе и верховной власти.
После тюрем, арестантского вагона и пароходного трюма в первое время чистые и светлые чиновницкие комнаты кажутся женщине волшебным
замком, а сам барин — добрым или злым гением, имеющим над нею неограниченную власть; скоро, впрочем, она свыкается со своим
новым положением, но долго еще потом слышатся в ее речи тюрьма и пароходный трюм: «не могу знать», «кушайте, ваше высокоблагородие», «точно так».
Говорю это предположительно: с тех пор, как ввелись в употребление
замки нового устройства, мне не удалось и видеть озимых кур.
Едва ли согласится со мною кто-нибудь из охотников
нового поколения; но я, употребляя
замок с пистонами, всегда предпочитал прежний патронташ с двадцатью пятью или тридцатью зарядами, заранее сделанными дома, спокойно и аккуратно.
Вообще надобно сказать, что, несмотря на
новое устройство, впрочем давно уже появившееся, так называемых полуторных и двойных камер в казенном щурупе, несмотря на новейшее изобретение
замков с пистонами, — старинные охотничьи ружья били кучнее, крепче и дальше нынешних ружей, изящных по отделке и очень удобных для стрельбы мелкою дробью мелкой дичи, но не для стрельбы крупной дробью крупной дичи.
Тщетно я старался соединить ее с оставшейся в
замке половиной и посредством какого-то волшебства высвободить ее оттуда; надо было, наконец, привыкнуть к ужасной мысли, что я совершил
новое преступление, которое нынче же по возвращении папа в кабинет должно будет открыться.
Он ошибся именем и не заметил того, с явною досадою не находя колокольчика. Но колокольчика и не было. Я подергал ручку
замка, и Мавра тотчас же нам отворила, суетливо встречая нас. В кухне, отделявшейся от крошечной передней деревянной перегородкой, сквозь отворенную дверь заметны были некоторые приготовления: все было как-то не по-всегдашнему, вытерто и вычищено; в печи горел огонь; на столе стояла какая-то
новая посуда. Видно было, что нас ждали. Мавра бросилась снимать наши пальто.
— Они сами беспрестанно в окнах стекла бьют, — возразил бывший с нами смотритель
замка, — не успеешь
нового вставить, смотришь, оно уж и разбито…
Они тотчас же стали подслуживаться: начали учить меня, как носить
новые кандалы; достали мне, конечно за деньги, сундучок с
замком, чтоб спрятать в него уже выданные мне казенные вещи и несколько моего белья, которое я принес в острог.
Готовы ли они лишиться всех плодов, выработанных с такими усилиями, плодов, которыми мы хвастаемся три столетия, лишиться всех удобств и прелестей нашего существования, предпочесть дикую юность образованной дряхлости, сломать свой наследственный
замок из одного удовольствия участвовать в закладке
нового дома, который построится, без сомнения, гораздо лучше после нас?
— Постоянно — пираты, солдаты, и почти каждые пять лет в Неаполе
новые правители, [Горький, как можно предполагать, имел в виду бурную историю Неаполя на протяжении многих веков, когда норманнских завоевателей (1136–1194) сменяли солдаты германского императора Генриха VI, Анжуйскую королевскую династию (1266–1442) — Арагонская (1442–1501); свыше двухсот лет продолжалось испанское господство (1503–1707); вслед за австрийскими оккупантами приходили французские, вторгались войска Наполеона под предводительством Мюрата (1808–1815); 7 ноября 1860 г. в город вступили краснорубашечники во главе с Гарибальди, и Неаполь с округой вошел в состав Итальянского королевства.] — женщин надо было держать под
замком.
Я бы, кажется, имела основание уподобить состояние бабушки с состоянием известной сверстницы Августа Саксонского, графини Кόзель, когда ее заключили в
замке. Обе они были женщины умные и с большими характерами, и обе обречены на одиночество, и обе стали анализировать свою религию, но Кόзель оторвала от своей Библии и выбросила в ров
Новый Завет, а бабушка это одно именно для себя только и выбрала и лишь это одно сохранила и все еще добивалась, где тут материк?
В казарме ждала Арефу
новая неприятность: рабочие уже поужинали и полегли спать, а двери казармы были заперты на
замок.
Шаховской поставил (конечно, из одной жалости) свою
новую пиесу под названием «Привидение, или Разоренный
замок».
Они поняли ужасный холод безучастья и стоят теперь с словами черного проклятья веку на устах — печальные и бледные, видят, как рушатся
замки, где обитало их милое воззрение, видят, как
новое поколение попирает мимоходом эти развалины, как не обращает внимания на них, проливающих слезы; слышат с содроганием веселую песню жизни современной, которая стала не их песнью, и с скрежетом зубов смотрят на век суетный, занимающийся материальными улучшениями, общественными вопросами, наукой, и страшно подчас становится встретить среди кипящей, благоухающей жизни — этих мертвецов, укоряющих, озлобленных и не ведающих, что они умерли!
Всю вчерашнюю фантасмагорию с
замком у дверей он объяснял случайностию, пьяным видом Павла Павловича и, пожалуй, еще кое-чем, но, в сущности, не совсем точно знал, зачем он идет теперь завязывать какие-то
новые отношения с прежним мужем, тогда как все так естественно и само собою между ними покончилось. Его что-то влекло; было тут какое-то особое впечатление, и вследствие этого впечатления его влекло…
Коли
замки у нас старые плохи, так слесаря нам, по знакомству,
новые сделают, покрепче.
С короной, с княжеским гербом
Воздвиглась
новая гробница…
Отец в могиле, дочь в плену,
Скупой наследник в
замке правит
И тягостным ярмом бесславит
Опустошенную страну.
Явилась ли это сама душа покойника в
новой оболочке, полученной ею в другом мире, из которого она вернулась на мгновение, чтобы наказать оскорбительную дерзость, или, быть может, это был еще более страшный гость, — сам дух
замка, вышедший сквозь пол соседней комнаты из подземелья!..
— Неможется, так лежи. Умри, коли хочется, а сраму делать не смей… Вишь, что вздумала! Да я тебя в моленной на три
замка запру, шаг из дому не дам шагнуть… Неможется!.. Я тебе такую немоготу задам, что ввек не забудешь… Шиш на место!.. А вы, мокрохвостницы, что стали?.. Тащите назад, да если опять вздумаете, так у меня смотрите: таковских засыплю, что до
новых веников не забудете.
В «мозаиковой» гостиной я выбрал себе турецкую софу, лег на нее и отдал себя во власть фантазий и воздушных
замков. Мечты пьяные, но одна другой грандиознее и безграничнее, охватили мой молодой мозг… Получился
новый мир, полный одуряющей прелести и не поддающихся описанию красот.
Осенью 1773 года в Оберштейн стал являться молодой человек, приезжавший из Мосбаха, и проводить по нескольку часов с владетельницей
замка наедине. Он был известен оберштейнской прислуге под именем «Мосбахского незнакомца». Полагали, что это
новый любовник, и не ошибались. Алина была слишком пылкого темперамента и не могла жить без любовников, в этом она сама сознавалась, в этом каялась и во время предсмертной исповеди. Мосбахский незнакомец был поляк.
— Вот, мсье, еще
новая система, — сказал приказчик, доставая с полки дюжину. — Обращаю ваше внимание на оригинальный механизм
замка…
Утешенный Волынской, с
новым запасом для своих волшебных
замков, выпроводил от себя Тредьяковского, а этот, уложив в свой табачный носовой платок богатую пару платья, ему подаренную, и свою «Телемахиду», отправился с этим сокровищем домой. Вслед за его отбытием пришли доложить кабинет-министру, что какие-то святочные маски просят позволения явиться к нему. Велено пригласить.
— Точно, я сам видел
нового пришельца в нашу дружину из
замка Гельмст…
Доннершварц, празднуя победу над Пропалым и помянув его полной чарой, расхрабрился и выехал на двор, но когда ропот ужаса при
новом нападении русских достиг до него, он совершенно обезумел от страха и кричал, что под
замком есть надежное убежище в подземелье, куда он и советовал ретироваться.
Причин много к тому было: надлежало отклонить подозрение, что она участвовала в подложном завещании; великодушием своим к дворовым людям, щедростию и желанием владычествовать в
замке беспрестанно сталкивалась она с низкой душой, скупостию и тиранством Балдуина; наконец, нужно было заменить старую любимицу
новой.
Шкапы эти были иные с дверками, другие с одними полками, уставленными штофами, банками и пузырьками, и третьи с выдвижными ящиками, из которых на каждом были следующие надписи: гвозди первого, второго, третьего и четвертого сортов, петли,
замки, крючки, подковы
новые и старые, ножницы стальные и медные, лом медный, железный, оловянный и так далее — все, что принадлежит к мелочному домашнему хозяйству.
Почти все окна
замка горели огнями, из них слышался какой-то гул, звон посуды и говор. Фон-Ферзен встречал все
новых и
новых гостей, рыцарей — своих союзников. Печальный юноша поднял взор свой к одному из верхних окон, задернутых двумя сборчатыми полосами занавесок, за которыми, как ему казалось, промелькнула знакомая ему фигура.
С другой стороны, добрый, но не менее лукавый Фриц, привозя ему известия из
замка и прикрепляя каждый день
новое кольцо в цепи его надежды, сделался необходимым его собеседником и утешителем; пользуясь нередкими посещениями своими, узнавал о числе и состоянии шведских войск, расположенных по разным окружным деревням и
замкам; познакомившись со многими офицерами, забавлял их своими проказами, рассказывал им были и небылицы, лечил лошадей и между тем делал свое дело.
Доннершварц, празднуя победу над Пропалым и помянув его полной чарой, расхрабрился и выехал на двор, но когда ропот ужаса при
новом нападении русских достиг до него, он совершенно обезумел от страха и кричал, что в
замке есть надежное убежище в подземелье, куда он и советовал ретироваться.
Вслед за тем государь распорядился о постройке
нового дворца при котором должна быть построена и церковь во имя архистратига Михаила, а самый дворец было приказанно называть Михайловским
замком.
Перепуганный насмерть Доннершварц пустился бежать во всю рыцарскую прыть. Скоро мрак скрыл их обоих от глаз Гритлиха. С другой же стороны
замка послышался
новый шорох.
Почти все окна
замка горели огнями, из-за них слышался какой-то гул, звон посуды и говор. Фон Ферзен встречал все
новых и
новых гостей, рыцарей — своих союзников. Печальный юноша поднял взор свой к одному из верхних окон, задернутых двумя сборчатыми полами занавесок, за которыми, как ему казалось, промелькнула знакомая фигура.
Когда Николай Герасимович приехал, гостей было человек до тридцати, в том числе двенадцать дам, дня через два некоторые из гостей покинули
замок, а на место их приехали
новые.
— Точно, я сам видел
нового пришельца в нашу службу из
замка Гельмст…
Таков он был во всех случаях жизни: ныне, из тщеславия, готов играть своею жизнью на концах копьев, пуститься в
новый крестовый поход, завтра не дотронется до булавки, не замарает ноги, чтобы спасти погибающего; ныне, у ног врага, которого вчера бил, целует у него руку, завтра готов повторить с ним римскую сцену, если б она опять представилась; ныне сажает вас на первое место за своей трапезой, осыпает вас всеми почетными именами, вытаскивая их из словаря приличия и уважения; завтра, по первому намеку прохожего цыгана, без всяких исследований, оборотится к вам спиной, заставит вас ждать у ворот своего
замка, если вы имеете в нем нужду, и встретит вас с своей баронской высоты словами: «Здорово, любезный мой!» Такие характеры нередки.
Сдав арестанта смотрителю
замка, полициймейстер уехал, а
нового тюремного обитателя тотчас же отвели в секретную одиночную камеру, в отделение тюрьмы, предназначенное для политических преступников.
И каждый человек, как я это познал и увидел, был подобен тому богатому и знатному господину, который устроил пышный маскарад в
замке своем и осветил
замок огнями; и съехались отовсюду странные маски, и, любезно кланяясь, приветствовал их господин, тщетно вопрошая, кто это; и приходили
новые, все более странные, все более ужасные, и все любезнее кланялся господин, шатаясь от усталости и страха.